Навсегда
Неделя перед сороковником обещает быть непростой… Моя подруга Ира Анисимова как-то раз сказала мне: «Знаешь, 40 - это самый трудный возраст. Кажется, что жизнь заканчивается. А потом просыпаешься утром после Дня рождения - и оказывается, что жизнь только что началась». Вот я еще не проснулась, у меня пока предыдущая стадия. Будучи психоаналитиком по образованию, я, разумеется, всё это наблюдаю, анализирую и пытаюсь даже по этому поводу шутить, но деваться-то некуда. Кризис середины жизни плюс синдром годовщины, диагноз ясен и прожить его придется полностью, от и до. В нашей семье сорокалетие - роковая цифра, поэтому период перед 40-вым Днем рождения воспринимается настолько болезненно. И, пожалуй, стоит об этом написать, потому что пример показательный. Может, кому-то будет легче понять себя и свое состояние, прочитав эту заметку. Дело в том, что пять лет назад умер мой старший брат, с которым мы росли в детстве в одном доме и были близкими друзьями. Это был здоровенный огромный черноволосый богатырь под два метра ростом, добрый и жизнерадостный, с открытой улыбкой и удивительными смеющимися синими глазами. Здоровье у него было сибирское, а нрав легкий и чистый. Накануне своего сорокалетия он менял лампочку в подвале на даче и ударился затылком об балку. Надо было бы сделать рентген, надо было бы пропить курс противоотечных таблеток, надо… было… бы… Но он же у нас богатырь. Ну поболела голова, ну что такого? Про балку и удар он уже и забыл, и в одно ужасное утро просто не проснулся. Отек мозга. Ему было ровно сорок лет плюс пара недель. И я до сих пор не могу пережить эту потерю. Настолько это было неожиданно, резко, страшно. Мы редко виделись перед его смертью. Закрутились оба: много работы, дети, одно, другое… Всё казалось: еще успеем. Я всё время боялась ему помешать. Своими проблемами или вопросами, тем, что одна ращу ребенка и поэтому постоянно нуждаюсь в его советах. Мне всё время было страшно лишний раз побеспокоить. На мой День рождения он притащил маленькую бутылку водки для коктейлей, а мы ее не стали даже открывать, гоняли чаи. Бутылка осталась стоять в холодильнике и простояла потом несколько лет. Год назад мы с дочкой прокололи уши под серьги и использовали эту водку, чтобы протирать дырочки в ушах и сережки. Я помню, как смотрела на эту бутылку, в другой руке была пара сережек, и я вдруг заплакала. Не плакала, когда он умер и когда хоронили, а глядя на эти маленькие дочкины сережки, лежащие на моей ладони, вдруг разрыдалась. Потому что дочка моя так похожа на своего умершего дядьку этими своими шуточками и смехом, этой своей жизнерадостностью и богатырским отношением к трудностям. И его помощь так бы пригодилась мне в ее воспитании, ведь ее отец живет в другой стране и видится с ребенком не часто. Да и сережки эти были похожи на те, которые когда-то давно подарил мне брат...
С тех пор поменялось мое отношение к людям. Так же резко и навсегда. Я стала бояться не успеть. Не успеть обнять, сказать важные слова, сделать что-то нужное для человека. Я перестала бояться показаться не уместной и чересчур сентиментальной. Мне стало ясно, что гораздо страшнее оказаться отстраненной и потом обнаружить, что уже ничего не успеваешь. Что ничего не изменить и не исправить. Вот поэтому я так легко раздариваю свои стихи и тексты песен, поэтому делаю интервью с людьми, бесконечно разговариваю с ними. Мне страшно не успеть сказать что-то, что я должна. Этот страх потери всегда со мной. Она не пережита до сих пор, несмотря на психоаналитическое образование и долгие разговоры с наблюдающим старшим коллегой. И, конечно же, я прекрасно понимала, что накануне сорокалетия синдром годовщины шарахнет меня по полной программе. Как-никак, столько литературы психологической перечитано. Я была готова! Ну… мне так… казалось… Шарахнуло меня с неожиданной стороны, и готовой я, как оказалось, совсем не была.
