Антонин Раменский: хрестоматия болезни
Я очнулся на станции Кафтино. Все кружилось в голове, которая страшно болела. На правый глаз я ничего не видел, лицо и рука, в крови, страшно болел позвоночник. Я увидел Иванова, избача, и самое главное здесь был представитель парторганизации Веерного депо Любомудров. С товарным поездом со ст. приехал фельдшер, перевязал меня. Здесь оказался также Виноградов, Хват. Что делать, до утра поездов нет, да и везти меня поездом было нельзя, сотрясение мозга. В Бологое у меня никого не было, отец находился в санатории в Симеизе. Да и медпомощь в Бологое была плохая. Я просил отвезти меня на Родину в район станции Академическая, где жила моя мать и откуда меня можно было переправить в г.Волочек, где была хорошая больница. Дело еще и в том, что в районе Кафтино проходила граница между Ленинградской и Московской губерней /Тверской округ/ и расстояние до моего дома было всего 9 верст, намного больше, чем до Бологое. Ночью выпал снег и на санях можно было не тревожа меня довезти до дома матери.
Так и решили, меня завернули в тулуп и вместе с Ивановым и Любомудровым повезли на санях. По дороге заехали в Боровецкую больницу к фельдшеру Соколову и он сопровождал нас. Дорога утомила меня, иногда я терял сознание, страшно болела голова. Под утро привезли меня домой, а к вечеру приехал из Волочка старый друг нашей семьи доктор Воронцов, который привез знаменитого местного врача Сергиевского и доктора Перепечина. На второй день приехали доктора Сидоров и Эберле из Бологое. Было решено, что везти в Волочек меня опасно, так как самое главное для меня был покой. Поэтому решили меня оставить в Лялине. Фельдшер Соколов и Воронцов были со мною, старые опытные фельдшера выходили меня да и молодой организм мой помогал в этом. Но мне никогда не забыть врачей и фельдшеров, которые столько сделали для меня, чтобы я остался живым.
Уже спустя 30 лет ко мне в Москву приехали Соколов и Воронцов, уже восмидесятилетними стариками, чтобы навестить меня, когда я уже после войны был прикован к постели 15 лет. Я не удержался от слез. Да, есть на нашей советской земле хорошие люди, которые прийти на помощь в любую минуту, не щадя сил и здоровья. Слава этим скромным труженикам, скромным, добрым, которые не кичатся своими заслугами, хотя на груди у каждого сверкает орден Ленина.
Старый большевик Любомудров, отвезя меня в Лялино и вернувшись в Бологое, организовал выезд ко мне врачей и сам несколько раз навещал меня. Комсомольцы педтехникума и 1-ой Ф.З.С. мои друзья Булатов, Лебедев, Сизов, Филатов, Любомудров по очереди каждую неделю навещли меня. Два месяца я был приковав к постели, врачи разрешили приступить к занятиям, но без особых нагрузок.
В январе 1930 года я вернулся в педтехникум. Мои друзья комсомольцы Альперт, Павлов, Кузьменков, Савельева и другие, а также преподаватели Дубровицкий, Михайло оказывали мне помощь и я наверстывал упущенное. (Мне помогли с подготовкой к экзаменам, а в июне 1930 года я получил диплом и звание учителя. После экскурсии в Москву с комсомольской организацией я уехал к деду в Мологино на отдых. Но контузия и ранение давали себя знать и я очень боялся, смогу ли я работать в новом учебном году. Врачи удивлялись, как я мог все перенести в домашних условиях и рекомендовали находиться всегда под наблюдением врачей.
