Тема ГВ в норвежской классике
Оригинал взят у rainy_forest в Тема ГВ в норвежской классике
Несколько лет назад я прочитала роман Сигрид Унсет "Кристин, дочь Лавранса" (Нобелевская премия по литературе 1928 года).
В книге рассказывается о жизни норвежской девушки Кристин. Действие трилогии охватывает период с 1310 по 1349 г. Главная героиня растёт, выходит замуж, рожает детей одного за другим, строит отношения с родителями и соседями, а также вынуждена принимать участие в политических событиях страны. И, конечно же, в то время жизнь любого человека была неотделима от религии и Кристин постоянно думает о Боге.
Сейчас подумала, что в романе есть достаточно много описаний ГВ (и даже слингоношения :), присутствуют темы долгокормления, лактостаза, и, к сожалению, отказа от груди.
Приведу несколько отрывков из книги:
"Господи Иисусе Христе, святая Мария, святой Улав!.. Она страстно хотела скорее достигнуть цели своего паломничества... Страстно хотела скорее сбросить с себя бремя годами скрываемых грехов - тяжесть обеден и церковных служб, которыми она воспользовалась по-воровски, не исповедавшись и не раскаявшись... Ей страстно хотелось быть свободной и очищенной от зла, - так жадно не стремилась она освободиться от своего бремени, когда носила ребенка нынче весной...
Мальчик сладко и спокойно спал за спиной у матери. Он проснулся, только когда Кристин прошла через лес, спустилась к поселку Снефюгль и перед ней открылся вид на Бюдвик и один из рукавов фьорда у Салтнеса. Тут она села на лужок, перекинула на колени узел с ребенком и расстегнула ворот рубахи. Приятно было прижать к себе мальчика, приятно было сидеть так, блаженная истома охватила все ее тело, и было сладко ощущать, как се твердые, словно камень, набухшие от молока груди опадают оттого, что ребенок сосет."
"Вскоре после этого ей пришлось опять остановиться на отдых. Она нашла небольшой зеленый холмик с лужайкой у дороги; там бежал ручеек. Кристин положила ребенка на траву, он проснулся и начал кричать во весь голос. Поэтому Кристин поспешила скорее закончить чтение положенных молитв и молилась рассеянно. Потом взяла Ноккве к себе на колени и размотала свивальник. Ребенок напачкал в пеленки, а у Кристин мало было сменного белья. Тогда она выполоскала его тряпки и разложила их сохнуть на солнышке, на нагретом голом камне. Мальчика же просто закутала в верхние пеленки. Ему очень правилось лежать и барахтаться, пока он сосал материнскую грудь. Кристин радостно глядела на его крохотные бело-розовые ручки и ножки, и, кормя ребенка, она зажала одну из его ручонок между грудями.
Мимо проехали быстрой рысью двое мужчин. Кристин мельком взглянула на них, - это был знатный человек со своим слугой. Но вдруг господин резко остановил лошадь, спрыгнул с седла и пошел обратно к тому месту, где сидела Кристин. Это был Симон, сын Андреса.
- Может статься, тебе неприятно, что я здороваюсь с тобой? - спросил он. Он стоял, держа свою лошадь и глядя сверху вниз на Кристин. На нем было дорожное платье - кожаная безрукавка поверх голубого холщового кафтана, а голова была прикрыта шелковой шапочкой; лицо у него раскраснелось и вспотело. - Так странно видеть тебя... Но, может, ты не расположена беседовать со мной?..
- Да что ты!.. Ну, как живешь, Симон?..
Кристин подобрала босые ноги под одежду и хотела отнять ребенка от груди. Но мальчик закричал, зачмокал губами и стал искать, поэтому пришлось снова дать ему грудь. Кристин как можно старательнее собрала у груди складки одежды и сидела, опустив глаза в землю.
- Это твой? - спросил Симон, указывая пальцем на ребенка. - Впрочем, что за глупый вопрос! - рассмеялся он. - Конечно, сын? Везет же Эрленду, сыну Никулауса! - Он привязал коня к дереву и сел на камень неподалеку от Кристин. Свой меч он поставил между колен и сидел, сложив руки на рукоятке и роя землю концом ножен."
"В нише церковной стены можно было немного укрыться от дождя. Кристин опустилась на могильную плиту и стала утолять голод ребенка. Время от времени она нагибалась и целовала покрытое пушком темечко.
Должно быть, она уснула. Кто-то тронул ее за плечо. Перед ней стояли монах-священник и старик-мирянин с могильной лопатой в руках. Босоногий минорит спросил, не нуждается ли она в пристанище для ночлега.
Она встрепенулась: ей гораздо больше хотелось бы провести ночь здесь, у миноритов, собратьев брата Эдвина, и к тому же до Бакке так далеко идти, а она падает с ног от усталости... И монах велел слуге-мирянину проводить эту женщину в женскую гостиницу. "И дай ей немного камышовой примочки для ног - я вижу, они у нее поранены".
В женской гостинице было душно и темно; находилась она за оградой, в переулке. Брат-мирянин принес Кристин воды для умывания и немного пищи. Кристин села у очага и попробовала убаюкать ребенка. Ноккве чувствовал по своей пище, что мать измучена и пропостилась весь этот день. Он тянул ее за высосанную грудь, пищал и плакал. Кристин хлебнула несколько глотков молока, принесенного ей братом-мирянином. Она пыталась было впрыснуть его из своего рта в рот ребенка, но мальчуган громогласно отверг такой способ кормить его, а старик рассмеялся и покачал головой:
- Сама попей молока, и тогда оно, разумеется, пойдет и мальчику впрок..."