Конечно же, мы встречаем в жизни только тех людей, для которых уже есть место в нашей душе, к которым готова наша психика. Еще господин Фрейд писал об этом. И, разумеется, в моей жизни есть люди, напоминающие мне брата. Своим теплом души, светом из глаз, этим вот богатырским ростом и доброй улыбкой. Да я со всех сторон окружена именно такими друзьями, настоящими мужчинами (Господи, спасибо тебе за них, кстати). И, конечно же, я знаю, что такое перенос. И, разумеется, я себе периодически повторяю это: «Детка, ты же понимаешь, что этот парень так дорог тебе, потому что сильно похож на твоего брата? Ты же помнишь это, правда?». Помню, да. Но жизнь сама распоряжается нашими эмоциями и чувствами, от них не убежишь. Если кому-то суждено стать тебе родной душой, ты не можешь этому противостоять. Расслабься и наслаждайся.
И стоит сорваться какой-то встрече, я заболеваю. Нешуточно так заболеваю, с сердечным приступом, скорой помощью или еще какими-нибудь «развлечениями». Я не успеваю сказать себе вот это волшебное: «Детка, он же не твой брат, да?». Я сначала вылетаю из реальности в страх, и только потом вытаскиваю себя оттуда. Потому что каждый раз, если я не успеваю обнять или сказать нечто важное, я проваливаюсь в ту потерю. Я снова и снова теряю своего брата. Я снова и снова ныряю в ту боль. Вот неделю назад опять провалилась. Так уж вышло, что меня не предупредили о важной для меня встрече. Может быть, наиболее важной из всего, что случилось со мной за последние полгода. И я на нее не попала и глупо так, по-дурацки заболела, буквально выпала из жизни. В течение суток сработали все защитные механизмы, взяла себя в руки, восстановилась, стала жить дальше. И даже успела повидаться с человеком, по которому сильно скучала. Всё, казалось бы, успела. А осадок остался. И он всегда со мной - этот страх: а вдруг меня завтра не станет, и я больше никогда не увижу своих друзей и близких? Не успею их обнять, сказать им, как много они для меня значат? А вдруг я тоже завтра не проснусь?
Дурацкие мысли. Я, конечно, гоню их от себя. И жить мне хочется долго. Мне нравится дочкин прадед, он такой активный и жизнерадостный, я бы хотела быть такой же в 90 лет. И я, конечно же, говорю себе: ну Бог с ними, с пропущенными встречами. Будут другие, новые, лучше прежних. Жизнь-то продолжается! И люди будут в жизни близкие и добрые. И богатырей вокруг меня достаточно, чтобы выбрать кого-то одного единственного, раз и навсегда уже. Всё ещё будет, успокойся. Твоего брата больше нет, но есть друзья, есть коллеги и другие братья, есть семья и зрительский круг. Страшно сказать, у меня даже свой фандом есть, и до этого дожила. А место в сердце, где была и есть любовь к брату, всё равно болит и нарывает. И сейчас особенно: близится страшная циферка - 40... Пальцы бегают по клавишам, а из глаз текут слезы. Такое вот детское, беспомощное, абсолютно незащищенное состояние. Боль, которую ничем не утихомирить. Её нужно просто прожить.
Он бы наверняка посмеялся надо мной по-доброму, обнял бы меня за плечи и сказал что-то вроде: «Анка, ну ты чего вообще расклеилась? Я ж тут, всегда с тобой, куда ж я денусь-то?!». Тыкнул бы пальцем в сердце, ровно туда, где болит. И стало бы безопасно, легко и смешно. Но увы.
Я всегда говорю себе, что боль в жизни дается тоже для чего-то. Не будь этой потери, скольких бы приобретений я оказалась лишена. Разве стала бы я рассылать в панике свои стихи любимым певцам и чтецам? Разве позволила бы своему продюсеру вытащить меня из небытия и предъявить публике? Это же страх гнал меня. Страх, что вот умру завтра, а стихи так и останутся лежать в столе. И не было бы ни книг, ни концертов. Ни вот этой поездки в Сочи, нип новых друзей. Ни, смешно сказать, собственного уютного фандома. Моя жизнь была бы другой. Более безмятежной, наверное. Но менее полной. Наверное, надо как-то принять это, уже давно бы пора. Но вот застряла я где-то между стадий проживания горя, и пока еще процесс идет. И я жду утра, когда я смогу проснуться и понять, что жизнь только началась.