Как-то уже в мае меня вызвал к себе секретарь райкома партии Николай Николаевич Ларионов , нач.малиции Васильев. Там я застал Николая Капустина. Спросив о делах райкома раброст, где я был председателем, о трудоустройстве выпускников педтехникума в сельской местности, он сказал, что надо профсоюзу особенно обращать внимание на бытовое устройство молодых учителей, жилье, дрова и т.п. В случае чего информируй райком. Потом перейдя на колхозные дела, попросил рассказать, как было дело в Красном Раменье. Я говорит говорил с врачами, они меня успокоили, жаль только упустили время и этих бандитов не сумели наши товарищи поймать, они были чужие, хотя корни вели в Красное Раменье. {Раменский 1979: 4-9}
***
Красивый и большой в свое шестнадцать лет, он действительно шагнул - и прикрыл собой, своим телом секретаря партячейки Александра Иванова, коммуниста Ленинского призыва. И принял в голову кулацкую пулю, предназначенную товарищу. «Я никогда не забываю и не забуду никогда, что ценой собственной жизни ты спас мне жизнь» - Антонин Аркадьевич разрешил нам посмотреть одну из его папок, там хранятся современные письма Иванова. И посвящение, датированное маем 1930 года: «Раменскому, руководителю комсомольской агитбригады, за активное участие в коллективизации и борьбе с кулачеством, жертвой которой Вы стали» … Тогда уже стало ясно, что работать в школе Раменский не может (правый глаз потерян), что учиться в университете здоровье тоже не позволяет. {Карякина, Степунина 1984: 4}
Comments: Это самая подробная и проработанная история, сопровождаемая множеством деталей, меняющихся от рассказа к рассказу. Основных вариантов, как видим, два - Маковеева и Булатова, в собственноручных воспоминаниях Раменский их интегрировал. Событие произошло при исполнении юным Тоней Раменским «общественного служения» и градус «подвига» его с годами только нарастает.
Самая ранняя и, видимо, наиболее близкая к действительности версия у Маковеева, предположу, что это исходный рассказ самого Антонина Аркадьевича. Он лишён эмоционального надрыва, подробностей и даже сам факт избиения подан с какими-то необязательными оговорками, будто сам рассказчик не уверен в происшедшем. А.А. аттестует здесь себя в качестве участника агитбригады, что согласуется с его собственными воспоминаниями - из них следует, что юный Тоня Раменский осенью 1929 г. работал в составе агитбригады Веерного депо станции Бологое на территории Чешовского сельсовета. Это соответствует сведениям о времени проведения коллективизации в этих краях - лето 1930 - весна 1931 гг. {По отчетам Орготдела Ленинградского облисполкома в августе 1930 года на территории Кафтинского сельского поселения в его современных границах было организовано 5 колхозов: «Победа» (д. Ригодищи; 12 хозяйств, 250 га земли), «Верный путь» (д. Котлованово; 23 хозяйства, 177 га земли), «Красное Раменье» (д. Красное Раменье; 19 хозяйств, 118 га земли), «1 Мая» (д. Дмитровка; 14 хозяйств, 282 га земли), «Новый путь» (д. Ганёво; 12 хозяйств, 121 га земли). Сведения взяты из книги «Кафтинское Заозерье».} Агитбригады, соответственно, работали осенью-зимой 1929-1930 гг. {Несмотря на это из сообщений в местной прессе следует, что дела с коллективизацией в тех краях шли туго на фоне призывов бороться с кулаками и подкулачниками в своих рядах и сетованием на пассивность ряда комсомольских ячеек («Гудок» от 02.02.1930). После статьи Сталина в газете «Правда» в № 60 от 2 марта 1930 г. и дальнейших оргвыводов, градус негодования спал, а дела пошли лучше.} Нет особого сомнения, что более-менее свободные по окончании сельскохозяйственного сезона люди охотно приходили слушать агитаторов. В деревне мало развлечений, а вопрос был для всех актуален. Однако, у кого из осторожных и тушующихся по жизни селян могли вызвать агрессию чужие люди «приехали-уехали», не имевшие никаких полномочий и инструментов к чему-то их понуждать, чего-то лишать? Кого мог особо возбудить недоучившийся школьник, явно первую скрипку в бригаде не игравший? {Замечу, что дело происходит до того, как И.В. Сталин объявил 27 декабря 1929 г. о «Ликвидации кулачества как класса» и до резолюции от 30 января 1930 г. «О мерах по ликвидации кулацких хозяйств в районах комплексной коллективизации».}
Профессиональный пропагандист и партработник Борис Булатов сразу понял, что «нет связи с партией» и существенно драматизировал исходную историю {Нерв момента у Булатова обозначает, вне пределов цитируемого, вполне кинематографично влетающий в окно к мирно беседующим о будущем агитаторам кирпич.}. По большому счёту, Тоня в статье Булатова оказывается лишь винтиком в суровом механизме организации колхоза, которому срывают резьбу злодеи, пришедшие убивать парторга Иванова. Зато расправа над ним, походя, попался под руку, сразу приобретает кровавый оттенок «обострения классовой борьбы в деревне».
