Четыре питерских Исаакия (8)
Глава девятая, в которой вопрос с Номером Четыре решается на уровне руководства
Кто бы спорил, что руководство не любит признавать свои ошибки. Конечно, не любит. И никогда не полюбит. Тем не менее начальник начальнику рознь, и руководческие реакции на руководческие ошибки разнятся достаточно сильно.
Александр относился к тому не очень умному, благовоспитанно упрямому и внутренне нервному типу начальников, у которых с признанием своих ошибок дело обстоит очень заковыристо.
Если посмотреть царю, так сказать, в глазки (что несложно, ибо портретировали Освободителя много и со вкусом), видно, что кардинальных перемен с ним в течение жизни не происходило. Каким он был, таким он и остался. Никогда он не был яркой личностью и таковой нигде не выглядит, ни будучи пятнадцатилетним мальчиком, страстно любимым бабушкой, ни на склоне лет признанным Величавым Победителем Наполеона. А выглядит везде сдержанно-нервным, не так чтобы очень умным, несколько несчастным своим хроническим благородством, внутренне довольно скромным, внешне неизменно осанистым. С годами нежелание стареть проступало у него все четче. И вообще, он любил свои изображения в лавровом венке не за сами лавры, а за то, что они удачно прикрывали его лысину. Это многое о нем говорит.
Наконец, хотя воспитанный бабушкой Екатериной ребенок вроде бы по определению не мог быть наивным, некая наивность в Александре неистребима. Мне думается, это мягкий, упрямый идеализм далеко не гиганта мысли, который очень хочет существовать в гармонии с окружающей средой и никак не может поверить, что достижение гармонии если и возможно, то ненадолго, а дальше злая среда опять даст по морде и гармонию порушит. Причем валить всю вину на среду по крайней мере бессмысленно.
К своим безусловно неправильным и неэтичным поступкам Александр относился настолько нервно, что даже его сдержанность давала осечки. Вот, например, история марта 1801 года переживалась Александром весьма бурно и со срывами. Неслабо эмоциональный и умеющий донести свои эмоции до окружающих Бонапарте мог сколько угодно швырять на пол треуголку, орать и прыгать на головном уборе, русское руководство смотрело на это весьма флегматично и отвечало что-нибудь очень разумное, типа - вы горячи, а я несговорчив, давайте вы попьете валерьянки и мы отложим разговор на другой раз. Но если царю хотя бы намекали на конец царствования Павла, он мог отреагировать весьма истерически - вплоть до кидания на обидчика со шпагой, рыданий и вообще срыва по полной. В остальное время, упорно кажется мне, Александр уговаривал себя в том, что он не виноват, примерно так же, как Голлум уламывал свое подсознание насчет того, при каких обстоятельствах придушил другана за Кольцо. Занятная все-таки вещь вина.
Но сейчас разговор не о преступлениях, а о том, что, по мнению Талейрана, еще хуже: об ошибках. Вот небольшая подборочка Александра в динамике. В качестве психологического упражнения можно сначала посмотреть на данную физиономию, потом представить, какие действия предпримет личность подобного типа в данном бальзаковском романе, ну а потом уж и прочитать, как вышло на самом деле.
Нельзя не признать, что Александр с Номером Четвертым крупно попал. Начнем с того, что он полез не в свое дело, а именно в архитектуру, в которой был абсолютный болконский дуб, но счел себя великим экономом и тонким знатоком, в результате чего поставил условия в принципе невыполнимые. С другой стороны, мало ли, с начальством сплошь и рядом такое случается. Но когда умному начальству знающие люди деликатно объясняют, что его задумка не соответствует эвклидовой системе 2 х 2 = 4, а Лобачевский, так сказать, железобетон еще не придумал, прислушаться к объяснениям следует уже тогда. Так нет же. Упорствуя в своей ошибке, царь отдал великий проект на откуп далеко-не-архитекторам и, послушавши заманчивые песни сирен, наивно и доверчиво пошел навстречу, затратив немалые деньги на.
Отступать, собственно говоря, было уже некуда где-то после первого года начала строительства. Я уж не говорю о пиаре, который, несомненно, сопровождал строительство Главного Православного Собора Под Мудрым Смотрением Благословенного Царя-Освободителя. Но в проект было вбухано огромное количество денег. Когда докладная записка с утверждением технической безграмотности Монферрана легла Александру на стол, фундамент Номера Четыре был почти готов, колонны наломаны, Номер Три стоял живописными руинами (настолько живописными, что вошло в моду ходить на них таращиться и чувствовать себя в месте экзотическом. Ну примерно как в наше время любят, зажав нос, наведаться в какую-нибудь питерскую клоаку, сладко ужаснуться, сфотать и вернуться к фасадам и благоустроенной квартире с ванной и зеленым двориком в хорошем районе).
Лично я железно уверена, что Монферран с Бетанкуром (точнее, наверное, было бы Бетанкур с Монферраном) на это и рассчитывали. Даже искусствоведы сие признают. "Выводы, сделанные Комитетом, были для Монферрана неблагоприятными, но он понимал, что фундаменты уже заложены, идет заготовка гранитных колонн и будет трудно отвергнуть проект, на осуществление которого уже истрачено около 5 миллионов рублей. Вот так, прямым текстом. Главное для тандема честолюбцев было получить заказ и начать работать как можно быстрее, чтобы пройти точку возврата. А когда откат сделается невозможным, царю его друг Бетанкур мягко, дипломатично объяснит, что, увы, невзирая на технический гений Александра, который заслуживает всяческого восхищения, преклонения и т.д., злые люди и злые обстоятельства привели к тому, что, видимо, придется внести в план некоторые мелкие изменения, которые обойдутся крайне дешево - см. прилагаемую смету. Бетанкур с царем останутся в наилучших отношениях, Монферран - официальным создателем собора, скорее всего, уже не единолично, а в компании с доном Агустином. Может быть, дон Агустин должен был появиться аки театральное божество и спасти своим техническим гением проект от некоторых - простительных по молодости - ошибок Огюста.
