Татьяна Толстая Кысь
Перечитываю к экзамену по современной лит-ре, первый раз очень понравилась, "Кысь" - вся подготовка к завтрашнему последнему в этой сессии испытанию и препод еще противный... постмодернист хренов и фамилия подходящая - Горбачев ) удачи мне завтра!
Кыська ):
В некотором царстве, в некотором государстве, жил да был народ русский. Хотя, нет. Это ведь с союзом «да» - жил да был, а после развала Совка, уже без союза, жили-были голубчики.
«А зовется наш город, родная сторонка, - Федор-Кузьмичск, а до того, говорит матушка, звался Иван-Порфирьичск, а еще до того - Сергей-Сергеичск, а прежде имя ему было Южные Склады, а совсем прежде - Москва».
И был у народа великий лидер и заступник.
«А было время, - говорят, огня не знали. Как же жили? А так и жили: ползали во тьме, как слепые червыри. А принес огонь людям Федор Кузьмич, слава ему. День и ночь не спит Федор Кузьмич, все по горенке похаживает, пышну бороду поглаживает, о нас, голубчиках, кручинится: сыты ли мы, пьяны ли мы, нет ли в чем нам досады какой али увечья какого?»
А заступать было от кого...
«На юг нельзя. Там чеченцы. Сначала все степи, степи - глаза вывалятся смотреть, - а за степями чеченцы. Посреди городка стоит дозорная башня с четырьмя окнами, и во все четыре окна смотрят стражи. Чеченцев высматривают. Не столько они конечно, смотрят, сколько болотную ржавь покуривают да в палочку играют. Зажмет кто-нибудь в кулаке четыре палочки: три длинных, одну короткую. Кто короткую вытянет - тому щелбан. Но бывает, и в окошко поглядывают. Если завидят чеченцев, велено кричать: “Чеченцы! Чеченцы!”, тогда народ со всех слобод сбежится, палками в горшки бить начнет, чеченцев стращать. Те и шуганутся подальше.»
Но вообще-то роман не только об абсолютной серости, мракобесии и о весьма развитой способности к предательству нашего народа. Это вы и так знаете не понаслышке.
Это роман о Книге. Она главный герой и дирижер, она влияет на судьбы, она предмет бесед и страстей. В романе Рея Бредбери «451 по Фаренгейту» те, кто любят книги сжигают их, запоминая текст. А вот у Толстой все серьезней и жестче, и это на фоне сказочности сюжета: те, кто хотят почитать чего-нибудь сжигают своих друзей ради книг. Вроде хорошие люди и не умеют поставить себя на твердую ногу.
«И похлебав привычного, негустого супу, сплюнув в кулак коготки, задумаешься, глядя в слабый, синеватый огонек свечки, слушая, как шуршит под полом, как трещит в печи, как воет, подступает, жалуется за окном, просится в дом что-то белое, тяжелое, холодное, незримое; и представится тебе вдруг твоя изба далекой и малой, словно с дерева смотришь, и весь городок издалека представится, как оброненный в сугроб, и безлюдные поля вокруг, где метель ходит белыми столбами, как тот, кого волокут под руки, а голова запрокинулась; и северные леса представятся, пустынные, темные, непроходимые, и качаются ветки северных деревьев, и качается на ветках, - вверх-вниз, - незримая кысь, - перебирает лапами, вытягивает шею, прижимает невидимые уши к плоской невидимой голове, и плачет, голодная, и тянется, вся тянется к жилью, к теплой крови, постукивающей в человечьей шее: кы-ысь! кы-ысь! И тревога холодком, маленькой лапкой тронет сердце, и вздрогнешь, передернешься, глянешь вокруг зорко, словно ты сам себе чужой: что это? Кто я?».
Татьяна Никитична прям брутальная женщинка
Кыська ):
В некотором царстве, в некотором государстве, жил да был народ русский. Хотя, нет. Это ведь с союзом «да» - жил да был, а после развала Совка, уже без союза, жили-были голубчики.
«А зовется наш город, родная сторонка, - Федор-Кузьмичск, а до того, говорит матушка, звался Иван-Порфирьичск, а еще до того - Сергей-Сергеичск, а прежде имя ему было Южные Склады, а совсем прежде - Москва».
И был у народа великий лидер и заступник.
«А было время, - говорят, огня не знали. Как же жили? А так и жили: ползали во тьме, как слепые червыри. А принес огонь людям Федор Кузьмич, слава ему. День и ночь не спит Федор Кузьмич, все по горенке похаживает, пышну бороду поглаживает, о нас, голубчиках, кручинится: сыты ли мы, пьяны ли мы, нет ли в чем нам досады какой али увечья какого?»
А заступать было от кого...
«На юг нельзя. Там чеченцы. Сначала все степи, степи - глаза вывалятся смотреть, - а за степями чеченцы. Посреди городка стоит дозорная башня с четырьмя окнами, и во все четыре окна смотрят стражи. Чеченцев высматривают. Не столько они конечно, смотрят, сколько болотную ржавь покуривают да в палочку играют. Зажмет кто-нибудь в кулаке четыре палочки: три длинных, одну короткую. Кто короткую вытянет - тому щелбан. Но бывает, и в окошко поглядывают. Если завидят чеченцев, велено кричать: “Чеченцы! Чеченцы!”, тогда народ со всех слобод сбежится, палками в горшки бить начнет, чеченцев стращать. Те и шуганутся подальше.»
Но вообще-то роман не только об абсолютной серости, мракобесии и о весьма развитой способности к предательству нашего народа. Это вы и так знаете не понаслышке.
Это роман о Книге. Она главный герой и дирижер, она влияет на судьбы, она предмет бесед и страстей. В романе Рея Бредбери «451 по Фаренгейту» те, кто любят книги сжигают их, запоминая текст. А вот у Толстой все серьезней и жестче, и это на фоне сказочности сюжета: те, кто хотят почитать чего-нибудь сжигают своих друзей ради книг. Вроде хорошие люди и не умеют поставить себя на твердую ногу.
«И похлебав привычного, негустого супу, сплюнув в кулак коготки, задумаешься, глядя в слабый, синеватый огонек свечки, слушая, как шуршит под полом, как трещит в печи, как воет, подступает, жалуется за окном, просится в дом что-то белое, тяжелое, холодное, незримое; и представится тебе вдруг твоя изба далекой и малой, словно с дерева смотришь, и весь городок издалека представится, как оброненный в сугроб, и безлюдные поля вокруг, где метель ходит белыми столбами, как тот, кого волокут под руки, а голова запрокинулась; и северные леса представятся, пустынные, темные, непроходимые, и качаются ветки северных деревьев, и качается на ветках, - вверх-вниз, - незримая кысь, - перебирает лапами, вытягивает шею, прижимает невидимые уши к плоской невидимой голове, и плачет, голодная, и тянется, вся тянется к жилью, к теплой крови, постукивающей в человечьей шее: кы-ысь! кы-ысь! И тревога холодком, маленькой лапкой тронет сердце, и вздрогнешь, передернешься, глянешь вокруг зорко, словно ты сам себе чужой: что это? Кто я?».
Татьяна Никитична прям брутальная женщинка