В дальнейшем версия «избит создавая колхоз» повторялась всеми, а затем сам А.А. драматизировал её соединив со своей исходной историей и добавил множество подробностей и имён. Его собственные действия становятся всё более героическими, а характер воздействия на него драматическим - появляется пуля застрявшая в затылке. Наконец, в последний год жизни Раменский рассказывал, что попросту закрыл Иванова своим телом от кулацкой пули, что тот собственноручно и подтверждал. {Все герои А.А. неизменно заканчивали написанием мемуаров или писем, которые чудесным образом оказывались у него в крайне растрёпанном состоянии.}
Булатов, неозаботившийся подробностями пребывания Тони «в больнице» и дальнейшим событиями в Раменье, небрежно пишет о злодеях, создавая впечатление, что Иванов их знал. Между тем, А.А. настаивает сначала, что они «неизвестно кто», а затем, что они «чужие». Это неслучайно, поскольку и из длинного, и из короткого рассказа Раменского следует, что никакого расследования события в установленном тогда порядке не проводилось. Если в рассказе Маковеева это не особо бросается в глаза, то в последнем варианте самого Раменского характер события настолько вопиющ, что так, как он пишет, быть просто не могло. Вооруженное нападение на дом парторга, да ещё сразу после собрания по организации колхоза, сопровождалось бы совершенно определёнными действиями со стороны силовых структур, в которых юному Тоне волей-неволей пришлось бы участвовать.
Между тем, Тоню, как он сам пишет, повезли вовсе не в больницу в Бологое, а к маме и дедушке в Лялино. С пулей в затылке. Расстояние там одинаковое, но такое продолжение истории логичнее смотрится в маковеевском варианте, чем в булатовском. Состояние его, при таком развитии событий, явно не казалось никому не угрожающим, не тяжёлым. В больнице он так и не был, его пользовал старый друг семьи фельдшер Соколов и наезжавшие из Волочка и Бологово врачи. В январе он вернулся к учёбе и только весной, при оказии, партначальство распросило его, что и как там было.
Рассказ Раменского об эвакуации в Лялино и дальнейшем лечении выглядит основанным на реальных событиях именно в силу своей нелогичности. Вероятно, в 1979 г. А.А. было важно зафиксировать и действительные обстоятельства того времени, хотя он, разумеется, разбавлял их фантазиями в духе своей основной легенды. Но временами создаётся впечатление, что в выдумках на свой собственный счёт Раменский пытается скромничать.
Менее пафосный исходный рассказ Антонина Аркадьевича имеет ещё одно слабое место, на что, наверняка, указал Булатов - оставшийся лежать без сознания на морозе в лощине Тоня (а если его били, то могли не полениться и в кусты оттащить) неизбежно должен был замёрзнуть насмерть, а если его, тем не менее, нашли случайные прохожие, то почему он не вспоминает с благодарностью людей, спасших ему жизнь? Булатов решает вопрос просто - нападение на Антонина происходит вблизи от двора Иванова и его обнаруживают люди, сбежавшиеся на пожар. Булатов однако, придав совершенно иной характер рассказу, не объясняет одиночество Тони в момент нападения иначе, чем отказом от сопровождения Иванова; теперь уже сам Раменский через несколько лет после скоропостижной смерти Булатова {В память и уважение к Б.Н. Булатову, А.А., в своих воспоминаниях, называет его членом штаба агитбригады на станции Кафтино. Осенью 1929 г. школьнику Боре Булатову было 12-ть лет.}, дополняет, что колхоз-то организовывали не только он с Ивановым (и называет фамилии), но остальные ушли раньше, а он (именно он почему-то) остался с Ивановым поговорить.