Но вышло как вышло.
Меттерних характеризовал царя, которого он неплохо знал, следующим образом: "Александр был, без сомнения, умен, но ум его, тонкий и острый, был, положительно, лишен глубины. Он одинаково безгранично увлекался ложными теориями и потом сомневался в них. Все его решения всегда были приняты под давлением и влиянием приятных для него идей. Сами эти идеи зарождались в его мозгу точно по вдохновению, и он ухватывался за них с невероятным жаром. Влияние такой блеснувшей неожиданной мысли шло быстро и, наконец, доминировало над всем остальным. Это было на руку истинным авторам внушенной царю идеи и давало им полную возможность осуществить свои личные планы.
Жизнь Александра прошла, постоянно колеблясь между слепыми иллюзиями и следующим за ними вечным разочарованием. Его увлечения были искренни, без принудительных причин, от всей души, и, странное дело, они возобновлялись с периодической правильностью.
Многие современники упрекали Александра в огромном честолюбии - напрасно. В его характере не хватило бы сил для настоящего честолюбия, как не хватало и слабости оставаться в границах простого тщеславия. Он действовал только по убеждению, а если иногда и предъявлял какие-нибудь претензии вообще, то рассчитывая гораздо больше на успех светского человека, чем властителя".
Рада сообщить, что в данном случае Меттерних кое в чем ошибся, и решение Александра по поводу Номера Четыре не было принято под давлением приятной для царя идеи. Скорее наоборот. На суровую правду он начал реагировать хорошо, велев немедленно и без отлагательств заморозить строительство Номера Четыре.
Очень разумным следует считать и второй шаг царя. Он не хуже Монферрана с Бетанкуром понимал, что полностью отказаться от проекта не удастся, ибо созданы фундаменты и наломаны дорогостоящие гранитные колонны для портиков и колоннады. Что ж, будем толкаться от того, что невозможно изменить, подумал, должно быть, Александр и выдал следующее указание, известное нам в пересказе президента Академии художеств Оленина в виде "Предложения президента Академии художеств А.Оленина Комитету, учрежденному для рассмотрения замечаний архитектора Модюи на строительные работы Исаакиевского собора":
"Проект архитектора Монферрана надлежит токмо исправить, а не совсем переменять, то и должно наружность церкви оставить сколько можно будет ближе к общему виду, какой оная имеет в упомянутом проекте, следственно, надобно сохранить предполагаемые пять глав сего храма и употребить гранитные колонны, приготовляемые для двух портиков, стараясь впрочем найти для тех же глав или куполов наилучшие формы и размещение, а для портиков приличное и надежное устроение. Расположение внутренности здания как для благонадежности среднего купола, так и особенно в отношении к лучшему виду и освещению предоставляется на усмотрение Комитета".
Я люблю старые русские обороты, но на русский все-таки переведу. Был объявлен как-бы-конкурс по исправлению проекта Монферрана. Можно было представить даже собственные проекты Номера Четыре - при условии а) использования существующих фундаментов, б) включения в проект уже наломанных колонн, дабы не пропали... в) и ложка дегтя: по умолчанию должны быть использованы уже существующих стены. Ой-ей. Где были, там и остались, и я с сожалением констатирую, что Александр снова уперся рогом там, где ничего не понимал, связав руки тем, кто понимал.
Монферран оказался не у дел (и не у кормушки). Он просил дать ему возможность закончить устройство фундаментов северного портика - отказано. Тогда 1 марта 1822 года Монферран пишет Александру весьма истерическое письмо, рассказывая, как он оскорблен и унижен дикими варварами и вообще ставя себя в неслабый ряд великих. А именно: "Я имею честь приложить к этому письму список архитекторов, которые вели работы, подобные работам в Исаакиевской церкви; я ставлю себя рядом с славными сими мастерами лишь из сходства в отношении унижений и огорчений, которые я не переставал испытывать с тех пор, как взялся за это сооружение". В приложении перечислены имена Филиппо Брунеллеско, Микеланджело, Д.Сансовино, Д.Бернини, Ф.Борромини (великие, величайшие итальянцы!), Кристофера Рена и Иниго Джонса (великие англичане), Ардуэна-Мансара, К.Перро, Ж.Суфло и даже Ж.-Б.Леблона (создателя ватерклозета в петергофском Монплезире Монферран явно вспомнил потому, что, согласно распространенной сплетне, после наговоров Растрелли-старшего Петр Первый побил француза своей знаменитой дубинкой так, что тот через непродолжительное время скончался).
Впрочем, Огюстовы вопли действия не возымели. Думается мне, Александр отлично понял смысл комбинации, которую разыграли два хитрых цивилизованных европейца, и обиделся. Тогда Монферран попросил разрешения участвовать в конкурсе на исправление своего проекта на общих основаниях, и это ему было дозволено. Впрочем, вполне возможно, что это было так, разговорчики завести, потому что никакого проекта он так и не представил.