Несколько лет назад я прочитала роман Сигрид Унсет "Кристин, дочь Лавранса" (Нобелевская премия по литературе 1928 года).
В книге рассказывается о жизни норвежской девушки Кристин. Действие трилогии охватывает период с 1310 по 1349 г. Главная героиня растёт, выходит замуж, рожает детей одного за другим, строит отношения с родителями и соседями, а также вынуждена принимать участие в политических событиях страны. И, конечно же, в то время жизнь любого человека была неотделима от религии и Кристин постоянно думает о Боге.
Сейчас подумала, что в романе есть достаточно много описаний ГВ (и даже слингоношения :), присутствуют темы долгокормления, лактостаза, и, к сожалению, отказа от груди.
Приведу несколько отрывков из книги:
"Господи Иисусе Христе, святая Мария, святой Улав!.. Она страстно хотела скорее достигнуть цели своего паломничества... Страстно хотела скорее сбросить с себя бремя годами скрываемых грехов - тяжесть обеден и церковных служб, которыми она воспользовалась по-воровски, не исповедавшись и не раскаявшись... Ей страстно хотелось быть свободной и очищенной от зла, - так жадно не стремилась она освободиться от своего бремени, когда носила ребенка нынче весной...
Мальчик сладко и спокойно спал за спиной у матери. Он проснулся, только когда Кристин прошла через лес, спустилась к поселку Снефюгль и перед ней открылся вид на Бюдвик и один из рукавов фьорда у Салтнеса. Тут она села на лужок, перекинула на колени узел с ребенком и расстегнула ворот рубахи. Приятно было прижать к себе мальчика, приятно было сидеть так, блаженная истома охватила все ее тело, и было сладко ощущать, как се твердые, словно камень, набухшие от молока груди опадают оттого, что ребенок сосет."
"Вскоре после этого ей пришлось опять остановиться на отдых. Она нашла небольшой зеленый холмик с лужайкой у дороги; там бежал ручеек. Кристин положила ребенка на траву, он проснулся и начал кричать во весь голос. Поэтому Кристин поспешила скорее закончить чтение положенных молитв и молилась рассеянно. Потом взяла Ноккве к себе на колени и размотала свивальник. Ребенок напачкал в пеленки, а у Кристин мало было сменного белья. Тогда она выполоскала его тряпки и разложила их сохнуть на солнышке, на нагретом голом камне. Мальчика же просто закутала в верхние пеленки. Ему очень правилось лежать и барахтаться, пока он сосал материнскую грудь. Кристин радостно глядела на его крохотные бело-розовые ручки и ножки, и, кормя ребенка, она зажала одну из его ручонок между грудями.
Мимо проехали быстрой рысью двое мужчин. Кристин мельком взглянула на них, - это был знатный человек со своим слугой. Но вдруг господин резко остановил лошадь, спрыгнул с седла и пошел обратно к тому месту, где сидела Кристин. Это был Симон, сын Андреса.
- Может статься, тебе неприятно, что я здороваюсь с тобой? - спросил он. Он стоял, держа свою лошадь и глядя сверху вниз на Кристин. На нем было дорожное платье - кожаная безрукавка поверх голубого холщового кафтана, а голова была прикрыта шелковой шапочкой; лицо у него раскраснелось и вспотело. - Так странно видеть тебя... Но, может, ты не расположена беседовать со мной?..
- Да что ты!.. Ну, как живешь, Симон?..
Кристин подобрала босые ноги под одежду и хотела отнять ребенка от груди. Но мальчик закричал, зачмокал губами и стал искать, поэтому пришлось снова дать ему грудь. Кристин как можно старательнее собрала у груди складки одежды и сидела, опустив глаза в землю.
- Это твой? - спросил Симон, указывая пальцем на ребенка. - Впрочем, что за глупый вопрос! - рассмеялся он. - Конечно, сын? Везет же Эрленду, сыну Никулауса! - Он привязал коня к дереву и сел на камень неподалеку от Кристин. Свой меч он поставил между колен и сидел, сложив руки на рукоятке и роя землю концом ножен."
"В нише церковной стены можно было немного укрыться от дождя. Кристин опустилась на могильную плиту и стала утолять голод ребенка. Время от времени она нагибалась и целовала покрытое пушком темечко.
Должно быть, она уснула. Кто-то тронул ее за плечо. Перед ней стояли монах-священник и старик-мирянин с могильной лопатой в руках. Босоногий минорит спросил, не нуждается ли она в пристанище для ночлега.
Она встрепенулась: ей гораздо больше хотелось бы провести ночь здесь, у миноритов, собратьев брата Эдвина, и к тому же до Бакке так далеко идти, а она падает с ног от усталости... И монах велел слуге-мирянину проводить эту женщину в женскую гостиницу. "И дай ей немного камышовой примочки для ног - я вижу, они у нее поранены".
В женской гостинице было душно и темно; находилась она за оградой, в переулке. Брат-мирянин принес Кристин воды для умывания и немного пищи. Кристин села у очага и попробовала убаюкать ребенка. Ноккве чувствовал по своей пище, что мать измучена и пропостилась весь этот день. Он тянул ее за высосанную грудь, пищал и плакал. Кристин хлебнула несколько глотков молока, принесенного ей братом-мирянином. Она пыталась было впрыснуть его из своего рта в рот ребенка, но мальчуган громогласно отверг такой способ кормить его, а старик рассмеялся и покачал головой:
- Сама попей молока, и тогда оно, разумеется, пойдет и мальчику впрок..."