Лала. Продолжение
Спустя пять месяцев, когда утекло уже немало воды, раздался звонок.
- Кира, это я - хриплый, даже, я бы сказала, слегка скрипящий голос.
Думала ли я о ней в течении этих пяти месяцев? Думала. Я не умею отпускать людей.
Пару раз она мне даже померещилась в общественном транспорте. Я представляла себе, как сталкиваюсь с ней. Видела ее сияющие глаза и слышала «У меня все хорошо. Я опять работаю в больнице. Заходи на чай» или даже не особо на чай, потому что все так хорошо, что во мне особой нужды нет, и я - лишь мостик, по которому память перебирается в тяжелое и неприятное время. Такие мостики хочется сжигать.
- Кто - я?
- Я, Лала - терпеливо пояснила она.
<>
Я аж подскочила.
Первый вопрос, который пришел мне в голову - почему не звонила пять месяцев. Второй - почему позвонила теперь. Но выдала я почти сразу же отчаянное - не потеряйся, пожалуйста, теперь.
Как я живу? Мамы нет, папы нет. Дочка ушла к бывшему мужу. У меня обшарпанные стены, три кота. Я не смогла устроиться на работу...
По ходу беседы понимаю, что ехать надо прямо сейчас. Бросать все - а особо нечего бросать, спокойный воскресный вечер старого нового года - и ехать. Посмотреть на это своими глазами.
Судорожно набрасываю в сумку каких-то подарочных кошек, котлет, ноутбук с рассказом, который так и не показала, натягиваю на гитару чехол.
Лала встречает меня у парадной. Узнаю ее силуэт на фоне светящейся двери парадной.
Больше всего меня, почему-то, задели ее состриженные волосы. Я запомнила ее женственной - короткая стрижка старила и убивала эту женственность.
Все верно. Практически пустая (точнее будет сказать - опустевшая - тут и там следы прошлой, чьей-то, жизни - эмо-шарфик дочки, гитара брата) квартира, три кошки. Единственные джинсы - подстилка на табуретку. Электрическая плитка. Холодильник с хлебом на нижней полке. Пара иконок. Тарелка вместо пепельницы на столе и заваренные в кастрюльке пакетики чая.
НА работу она не устроилась потому, что не было денег на транспорт.
Пять месяцев она просыпалась в этой квартире. Курила, пила чай. Шла на биржу труда. Тщетно звонила по номерам.
Да не знаю я, если честно, что она делала и как так получилось. Знаю, что практически ни с кем не общалась. Знаю, что почти никуда не ходила. Знаю, что ела макароны и вареную капусту - и кошек тоже приучила. Знаю, что ей было одиноко - самосжирающее и затягивающее одиночество, когда, чем более одиноким себя чувствуешь, тем меньше хочется кого-либо видеть. Почему не позвонила. А вот поэтому. Чудо, что она вообще мне позвонила.
Садись прямо на джинсы, извини, тут холодно, хочешь чаю, ешь варенье, я прямо тут курю,найди мне работу, тебе не нужна кошка, господи, как плохо мне было все это время, вот в церковь зашла, иконки купила, Алину я нескоро увижу, ты ешь еще варенье, тебе кошка не нужна, спасибо, да, спой эту песню, это моя любимая, она такая грустная, спой еще что-нибудь грустное, и слезы, как плохо мне было, совсем я заболела, ты ешь еще варенье.
Спела. Сначала грустные, потом все, что знаю. Какой-никакой, а праздник. Телика нет - и, может, хорошо, что нет. Так и надо встречать новый год - одиноким наедине с одинокими, в обшарпанных одиночеством кухнях, где творится полная достоевщина, с гитарой и вареньем.
Мы просидели вечер. Пили чифир из пакетиков и разговаривали ни о чем. Я пообещала найти какую-нибудь вакансию в окее, коль уж имею к нему отношение, Лала пообещала взять трубку на следующий день.
Следующий вечер мы просидели у меня, в компании мамы. Лала внезапно вспомнила Горлума, и мы высматривали кусочек, где он кричит «моя прелесть». Ей почему-то было от этого очень смешно.
Домой я ее провожала. Мы набрали каких-то вещей, и ей одной было не унести. На кухне у нее опять присели покурить - сутки спустя я на том же месте.
- Я тебе что-то должна была рассказать и забыла - затяжка. - Про маму. ДА, про маму. Она раньше умерла, и мне плохо больше даже из-за нее, чем из-за папы. Маму жалко. Жалко.
Показывает мне фото мамы. Пухленькая смешливая женщина в тапочках под яблоней.
Просит что-нибудь написать про маму. Говорю, что не могу. Что не знаю, что.
Я пыталась что-то плести про то, что нужно отпускать покойников. Что смешно провожать их слезами. Что стыдно бояться смерти.
Я писала, что верю в тебя. Верить - легко. Можно попрощаться и верить.
Я с тобой не буду прощаться. Я теперь тебя не отпущу.
Это очень хорошо, когда в тебя верят, я знаю. Это придает сил. Они так сильно любят, те, кто верит.
Их так мало, тех, кто не отпускает.