Члены Комитета три месяца прорабатывали в эскизах свои предложения, говорят нам искусствоведы, и 25 апреля 1822 года (действительно, дело двигалось быстро) на специальном заседании было представлено 9 проектов. Из 14 архитекторов, входивших в Комитет, не стали связываться со скользкой задачей пятеро, в том числе Росси. 14 июня Комиссия на еще одном специальном заседании рассмотрела все проекты и пришла к тому, к чему должна была прийти. А именно: при заданных царем условиях посадки на елку ничего приличного без перемены заданных условий сочинить было невозможно. Так что Комитет постановил представить подготовленные проекты на усмотрение Александра I. И, в общем, был совершенно прав.
Следует заметить, что Александр уткнулся носом в тот же тупик, что и в достопамятном 1809 году, когда гениев как людей просили построить что он хотел, а они в ответ из чистой вредности отказались. И не случилось прекрасной мировой гармонии в сочетании со строгой экономией, чего так хотел добиться бедняга царь.
Следствий провала конкурса было два. Во-первых, царь обиделся на окружающую среду за очередную оплеуху и, не дав никаких распоряжений, поставил бедный Номер Четыре в положение, хорошо известное нам по знаменитому анекдоту: не кормят и не хоронят.
Во-вторых, полетел со своего поста Бетанкур.
Насчет отставки дона Агустина в литературе существует устоявшееся мнение, что-то очень сильно мне напоминающее. А именно: теория заговора и злостной клеветы, приведшей к безвременной кончине благородного, но несчастного героя. "Бетанкуру многие завидовали. Среди его недоброжелателей были высокопоставленные лица, весьма искусные в разного рода интригах. В итоге Августин Августинович попал в немилость к императору. Очень быстро забылись заслуги перед Россией, и в 1822 году его отстранили от должности главного директора путей сообщения и директора Института путей сообщения". Какова беллетристика. Более разумные и менее романтические сторонники кроткого и беззащитного, но неизменно компетентного Бетанкура хотя бы задаются вопросом: "Да, были, конечно, интриги завистников. Да, было недоброжелательство всесильного графа Аракчеева, возможно, были доносы о каких-то ошибках и просчетах. Но странно, что умный и дальновидный Бетанкур не замечал интриг и оговоров и не предпринимал ответных действий. Авторитет его в глазах Александра I был высок, оправдаться ему не составило бы труда... Странно, что и сам император, если уж были причины усомниться в Бетанкуре, не устроил разбирательства... Во всем этом скрыта еще одна тайна, раскрыть которую теперь поможет разве что случай".
Странно скорее то, что причин сомнения императора в Бетанкуре, а также собственно разбирательства романтики в упор не видят. К концу июня 1822 года императору неопровержимо доказывают: сделать то, что обещали Бетанкур с Монферраном, невозможно. До этого, вероятно, у Александра какие-то иллюзии все-таки были. Теперь их нет, и в августе того же 1822 года Бетанкура увольняют от созданного им же Института путей сообщения. Да, в жизни часто бывает так, что прилетает как бы не за дело. Формально Бетанкур попал в опалу непонятно почему (штатное пугало того времени Аракчеев, чрезвычайно преданный лично Александру человек, наверняка бывший в курсе дела, тут очень кстати). Фактически Бетанкур проиграл свою Большую Игру, которую вел за сценой, и наказан царем за то, что обманул доверие последнего. А ведь Александр действительно ему верил и даже, кажется, любил.
Впрочем, Бетанкур не отстранен окончательно - потому что каким бы интриганом и обманщиком в глазах Александра он не оказался, его инженерные знания и богатый опыт нужны для дела. Дон Агустин по-прежнему придворный инженер и руководитель Комитета по красоте. Впрочем, это всего лишь на год. Но тут уж царь ни при чем. Летом 1823 г., умирает родами любимая дочь дона Агустина Каролина. Бетанкур подает в отставку по состоянию здоровья и сильно болеет.
Между тем в феврале 1824 года царь решил, что пора, наверное, вернуться к вопросу, который решать ох как не хочется. В связи с чем появился указ о продолжении проектирования Номера Четыре (фактически это был второй тур конкурса по исправлению проекта Монферрана).
И вот тут наконец появился Настоящий Герой - человек, который довел до сведения царя, что его бредовые идеи архитектурные предложения недостаточно соответствуют суровой реальности, все никак не желающей гармонизироваться. Человеком этим был Василий Петрович Стасов.
У Василия Петровича были прекрасные дети, много, широко и со вкусом участвовавшие в общественной жизни. Кто такой его сын Владимир Васильевич Стасов, знает каждый, кто хоть немного знает о русской культуре второй половины XIX века. Дмитрий Васильевич был одним из самых известных в России адвокатов и погорел на просьбе смягчить участь студентов, устроивших беспорядки, после чего ушел в присяжные заседатели. Надежда Васильевна, помимо прочих мелочей, основала Бестужевские курсы. Известный партийный деятель Елена Дмитриевна Стасова - внучка В.П. Дожила, между прочим, до 1966 года и успела стать в 1960 году героем Соц.Труда (помимо невероятной общественной энергии, Стасовы отличались крепким здоровьем и долголетием).
Что касается самого В.П., то он не был ни коммунистом, ни адвокатом, ни даже общественным деятелем, но был умным, злоязыким, талантливым и очень профессиональным архитектором. А еще путь его настолько напоминает некоторыми подробностями карьеру Монферрана, что я как девушка слабая увлекающаяся не удержусь и сделаю кратенькое отступление на тему.