Что в действительности произошло между Раменьем и Кафтино (доверимся Раменскому), если принять, что публикации об этом событии не вызывают доверия ни в силу постоянной изменчивости обстоятельств, ни по известным реальным обстоятельствам коллективизации в тех краях?
Из всего написанного Антонином, следует, что (1) свидетелей избиения не было, (2) Антонин не видел нападавших, хотя слышал до этого их голоса, он говорил Маковееву, что даже не помнит первого удара (3) нападавших не нашли и, кажется, не искали, (4) Антонина не помещали в больницу, его, уже в Лялино, осматривали знакомые медработники, (5) Антонин дал показания начальнику милиции в Бологом только в мае 1930, через полгода после события, (6) из всех возможных травм определённо говорится только о «сотрясении мозга», диагностированном на месте парторгом и избачом.
Полагаю, после сказанного нет нужды объяснять, что версия об избиении не вызывает доверия, тем не менее, что случилось - резкое обострение хронического заболевания сосудов головного мозга или, всё-таки, травма, полученная, например, в результате неудачного падения на скользком склоне лощины?
Сам Раменский опредёленно говорит о «сотрясении мозга» и дальнейших проблемах с головой - ухудшение либо утрата зрения на правый глаз может быть результатом такой травмы, например, из-за начавшей развиваться опухоли. К сожалению, на сегодняшний день у меня нет никаких сведений, позволяющих уточнить диагноз Раменского.
1942
По со¬стоянию здоровья к строевой службе Раменский был не пригоден, но он настоял, чтобы его призвали в армию. Первое время он выполняет различные поручения политорганов Московского военного ок¬руга. Летом 1942 года оканчивает курсы политсо¬става и получает воинское звание - политрук. Те¬перь Раменский стал чаще выезжать из Москвы на фронт. И вот осенью того же года он получил кон¬тузию, слег в госпиталь и оттуда был списан в от¬ставку. Фашистская бомба завершила то, что ког¬да-то начала кулацкая дубинка: зрение Антонина Аркадьевича ослабло совсем, да и сердце сдало. {Маковеев 1963: 41}
***
Будучи непригодным к военной службе, Антонин Аркадьевич добровольцем
уходит на фронт защищать Москву. Контузия и обострение старой болезни
приводят его к слепоте. И снова годы болезни, борьбы за жизнь. {Булатов 1966: 6}
***
В начале 1942 года Рамен¬ский вступает добровольцем в Красную Армию.
Туго закручивалась спи¬раль Военных будней полит¬работника А. Раменского, бросает его с одного фронта на другой...
Потеря зрения наступила внезапно. Госпиталь, слепота, жуткие боли, страх, могли заронить сомнения любого толка. Тяжелая мысль: «Надо ли жить таким?» - преследовала с упорством … Он не хотел мириться с недугом на долгие годы, заставлял себя усилием воли делать гимнастику, холодные обтирания. Учился ходить на ощупь, но самостоятельно.
Только через шесть месяцев болезнь отступила. Стал видеть одним глазом. Выписался инвалидом первой группы.
...В 1944 году - после трех заявлений - партия на¬правляет А. Раменского на работу. Однажды выпала служебная командировка в Мологино. Он увидел одино¬ко торчащие печные трубы, спаленное село, уничтожен¬ный родовой архив. Защеми¬ло сердце. {Волков 1976: 237}
***
… хозяин квартиры, куда мы пришли, тишины той не слышит. Со слухом стало плохо после контузии осенью 1941 года, когда он руководил строительством укреплений под Истрой, и их разбомбили - прицельно, педантично {Карякина, Степунина 1984: 4}
Comments: Сорок второй год ожидаемо связан с «подвигом», с «общественным служением». Динамика, однако, иная, относительно первого случая. У Маковеева политрук-фронтовик, попавший на передовую вопреки состоянию здоровья, получает контузию, попав под бомбёжку. В последний год жизни Раменский говорит, что пострадал вне фронта и армии. Только у Волкова прямо указано, что госпитализация и последующая инвалидность явились следствием «внезапного» расстройства здоровья, без намёков на контузию, что, видимо, и является правдой. У Волкова и оценка Раменским своего тогдашнего эмоционального состояния, нигде больше не встречающаяся. В армии Антонин Аркадьевич несомненно находился с января 1942 г. и, по документам и его словам, можно понять, что служил он в политотделе Мособлвоенкомата. Остальное требует проверки.