Спасибо моему брату за то тепло и любовь, которые в нем всегда были. За то, что я окружаю себя людьми, похожими на него, ведь это лучшие люди на Земле. За то, что показал мне, каким вообще должен быть мужчина и как он должен ко мне относиться. Да, непросто такого найти, процесс затянулся, что уж… Но зато на меньшее я уж точно не соглашусь, что само по себе неплохо. Спасибо ему за то, что когда он был рядом, я ощущала полную, абсолютную безопасность. У каждого в жизни обязательно должен быть такой опыт. Не знаю, бродит ли его душа уже опять по Земле в новом теле, или после смерти все мы попадаем в какое-то другое место. Но уверена, где бы он ни был сейчас, вокруг него, как всегда, весело, тепло и хорошо. И он традиционно оптимистичен и силен духом. Мне иногда кажется, что я ощущаю его руки на своих плечах. Особенно когда возвращаюсь домой вечером по темному двору или когда болею и нужно выздоравливать. Память о нем всегда меня согревает. Наверное, я никогда не перестану узнавать его улыбку в чужих ямочках на щеках. Наверное, каждый раз, целуя чью-то любимую щетинистую щеку, я буду ловить себя на ощущении «Ну прям как тогда…». Наверное, каждый раз, когда кто-то кладет руки мне на плечи, я буду вздрагивать от того, что руки не те. Надо как-то учиться воспринимать эту похожесть с радостью, а не с грустью. Как-то надо… Как-то надо не бояться сорвавшихся встреч. Не плакать от того, что они не состоялись, а тихо и спокойно приближать новые и никому не давать сорвать их. Как-то надо научить себя мыслить не из «а вдруг я завтра не проснусь?», а из «сколько ж всего еще сделать-то нужно!». Ведь сделать-то нужно, и правда, столько всего…
Ну а пока жду сорокалетия. Неделю осталось отмучиться со всем этим клубком переживаний. Очень хочется проснуться и увидеть, что жизнь НАЧАЛАСЬ.
Стихотворение это не новое, написано пару лет назад и всё лежало «не причесанным». Сегодня понимаю, что подровнять его я не сумею. Пусть остается такое, неравномерное. Именно так ощущаются эти эмоции - рваными, незаконченными, не ровными. Пусть… Нужно их уже прожить и оставить позади.
Жизнь идёт, и мимо мелькают года,
А в голове, как и прежде, стучит: «НИКОГДА…»
Никогда я тебя уже не увижу,
И будет ли кто-то ближе?
Как же вышло бессмысленно, больно так,
И никто ведь в этом не виноват:
Мы заранее никогда не знаем,
Сколько жизни отмеряно нам небесами.
Как всё резко оборвано! Кто же знал,
Что уже не увидимся. Ты сказал:
«В Новый год повидаемся, поговорим,
Много ль надо времени нам двоим?»
Много ль надо? Мне надо вечность…
Ничего не успела тебе сказать,
Ничего не вернуть уже назад,
Не простить себя за свою беспечность.
И теперь, окунаясь в чужие глаза,
Я молю каждый раз свои небеса:
Пусть еще раз увидимся, хоть один!
Пусть еще хоть разочек поговорим.
Каждый раз, обнимая близкую душу,
Я пытаюсь остаться, пытаюсь слушать…
Жадно-жадно ловлю слова,
А в голове стучит: «Никогда…»
Если вдруг никогда, никогда не услышу больше,
Как мне жить? Я как будто бы стала тоньше,
Будто ветка, с которой содрали кожу,
И мне нечем от ветра себя укрыть.
Если снова потеря - ну как мне жить?
Ты сказал бы: «Они - не я. Навсегда
Я с тобой, но твоя беда
В том, что ты себя не жалеешь», правда?
Ты сказал бы: «Брат - это не про кровь.
Про родную душу да про любовь».
Ты сказал бы: «Будет же счастье вновь!
Нет меня, но другие - смотри же, рядом!»
Я смотрю. Я вижу родных душой:
С ними так тепло, так же хорошо,
Даже если океан нас порой разделяет.