Родился Стасов в Москве в 1769 году в семье весьма небогатого дворянина-чиновника, настолько небогатого, что после смерти отца 14-летний Стасов должен был не учиться, а зарабатывать, так что он оставил Московскую гимназию и поступил на службу в звании «архитектуры капрала» в Экспедицию архитектурных дел Московской управы благочиния. Там он занимался черчением планов и фасадов жилых домов, осмотром и ремонтом существующих строений, перепланировкой отдельных кварталов города. С 1789 года он в Экспедиции уже в должности помощника архитектора, что позволяло ему выполнять самостоятельные проекты. В общем, практический опыт был богатым и разнообразным.
С 1794 по 1797 Стасов служит на военной службе в Петербурге. Крестов ему не дают, и сам он их на себя не вешает. Подает в отставку (Павел на троне, это было дело обычное), возвращается в Москву и до 1801 года работает там архитектором Главной соляной конторы. Это не так мало, как кажется, потому что в России того времени где соль - там деньги.
Было Стасову уже 32 года, когда в его судьбе произошел резкий и благоприятный поворот. В 1801 году на престол взошел Александр I, и по стране, само собою, прокатилась волна коронационных торжеств (а еще от Павла избавились), а высшей точкой должно было стать венчание Александра на царство в Успенском кремлевском соборе. Стасову поручили оформление Сокольнического поля, намеченного для народных гуляний. Он блеснул - и устроил сказочный город, где стояло “30 павильонов в виде храмов различных древних и современных народов”, а вокруг располагались галереи и круговые дороги для осмотра ансамбля. Александру стасовский город золотой понравился, он пожелал видеть автора. Автор ему тоже очень понравился, и царь (молодой, счастливый, блистающий великодушием...) дал распоряжение отправить Стасова в заграничную командировку, дабы усовершенствовать стасовский талант изучением памятников древней архитектуры.
Так Стасов попал во Францию, где пробыл четыре года, с 1802 по 1804, и изучал, думается, не столько древнюю, сколько барочную и классическую французскую архитектуру. С 1804 года Франция и Россия в ссоре, и Стасов переезжает в Италию, где тоже проводит 4 года (и вот тут, надо думать, была и древняя архитектура, хотя ренессансная и барочная все-таки, видимо, никак не меньше). Особенно поражен был Василий Петрович памятниками Пестума и Геркуланума (откуда, возможно, и пришла в его творчество особая любовь к суровому мужественному дорическому ордеру). В Италии нашли, что Стасов талантлив, и он первым после В.Баженова (и через сорок лет после того) получил диплом (настоящий) и звание (тоже настоящее, а не в альбом) профессора Академии живописи, ваяния и архитектуры Св.Луки в Риме.
Вернувшись в Россию, Стасов был принят в штат Кабинета Его Императорского Величества. То есть, проще говоря, работал далее в столичном Петербурге, где построил немало замечательного.
На этом месте, окинув взором вышепробормоченное, я не могу не признать, что даю четкие основания для упреков в славяноцентрическом и европофобском взгляде на людей. Дескать, в качестве героев истории выводятся плохой, безнравственный, лживый и льстивый недоучка француз со своею французскою как-бы-женою и хороший, нравственный, правдивый и суровый профессионал русский, к тому же отличный семьянин. На что я решительно отвечу, что в данном случае не виноватая, они сами такие пришли. Еще могу намекнуть, что в В.П. были некоторые недостатки (ну например, по части поддерживания с коллегами по работе хороших отношений - см. выше характеристику Вигеля), а Монферран, да будет известно уважаемой общественности, не был лишен ряда достоинств, до которых, к сожалению, мой грустный, но правдивый рассказ все никак не может добраться. Ну, кроме вышеупомянутого таланта рисовальщика...
Высказавшись политкорректно, скажу теперь откровенно и со всею неполиткорректностью, которая присуща мне в высочайшей степени, что ничего не могу с собою поделать: Монферран, с моей точки зрения, и есть безнравственный, лживый и льстивый галльский недоучка, а еще хвастун и наглец. А Стасов действительно нравственный, правдивый и суровый русский герой. К тому же еще храбрый и скромный. Что ж поделать, эти двое прямо как созданы для того, чтобы их сравнивать не в пользу сами-понимаете-кого.
Самое значимое различие, по мне, состоит в том, что Монферран жаждал схавать заказ на постройку чего-нибудь страшно великого - и в результате длинной и не очень лестной истории, которую я терпеливо излагаю для общественности, таки ж его схавал, почему и остался в истории. Яркий пример мировоззренческой позиции "Место красит человека". Стасов же к своим двум прекрасным и великим питерским соборам шел медленно и вообще думал в основном не о славе, а о том, как бы сделать дело. Ему было чем украсить место, на котором он находился. На пятом десятке, состоя в Комитете по красоте, Василий Петрович практически не занимался всякими там дворцами. Зато любил создавать алмазы из совершеннейшего угля: строил простые, утилитарные здания типа складов, конюшен, полковых казарм, Фи, как вульгарно. Тем не менее он строил так, что его постройки не только прекрасны и незабываемы, но едва ли не определяют облик тех участков, где находятся (по-научному это называется "играть значительную градостроительную роль").
Славную питерскую традицию строить склады и пр. прекраснее дворцов, начатую Новой Голландией и Тучковым буяном, Стасов блестяще продолжил и поддержал. Судите сами.