1954
Но он еще крепится, просит работу. И его на¬правляют в кооперацию инвалидов. Деятельно, ум¬но, честно хозяйствует Антонин Аркадьевич в этой организации до 1955 года. Потом наступил такой момент, когда Раменский падает без сознания пря¬мо на улице. Постель. И на этот раз он уже не встает с нее... {Маковеев 1963: 41}
***
Вот уже двенадцать лет, как Антонин Аркадьевич прикован к постели, из них первые семь лет он был парализован. Все эти годы больной был окружен вниманием и заботой друзей, врачей. Теперь к нему вернулось зрение, он может говорить, писать и читать. {Булатов 1966: 6}
***
1954 год. Декабрь. На Трубной площади появилось у Антонина ощущение удушья. Резкие звуки грузо¬вика, трамвая и особенно ре¬вущая сирена пожарников внезапно смолкли. Почувст¬вовал боль в сердце. Тело его рухнуло на асфальт. Ин¬фаркт миокарда.
И снова больничная койка. Делают укол кофеина. Утром полнейший упадок сил. «Покой! Только покой!» - настаивает врач {Волков 1976: 237-238}.
Comments: Последнюю беду свою Антонин Аркадьевич описывает предельно скупо, не пытаясь придать ей дополнительный смысл в духе «общественного служения». Лишь в одной публикации (из известных мне) указывается причина - инфаркт миокарда, конкретная и, на мой взгляд, не особо увязывающаяся с более ранними проблемами. Это опять-таки Волков. В тексте Булатова вновь зашкаливающий эмоциональный надрыв.
Как же выглядит общая история болезни Раменского в своей динамике? 1929: Все кружилось в голове, которая страшно болела. На правый глаз я ничего не видел, лицо и рука, в крови, страшно болел позвоночник. … зрение восстановилось лишь частично … правый глаз потерян. {Тем не менее, через два месяца Антонин вернулся к обычной жизни} 1942: Потеря зрения наступила внезапно. Госпиталь, слепота, жуткие боли, страх … Только через шесть месяцев болезнь отступила. Стал видеть одним глазом. Выписался инвалидом первой группы. 1954: появилось у Антонина ощущение удушья. Резкие звуки грузо¬вика, трамвая и особенно ре¬вущая сирена пожарников внезапно смолкли. Почувствовал боль в сердце. Тело его рухнуло на асфальт. Ин¬фаркт миокарда … Делают укол кофеина. Утром полнейший упадок сил.
Последнее событие выглядит полным контрастом с предыдущими (имеющими параллели в судьбе почитаемого Раменским Николая Островского) и, скорее всего, реально и документировано. Собственные отзывы Антонина Аркадьевича о своём здоровье в письмах к Т.Г. Цявловской (ставшие известными мне благодаря помощи московской журналистки Марии Раевской) предельно неконкретны - очень болен, полгода (год) провожу в больнице, собираюсь в больницу, предстоит операция (по тону письма - фатальная) и т.д. Возможно, прояснение реального характера заболевания А.А. дело будущего. Интерес не праздный: хотелось бы узнать и то, в какой мере собственное состояние здоровья было мифологизировано Раменским, и то, в какой мере его болезнь (если это именно поражение головного мозга) повлияло на изменение его поведенческих сценариев и будировало «династический» проект, который прославил, а, возможно, и обессмертил своего автора.