Размыкаю руки - опять вода
По щекам из глаз… «Никогда, никогда…»
Почему же я не могу НИКОГДА
Быть так близко, как сердце моё желает?
Каждый раз боюсь, что, впуская в жизнь,
Я потом не сумею себя сложить
Из осколков, случись очередная потеря.
И, родные души не обогрев,
Вырываюсь… А в голове припев:
«Никогда, никогда…» - протяжно так, нараспев…
А ведь я ж живая!
Мне бы их обнимать и бежать сквозь ночь
К ним на встречу. Мне бы лелеять дочь.
Мне бы горе это да превозмочь
И начать доверять и верить.
Мне бы чуть замедлить мои года…
Юность тоже, знаешь, ведь никогда
Не вернётся. В сердце ты навсегда,
Но пора бы выйти в другие двери:
Окунаться в темень любимых глаз
Или в синеву - не об этом сказ.
Просто, знаешь, уже сейчас
Я так ясно вижу, что в каждом друге
Я ищу тебя и твое тепло.
Бьётся сердце вдребезги, как стекло.
Надо помнить всё же, что истекло
Твоё время, но моё-то бежит по кругу.
И, наверно, хватит себя жалеть.
Может, просто вырваться? Захотеть
Доверять, дружить, обнимать да петь…
И за хвост ловить не свои года,
А тепло от дружеских новых встреч,
И кого-то ждать, замечать, беречь…
И без страха касаться любимых плеч
Навсегда,
Навсегда,
Навсегда…
Анна Островская
С тех пор поменялось мое отношение к людям. Так же резко и навсегда. Я стала бояться не успеть. Не успеть обнять, сказать важные слова, сделать что-то нужное для человека. Я перестала бояться показаться не уместной и чересчур сентиментальной. Мне стало ясно, что гораздо страшнее оказаться отстраненной и потом обнаружить, что уже ничего не успеваешь. Что ничего не изменить и не исправить. Вот поэтому я так легко раздариваю свои стихи и тексты песен, поэтому делаю интервью с людьми, бесконечно разговариваю с ними. Мне страшно не успеть сказать что-то, что я должна. Этот страх потери всегда со мной. Она не пережита до сих пор, несмотря на психоаналитическое образование и долгие разговоры с наблюдающим старшим коллегой. И, конечно же, я прекрасно понимала, что накануне сорокалетия синдром годовщины шарахнет меня по полной программе. Как-никак, столько литературы психологической перечитано. Я была готова! Ну… мне так… казалось… Шарахнуло меня с неожиданной стороны, и готовой я, как оказалось, совсем не была.
Конечно же, мы встречаем в жизни только тех людей, для которых уже есть место в нашей душе, к которым готова наша психика. Еще господин Фрейд писал об этом. И, разумеется, в моей жизни есть люди, напоминающие мне брата. Своим теплом души, светом из глаз, этим вот богатырским ростом и доброй улыбкой. Да я со всех сторон окружена именно такими друзьями, настоящими мужчинами (Господи, спасибо тебе за них, кстати). И, конечно же, я знаю, что такое перенос. И, разумеется, я себе периодически повторяю это: «Детка, ты же понимаешь, что этот парень так дорог тебе, потому что сильно похож на твоего брата? Ты же помнишь это, правда?». Помню, да. Но жизнь сама распоряжается нашими эмоциями и чувствами, от них не убежишь. Если кому-то суждено стать тебе родной душой, ты не можешь этому противостоять. Расслабься и наслаждайся.
И стоит сорваться какой-то встрече, я заболеваю. Нешуточно так заболеваю, с сердечным приступом, скорой помощью или еще какими-нибудь «развлечениями». Я не успеваю сказать себе вот это волшебное: «Детка, он же не твой брат, да?». Я сначала вылетаю из реальности в страх, и только потом вытаскиваю себя оттуда. Потому что каждый раз, если я не успеваю обнять или сказать нечто важное, я проваливаюсь в ту потерю. Я снова и снова теряю своего брата. Я снова и снова ныряю в ту боль. Вот неделю назад опять провалилась. Так уж вышло, что меня не предупредили о важной для меня встрече. Может быть, наиболее важной из всего, что случилось со мной за последние полгода. И я на нее не попала и глупо так, по-дурацки заболела, буквально выпала из жизни. В течение суток сработали все защитные механизмы, взяла себя в руки, восстановилась, стала жить дальше. И даже успела повидаться с человеком, по которому сильно скучала. Всё, казалось бы, успела. А осадок остался. И он всегда со мной - этот страх: а вдруг меня завтра не станет, и я больше никогда не увижу своих друзей и близких? Не успею их обнять, сказать им, как много они для меня значат? А вдруг я тоже завтра не проснусь?