В 1817-20 гг., едва войдя в Комитет по красоте, Стасов строит Павловские казармы на Марсовом поле для знаменитого полка, не дрогнувшего по колено в крови (не метафора, буквальное описание событий) на Бородинском поле. Кто был на Марсовом поле, тот помнит, какое шикарное здание, вольготно и широко раскинувшееся в пространстве, занимает сейчас Ленэнерго. Фасад длиной более 150 м выходит на Марсово поле, фасад поменьше - на Миллионную. До Стасова казармы выглядели традиционно стремно (там же не только квартиры для офицеров, но масса хозяйственных построек и помещения для рядового состава...). Рисунок фасада, говорят нам искусствоведы, напоминает боковой фасад захаровского Адмиралтейства. Его трехчастная композиция строга и симметрична. В центре - двенадцатиколонный дорический портик, над ним ступенчатый аттик с рельефами, справа и слева протяженность фасада останавливают небольшие шестиколонные портики, увенчанные фронтонами. В общем, нельзя не согласиться с искусствоведами: Стасов возвел величественный и монументальный дворец, достойный героев.
В 1817-23 гг. Стасов берется за то, от чего, как мы помним, отказался Модюи: перестройку комплекса придворных конюшен. К сожалению, оценить сооружение по-настоящему можно тоже только в реале (как, в общем, все стасовские постройки - пространство он умел организовывать и подавать на величавом блюде так, что никакой фотографией не передашь). На кривом участке между дугой Мойки и нынешней Конюшенной площадью Стасов оформляет шикарный комплекс, включающий не только придворные конюшни, манеж, двор с гранитными поилками для лошадей, рабочие помещения для чиновников Конюшенного ведомства, квартиры для них же и т.д., но и Спасо-Конюшенную церковь.
Собственно лошадиную резиденцию со стороны Мойки Стасов оформляет очень величаво, сохранив старую, еще петровскую композицию - в центре башня, по углам выпуклой дуги кубические, очень римские по духу павильоны.
Со стороны же Конюшенной площади Стасов создает замечательно величественный фасад: от центра в стороны разбегаются под очень тупым углом два крыла, заканчивающиеся каждый опять же кубически-дорически-римским павильоном. В центре же, аки Плющенко на пьедестале, господствует над всем окружающим неповторимый куб Спасо-Конюшенной церкви.
(Лучше не смотреть картинки, они не передают. Там надо походить ножками и посмотреть глазками. Иначе никак. Там и с боков что шаг, то новая в глазах моих картина...)
Собственно великий куб снять особой возможности нет - из-за общей загаженности площади, в том числе открытой автостоянкой. Так что пусть будет рисунок 19 века, он что-то передает.
(Не могу быстро не упомянуть тот факт, что именно в Спасо-Конюшенной придворной церкви отпевали Пушкина - и это было неслабо. Николая I несведущие дантесоведы упрекают в том, что он, дескать, не дал Пушкина отпевать в Исакии. Как мы теперь твердо знаем, сие случилось отнюдь не по вине царя - ибо Исаакий закончили через двадцать с лишним лет после смерти Пушкина. Конюшенная же церковь была связана отнюдь не только с лошадьми.)
Еще при Александре были у Стасова Ямской рынок и Провиантские склады в Петербурге, царскосельские великолепные постройки (мемориальные ворота "Любезным моим сослуживцам", Манеж, Большая Оранжерея, Конюшенный корпус), Гостиный двор в Костроме, собор Александра Невского в Саратове (к сожалению, разрушен, но был ох как хорош), знаменитое аракчеевское Грузино (погибло в войну), Провиантские склады в Москве... впрочем, я думаю, пора остановиться и вернуться к той роли, которую Василий Петрович сыграл в судьбе Исаакия.
(продолжение со второй частью главы 9 воспоследует незамедлительно)
Кто бы спорил, что руководство не любит признавать свои ошибки. Конечно, не любит. И никогда не полюбит. Тем не менее начальник начальнику рознь, и руководческие реакции на руководческие ошибки разнятся достаточно сильно.
Александр относился к тому не очень умному, благовоспитанно упрямому и внутренне нервному типу начальников, у которых с признанием своих ошибок дело обстоит очень заковыристо.
Если посмотреть царю, так сказать, в глазки (что несложно, ибо портретировали Освободителя много и со вкусом), видно, что кардинальных перемен с ним в течение жизни не происходило. Каким он был, таким он и остался. Никогда он не был яркой личностью и таковой нигде не выглядит, ни будучи пятнадцатилетним мальчиком, страстно любимым бабушкой, ни на склоне лет признанным Величавым Победителем Наполеона. А выглядит везде сдержанно-нервным, не так чтобы очень умным, несколько несчастным своим хроническим благородством, внутренне довольно скромным, внешне неизменно осанистым. С годами нежелание стареть проступало у него все четче. И вообще, он любил свои изображения в лавровом венке не за сами лавры, а за то, что они удачно прикрывали его лысину. Это многое о нем говорит.
Наконец, хотя воспитанный бабушкой Екатериной ребенок вроде бы по определению не мог быть наивным, некая наивность в Александре неистребима. Мне думается, это мягкий, упрямый идеализм далеко не гиганта мысли, который очень хочет существовать в гармонии с окружающей средой и никак не может поверить, что достижение гармонии если и возможно, то ненадолго, а дальше злая среда опять даст по морде и гармонию порушит. Причем валить всю вину на среду по крайней мере бессмысленно.
