Живые тростинки
Жила-была в городе Новокузнецке девочка Тамара. Жила с мамой, папой, бабушкой и дедушкой, братиком и сестренкой. В своем Жила-была в городе Новокузнецке девочка Тамара. Жила с мамой, папой, бабушкой и дедушкой, братиком и сестренкой. В своем маленьком домике. Но девочка родилась нездоровой. Диагноз - ДЦП. В эпоху больших строек рождалось много больных детей, т.к. мамы, уже беременные, не сразу шли к врачу и продолжали работать, чтобы не потерять и так не большие деньги. А работали на стройке не секретарями прораба, а носили тяжести.
Когда Тамара родилась, врачи пообещали, что ДЦП пройдет само собой годам к 6-7. Когда же родители поняли, что девочка не излечима, ее отдали в детский дом. В семье и без того росли два здоровых ребенка, а отец по поводу нездоровой дочери комплексовал и обвинял жену. Желая удержать мужа, женщина отдала свою дочь.
Домой Тамара не вернулась. Ее не брали на выходные, приезжали изредка, явно тяготясь этой обязанностью. А приезжая - не ласкали, не интересовались у врачей о ее здоровье, не купали, а ведь она сама не могла даже сесть на кровати.
Девочка росла сначала в детском доме, потом уже совершеннолетнюю девушку, думающую и о любви, и о красоте, и о друзьях, отправили в дом для инвалидов-хроников, или в ПНИ. Свои лучшие годы девушка провела в палате то с буйными, то с престарелыми, то с несговорчивыми молодыми. Абсолютно беспомощная физически, но привыкшая голосить за свои права. Каждый день она мучилась мыслями, подойдут ли к ней сегодня нянечки, чтобы дать судно, или не подойдут и ей придется лежать на мокром матраце? Не забудут ли покормить? Прибегут ли на помощь, если в палату ворвется буйный больной? А так как нянечки и весь медперсонал очень свою работу не любили, через смену напивались, то эти вопросы были актуальны всегда. Каждый день в течение почти 20 лет. Лучшие годы, молодость, зрелость.
Тамара могла бы пропасть в ПНИ, махнуть рукой на себя, смириться, но была слишком упорной.
Еще в детском доме мать Тамары, не подумав, назвала ее при врачах олигофреничкой. И до 40 лет этот неправильный диагноз сопровождал Тамару всюду - в спину, и в глаза, и главное - в истории болезни.
Она научилась читать и считать сама, так как никакой учебы в детском доме не было, кроме разбора букв. Пристрастилась к чтению, начала писать сказки для детей, освоила самостоятельно (как могла) школьную программу по тем учебникам, какие имелись в ее доступе.
Упорная Тамара добилась перевода в дом инвалидов общего типа, помогла выбраться из дурдома своей подруге, писала письма в Общество инвалидов, в Красный Крест, муниципальным властям, разоблачала больничное беззаконие, вызывая гнев врачей и директора. Сказки Тамары стали печатать, постепенно она стала известной сибирской детской писательницей. Но даже этот факт не помог улучшить ее положение олигофренички и не сделал мать добрее к своей уже взрослой дочери.
Единственная надежда на спасение от одиночества и беды ненужности - писательство. Писать самой почти невозможно, приходилось надиктовывать. А кому? Вокруг немощные то духом, то телом. И все-таки победа. А после этой победы только презрение и насмешки.
Сейчас Тамара Черемнова - член Союза писателей, автор нескольких детских книг и публицистики для взрослых. Неправильный диагноз снят. У нее нет диплома о школьном образовании, но она грамотнее многих депутатов. У нее по-прежнему нет своего дома, а только палата в Доме инвалидов в Новокузнецке.
Еще у Тамары есть компьютер. На нем она печатает свои сказки, на нем напечатала книгу «Трава, пробившая асфальт». Если Гальего печатает одним пальцем левой руки, единственным рабочим, то Тамара - вообще с помощью приспособления «грибок», так как пальцами не всегда попадает по нужной клавише.
____
С 60-х годов в закрытых детских учреждениях многое изменилось - появились, например, матрасы на кроватях (в интернате Северодвинска, например, матрасов долго не было), появились лекарства, где-то провели воду - холодную (горячая до сих пор почти нигде не встречается, дай бог есть кулер), появились волонтеры и всякие программы, дети стали больше ездить по экскурсиям и летним лагерям, появились общественные деятели. Неизменным осталось одно - большое количество детей живут в одном месте. Все равно. Их - я не могу употребить слово «воспитывают» - наблюдают чужие взрослые, которые за долгие годы очерствели и озлобились.
Если ребенок здоров, у него есть шанс не отупеть и выбраться на поверхность. Если ребенок не здоров у него нет шанса, у него есть выбор - или умереть, или выбраться.
Зуб даю, что никто из проголосовавших за закон и никто из тех, кто его одобряет, не читал Рубена Гальего, не читал «Соленое детство» Гезалова или «Траву, которая пробила асфальт» Черемновой. Если вы считаете, что все эти ужасы закрытой детской жизни остались в прошлом, в СССР, то как быть с «Антоном»? Уж он-то совсем недавняя история и так сильно прогремевшая. Если читали, видели и приняли - это убийцы.
Никто из них не будет делать ничего для детей в России, потому что не делали этого раньше. С чего бы тогда сейчас? Изоляция - это удобно, но не надолго. Дети выходят, здоровые, больные, и вы или ваши дети с этими подросшими детьми окажетесь в одном транспорте, в одном доме или на одной улице. Изоляция тех, кто не сможет никогда выйти, выливается в книги. В одну, которая ответит за всех, кто не умеет сказать. Но в нашей стране это, видимо, черный шум.