Дурацкие мысли. Я, конечно, гоню их от себя. И жить мне хочется долго. Мне нравится дочкин прадед, он такой активный и жизнерадостный, я бы хотела быть такой же в 90 лет. И я, конечно же, говорю себе: ну Бог с ними, с пропущенными встречами. Будут другие, новые, лучше прежних. Жизнь-то продолжается! И люди будут в жизни близкие и добрые. И богатырей вокруг меня достаточно, чтобы выбрать кого-то одного единственного, раз и навсегда уже. Всё ещё будет, успокойся. Твоего брата больше нет, но есть друзья, есть коллеги и другие братья, есть семья и зрительский круг. Страшно сказать, у меня даже свой фандом есть, и до этого дожила. А место в сердце, где была и есть любовь к брату, всё равно болит и нарывает. И сейчас особенно: близится страшная циферка - 40... Пальцы бегают по клавишам, а из глаз текут слезы. Такое вот детское, беспомощное, абсолютно незащищенное состояние. Боль, которую ничем не утихомирить. Её нужно просто прожить.
Он бы наверняка посмеялся надо мной по-доброму, обнял бы меня за плечи и сказал что-то вроде: «Анка, ну ты чего вообще расклеилась? Я ж тут, всегда с тобой, куда ж я денусь-то?!». Тыкнул бы пальцем в сердце, ровно туда, где болит. И стало бы безопасно, легко и смешно. Но увы.
Я всегда говорю себе, что боль в жизни дается тоже для чего-то. Не будь этой потери, скольких бы приобретений я оказалась лишена. Разве стала бы я рассылать в панике свои стихи любимым певцам и чтецам? Разве позволила бы своему продюсеру вытащить меня из небытия и предъявить публике? Это же страх гнал меня. Страх, что вот умру завтра, а стихи так и останутся лежать в столе. И не было бы ни книг, ни концертов. Ни вот этой поездки в Сочи, нип новых друзей. Ни, смешно сказать, собственного уютного фандома. Моя жизнь была бы другой. Более безмятежной, наверное. Но менее полной. Наверное, надо как-то принять это, уже давно бы пора. Но вот застряла я где-то между стадий проживания горя, и пока еще процесс идет. И я жду утра, когда я смогу проснуться и понять, что жизнь только началась.
Спасибо моему брату за то тепло и любовь, которые в нем всегда были. За то, что я окружаю себя людьми, похожими на него, ведь это лучшие люди на Земле. За то, что показал мне, каким вообще должен быть мужчина и как он должен ко мне относиться. Да, непросто такого найти, процесс затянулся, что уж… Но зато на меньшее я уж точно не соглашусь, что само по себе неплохо. Спасибо ему за то, что когда он был рядом, я ощущала полную, абсолютную безопасность. У каждого в жизни обязательно должен быть такой опыт. Не знаю, бродит ли его душа уже опять по Земле в новом теле, или после смерти все мы попадаем в какое-то другое место. Но уверена, где бы он ни был сейчас, вокруг него, как всегда, весело, тепло и хорошо. И он традиционно оптимистичен и силен духом. Мне иногда кажется, что я ощущаю его руки на своих плечах. Особенно когда возвращаюсь домой вечером по темному двору или когда болею и нужно выздоравливать. Память о нем всегда меня согревает. Наверное, я никогда не перестану узнавать его улыбку в чужих ямочках на щеках. Наверное, каждый раз, целуя чью-то любимую щетинистую щеку, я буду ловить себя на ощущении «Ну прям как тогда…». Наверное, каждый раз, когда кто-то кладет руки мне на плечи, я буду вздрагивать от того, что руки не те. Надо как-то учиться воспринимать эту похожесть с радостью, а не с грустью. Как-то надо… Как-то надо не бояться сорвавшихся встреч. Не плакать от того, что они не состоялись, а тихо и спокойно приближать новые и никому не давать сорвать их. Как-то надо научить себя мыслить не из «а вдруг я завтра не проснусь?», а из «сколько ж всего еще сделать-то нужно!». Ведь сделать-то нужно, и правда, столько всего…
Ну а пока жду сорокалетия. Неделю осталось отмучиться со всем этим клубком переживаний. Очень хочется проснуться и увидеть, что жизнь НАЧАЛАСЬ.