К своим безусловно неправильным и неэтичным поступкам Александр относился настолько нервно, что даже его сдержанность давала осечки. Вот, например, история марта 1801 года переживалась Александром весьма бурно и со срывами. Неслабо эмоциональный и умеющий донести свои эмоции до окружающих Бонапарте мог сколько угодно швырять на пол треуголку, орать и прыгать на головном уборе, русское руководство смотрело на это весьма флегматично и отвечало что-нибудь очень разумное, типа - вы горячи, а я несговорчив, давайте вы попьете валерьянки и мы отложим разговор на другой раз. Но если царю хотя бы намекали на конец царствования Павла, он мог отреагировать весьма истерически - вплоть до кидания на обидчика со шпагой, рыданий и вообще срыва по полной. В остальное время, упорно кажется мне, Александр уговаривал себя в том, что он не виноват, примерно так же, как Голлум уламывал свое подсознание насчет того, при каких обстоятельствах придушил другана за Кольцо. Занятная все-таки вещь вина.
Но сейчас разговор не о преступлениях, а о том, что, по мнению Талейрана, еще хуже: об ошибках. Вот небольшая подборочка Александра в динамике. В качестве психологического упражнения можно сначала посмотреть на данную физиономию, потом представить, какие действия предпримет личность подобного типа в данном бальзаковском романе, ну а потом уж и прочитать, как вышло на самом деле.
Нельзя не признать, что Александр с Номером Четвертым крупно попал. Начнем с того, что он полез не в свое дело, а именно в архитектуру, в которой был абсолютный болконский дуб, но счел себя великим экономом и тонким знатоком, в результате чего поставил условия в принципе невыполнимые. С другой стороны, мало ли, с начальством сплошь и рядом такое случается. Но когда умному начальству знающие люди деликатно объясняют, что его задумка не соответствует эвклидовой системе 2 х 2 = 4, а Лобачевский, так сказать, железобетон еще не придумал, прислушаться к объяснениям следует уже тогда. Так нет же. Упорствуя в своей ошибке, царь отдал великий проект на откуп далеко-не-архитекторам и, послушавши заманчивые песни сирен, наивно и доверчиво пошел навстречу, затратив немалые деньги на.
Отступать, собственно говоря, было уже некуда где-то после первого года начала строительства. Я уж не говорю о пиаре, который, несомненно, сопровождал строительство Главного Православного Собора Под Мудрым Смотрением Благословенного Царя-Освободителя. Но в проект было вбухано огромное количество денег. Когда докладная записка с утверждением технической безграмотности Монферрана легла Александру на стол, фундамент Номера Четыре был почти готов, колонны наломаны, Номер Три стоял живописными руинами (настолько живописными, что вошло в моду ходить на них таращиться и чувствовать себя в месте экзотическом. Ну примерно как в наше время любят, зажав нос, наведаться в какую-нибудь питерскую клоаку, сладко ужаснуться, сфотать и вернуться к фасадам и благоустроенной квартире с ванной и зеленым двориком в хорошем районе).
Лично я железно уверена, что Монферран с Бетанкуром (точнее, наверное, было бы Бетанкур с Монферраном) на это и рассчитывали. Даже искусствоведы сие признают. "Выводы, сделанные Комитетом, были для Монферрана неблагоприятными, но он понимал, что фундаменты уже заложены, идет заготовка гранитных колонн и будет трудно отвергнуть проект, на осуществление которого уже истрачено около 5 миллионов рублей. Вот так, прямым текстом. Главное для тандема честолюбцев было получить заказ и начать работать как можно быстрее, чтобы пройти точку возврата. А когда откат сделается невозможным, царю его друг Бетанкур мягко, дипломатично объяснит, что, увы, невзирая на технический гений Александра, который заслуживает всяческого восхищения, преклонения и т.д., злые люди и злые обстоятельства привели к тому, что, видимо, придется внести в план некоторые мелкие изменения, которые обойдутся крайне дешево - см. прилагаемую смету. Бетанкур с царем останутся в наилучших отношениях, Монферран - официальным создателем собора, скорее всего, уже не единолично, а в компании с доном Агустином. Может быть, дон Агустин должен был появиться аки театральное божество и спасти своим техническим гением проект от некоторых - простительных по молодости - ошибок Огюста.
Но вышло как вышло.
Меттерних характеризовал царя, которого он неплохо знал, следующим образом: "Александр был, без сомнения, умен, но ум его, тонкий и острый, был, положительно, лишен глубины. Он одинаково безгранично увлекался ложными теориями и потом сомневался в них. Все его решения всегда были приняты под давлением и влиянием приятных для него идей. Сами эти идеи зарождались в его мозгу точно по вдохновению, и он ухватывался за них с невероятным жаром. Влияние такой блеснувшей неожиданной мысли шло быстро и, наконец, доминировало над всем остальным. Это было на руку истинным авторам внушенной царю идеи и давало им полную возможность осуществить свои личные планы.
Жизнь Александра прошла, постоянно колеблясь между слепыми иллюзиями и следующим за ними вечным разочарованием. Его увлечения были искренни, без принудительных причин, от всей души, и, странное дело, они возобновлялись с периодической правильностью.
Многие современники упрекали Александра в огромном честолюбии - напрасно. В его характере не хватило бы сил для настоящего честолюбия, как не хватало и слабости оставаться в границах простого тщеславия. Он действовал только по убеждению, а если иногда и предъявлял какие-нибудь претензии вообще, то рассчитывая гораздо больше на успех светского человека, чем властителя".
Рада сообщить, что в данном случае Меттерних кое в чем ошибся, и решение Александра по поводу Номера Четыре не было принято под давлением приятной для царя идеи. Скорее наоборот. На суровую правду он начал реагировать хорошо, велев немедленно и без отлагательств заморозить строительство Номера Четыре.
Очень разумным следует считать и второй шаг царя. Он не хуже Монферрана с Бетанкуром понимал, что полностью отказаться от проекта не удастся, ибо созданы фундаменты и наломаны дорогостоящие гранитные колонны для портиков и колоннады. Что ж, будем толкаться от того, что невозможно изменить, подумал, должно быть, Александр и выдал следующее указание, известное нам в пересказе президента Академии художеств Оленина в виде "Предложения президента Академии художеств А.Оленина Комитету, учрежденному для рассмотрения замечаний архитектора Модюи на строительные работы Исаакиевского собора":
"Проект архитектора Монферрана надлежит токмо исправить, а не совсем переменять, то и должно наружность церкви оставить сколько можно будет ближе к общему виду, какой оная имеет в упомянутом проекте, следственно, надобно сохранить предполагаемые пять глав сего храма и употребить гранитные колонны, приготовляемые для двух портиков, стараясь впрочем найти для тех же глав или куполов наилучшие формы и размещение, а для портиков приличное и надежное устроение. Расположение внутренности здания как для благонадежности среднего купола, так и особенно в отношении к лучшему виду и освещению предоставляется на усмотрение Комитета".
Я люблю старые русские обороты, но на русский все-таки переведу. Был объявлен как-бы-конкурс по исправлению проекта Монферрана. Можно было представить даже собственные проекты Номера Четыре - при условии а) использования существующих фундаментов, б) включения в проект уже наломанных колонн, дабы не пропали... в) и ложка дегтя: по умолчанию должны быть использованы уже существующих стены. Ой-ей. Где были, там и остались, и я с сожалением констатирую, что Александр снова уперся рогом там, где ничего не понимал, связав руки тем, кто понимал.
Монферран оказался не у дел (и не у кормушки). Он просил дать ему возможность закончить устройство фундаментов северного портика - отказано. Тогда 1 марта 1822 года Монферран пишет Александру весьма истерическое письмо, рассказывая, как он оскорблен и унижен дикими варварами и вообще ставя себя в неслабый ряд великих. А именно: "Я имею честь приложить к этому письму список архитекторов, которые вели работы, подобные работам в Исаакиевской церкви; я ставлю себя рядом с славными сими мастерами лишь из сходства в отношении унижений и огорчений, которые я не переставал испытывать с тех пор, как взялся за это сооружение". В приложении перечислены имена Филиппо Брунеллеско, Микеланджело, Д.Сансовино, Д.Бернини, Ф.Борромини (великие, величайшие итальянцы!), Кристофера Рена и Иниго Джонса (великие англичане), Ардуэна-Мансара, К.Перро, Ж.Суфло и даже Ж.-Б.Леблона (создателя ватерклозета в петергофском Монплезире Монферран явно вспомнил потому, что, согласно распространенной сплетне, после наговоров Растрелли-старшего Петр Первый побил француза своей знаменитой дубинкой так, что тот через непродолжительное время скончался).
Впрочем, Огюстовы вопли действия не возымели. Думается мне, Александр отлично понял смысл комбинации, которую разыграли два хитрых цивилизованных европейца, и обиделся. Тогда Монферран попросил разрешения участвовать в конкурсе на исправление своего проекта на общих основаниях, и это ему было дозволено. Впрочем, вполне возможно, что это было так, разговорчики завести, потому что никакого проекта он так и не представил.
Члены Комитета три месяца прорабатывали в эскизах свои предложения, говорят нам искусствоведы, и 25 апреля 1822 года (действительно, дело двигалось быстро) на специальном заседании было представлено 9 проектов. Из 14 архитекторов, входивших в Комитет, не стали связываться со скользкой задачей пятеро, в том числе Росси. 14 июня Комиссия на еще одном специальном заседании рассмотрела все проекты и пришла к тому, к чему должна была прийти. А именно: при заданных царем условиях посадки на елку ничего приличного без перемены заданных условий сочинить было невозможно. Так что Комитет постановил представить подготовленные проекты на усмотрение Александра I. И, в общем, был совершенно прав.
Следует заметить, что Александр уткнулся носом в тот же тупик, что и в достопамятном 1809 году, когда гениев как людей просили построить что он хотел, а они в ответ из чистой вредности отказались. И не случилось прекрасной мировой гармонии в сочетании со строгой экономией, чего так хотел добиться бедняга царь.
Следствий провала конкурса было два. Во-первых, царь обиделся на окружающую среду за очередную оплеуху и, не дав никаких распоряжений, поставил бедный Номер Четыре в положение, хорошо известное нам по знаменитому анекдоту: не кормят и не хоронят.
Во-вторых, полетел со своего поста Бетанкур.
Насчет отставки дона Агустина в литературе существует устоявшееся мнение, что-то очень сильно мне напоминающее. А именно: теория заговора и злостной клеветы, приведшей к безвременной кончине благородного, но несчастного героя. "Бетанкуру многие завидовали. Среди его недоброжелателей были высокопоставленные лица, весьма искусные в разного рода интригах. В итоге Августин Августинович попал в немилость к императору. Очень быстро забылись заслуги перед Россией, и в 1822 году его отстранили от должности главного директора путей сообщения и директора Института путей сообщения". Какова беллетристика. Более разумные и менее романтические сторонники кроткого и беззащитного, но неизменно компетентного Бетанкура хотя бы задаются вопросом: "Да, были, конечно, интриги завистников. Да, было недоброжелательство всесильного графа Аракчеева, возможно, были доносы о каких-то ошибках и просчетах. Но странно, что умный и дальновидный Бетанкур не замечал интриг и оговоров и не предпринимал ответных действий. Авторитет его в глазах Александра I был высок, оправдаться ему не составило бы труда... Странно, что и сам император, если уж были причины усомниться в Бетанкуре, не устроил разбирательства... Во всем этом скрыта еще одна тайна, раскрыть которую теперь поможет разве что случай".