Стихотворение это не новое, написано пару лет назад и всё лежало «не причесанным». Сегодня понимаю, что подровнять его я не сумею. Пусть остается такое, неравномерное. Именно так ощущаются эти эмоции - рваными, незаконченными, не ровными. Пусть… Нужно их уже прожить и оставить позади.
Жизнь идёт, и мимо мелькают года,
А в голове, как и прежде, стучит: «НИКОГДА…»
Никогда я тебя уже не увижу,
И будет ли кто-то ближе?
Как же вышло бессмысленно, больно так,
И никто ведь в этом не виноват:
Мы заранее никогда не знаем,
Сколько жизни отмеряно нам небесами.
Как всё резко оборвано! Кто же знал,
Что уже не увидимся. Ты сказал:
«В Новый год повидаемся, поговорим,
Много ль надо времени нам двоим?»
Много ль надо? Мне надо вечность…
Ничего не успела тебе сказать,
Ничего не вернуть уже назад,
Не простить себя за свою беспечность.
И теперь, окунаясь в чужие глаза,
Я молю каждый раз свои небеса:
Пусть еще раз увидимся, хоть один!
Пусть еще хоть разочек поговорим.
Каждый раз, обнимая близкую душу,
Я пытаюсь остаться, пытаюсь слушать…
Жадно-жадно ловлю слова,
А в голове стучит: «Никогда…»
Если вдруг никогда, никогда не услышу больше,
Как мне жить? Я как будто бы стала тоньше,
Будто ветка, с которой содрали кожу,
И мне нечем от ветра себя укрыть.
Если снова потеря - ну как мне жить?
Ты сказал бы: «Они - не я. Навсегда
Я с тобой, но твоя беда
В том, что ты себя не жалеешь», правда?
Ты сказал бы: «Брат - это не про кровь.
Про родную душу да про любовь».
Ты сказал бы: «Будет же счастье вновь!
Нет меня, но другие - смотри же, рядом!»
Я смотрю. Я вижу родных душой:
С ними так тепло, так же хорошо,
Даже если океан нас порой разделяет.
Размыкаю руки - опять вода
По щекам из глаз… «Никогда, никогда…»
Почему же я не могу НИКОГДА
Быть так близко, как сердце моё желает?
Каждый раз боюсь, что, впуская в жизнь,
Я потом не сумею себя сложить
Из осколков, случись очередная потеря.
И, родные души не обогрев,
Вырываюсь… А в голове припев:
«Никогда, никогда…» - протяжно так, нараспев…
А ведь я ж живая!
Мне бы их обнимать и бежать сквозь ночь
К ним на встречу. Мне бы лелеять дочь.
Мне бы горе это да превозмочь
И начать доверять и верить.
Мне бы чуть замедлить мои года…
Юность тоже, знаешь, ведь никогда
Не вернётся. В сердце ты навсегда,
Но пора бы выйти в другие двери:
Окунаться в темень любимых глаз
Или в синеву - не об этом сказ.
Просто, знаешь, уже сейчас
Я так ясно вижу, что в каждом друге
Я ищу тебя и твое тепло.
Бьётся сердце вдребезги, как стекло.
Надо помнить всё же, что истекло
Твоё время, но моё-то бежит по кругу.
И, наверно, хватит себя жалеть.
Может, просто вырваться? Захотеть
Доверять, дружить, обнимать да петь…
И за хвост ловить не свои года,
А тепло от дружеских новых встреч,
И кого-то ждать, замечать, беречь…
И без страха касаться любимых плеч
Навсегда,
Навсегда,
Навсегда…
Анна Островская