Странно скорее то, что причин сомнения императора в Бетанкуре, а также собственно разбирательства романтики в упор не видят. К концу июня 1822 года императору неопровержимо доказывают: сделать то, что обещали Бетанкур с Монферраном, невозможно. До этого, вероятно, у Александра какие-то иллюзии все-таки были. Теперь их нет, и в августе того же 1822 года Бетанкура увольняют от созданного им же Института путей сообщения. Да, в жизни часто бывает так, что прилетает как бы не за дело. Формально Бетанкур попал в опалу непонятно почему (штатное пугало того времени Аракчеев, чрезвычайно преданный лично Александру человек, наверняка бывший в курсе дела, тут очень кстати). Фактически Бетанкур проиграл свою Большую Игру, которую вел за сценой, и наказан царем за то, что обманул доверие последнего. А ведь Александр действительно ему верил и даже, кажется, любил.
Впрочем, Бетанкур не отстранен окончательно - потому что каким бы интриганом и обманщиком в глазах Александра он не оказался, его инженерные знания и богатый опыт нужны для дела. Дон Агустин по-прежнему придворный инженер и руководитель Комитета по красоте. Впрочем, это всего лишь на год. Но тут уж царь ни при чем. Летом 1823 г., умирает родами любимая дочь дона Агустина Каролина. Бетанкур подает в отставку по состоянию здоровья и сильно болеет.
Между тем в феврале 1824 года царь решил, что пора, наверное, вернуться к вопросу, который решать ох как не хочется. В связи с чем появился указ о продолжении проектирования Номера Четыре (фактически это был второй тур конкурса по исправлению проекта Монферрана).
И вот тут наконец появился Настоящий Герой - человек, который довел до сведения царя, что его бредовые идеи архитектурные предложения недостаточно соответствуют суровой реальности, все никак не желающей гармонизироваться. Человеком этим был Василий Петрович Стасов.
У Василия Петровича были прекрасные дети, много, широко и со вкусом участвовавшие в общественной жизни. Кто такой его сын Владимир Васильевич Стасов, знает каждый, кто хоть немного знает о русской культуре второй половины XIX века. Дмитрий Васильевич был одним из самых известных в России адвокатов и погорел на просьбе смягчить участь студентов, устроивших беспорядки, после чего ушел в присяжные заседатели. Надежда Васильевна, помимо прочих мелочей, основала Бестужевские курсы. Известный партийный деятель Елена Дмитриевна Стасова - внучка В.П. Дожила, между прочим, до 1966 года и успела стать в 1960 году героем Соц.Труда (помимо невероятной общественной энергии, Стасовы отличались крепким здоровьем и долголетием).
Что касается самого В.П., то он не был ни коммунистом, ни адвокатом, ни даже общественным деятелем, но был умным, злоязыким, талантливым и очень профессиональным архитектором. А еще путь его настолько напоминает некоторыми подробностями карьеру Монферрана, что я как девушка слабая увлекающаяся не удержусь и сделаю кратенькое отступление на тему.
Родился Стасов в Москве в 1769 году в семье весьма небогатого дворянина-чиновника, настолько небогатого, что после смерти отца 14-летний Стасов должен был не учиться, а зарабатывать, так что он оставил Московскую гимназию и поступил на службу в звании «архитектуры капрала» в Экспедицию архитектурных дел Московской управы благочиния. Там он занимался черчением планов и фасадов жилых домов, осмотром и ремонтом существующих строений, перепланировкой отдельных кварталов города. С 1789 года он в Экспедиции уже в должности помощника архитектора, что позволяло ему выполнять самостоятельные проекты. В общем, практический опыт был богатым и разнообразным.
С 1794 по 1797 Стасов служит на военной службе в Петербурге. Крестов ему не дают, и сам он их на себя не вешает. Подает в отставку (Павел на троне, это было дело обычное), возвращается в Москву и до 1801 года работает там архитектором Главной соляной конторы. Это не так мало, как кажется, потому что в России того времени где соль - там деньги.
Было Стасову уже 32 года, когда в его судьбе произошел резкий и благоприятный поворот. В 1801 году на престол взошел Александр I, и по стране, само собою, прокатилась волна коронационных торжеств (а еще от Павла избавились), а высшей точкой должно было стать венчание Александра на царство в Успенском кремлевском соборе. Стасову поручили оформление Сокольнического поля, намеченного для народных гуляний. Он блеснул - и устроил сказочный город, где стояло “30 павильонов в виде храмов различных древних и современных народов”, а вокруг располагались галереи и круговые дороги для осмотра ансамбля. Александру стасовский город золотой понравился, он пожелал видеть автора. Автор ему тоже очень понравился, и царь (молодой, счастливый, блистающий великодушием...) дал распоряжение отправить Стасова в заграничную командировку, дабы усовершенствовать стасовский талант изучением памятников древней архитектуры.
Так Стасов попал во Францию, где пробыл четыре года, с 1802 по 1804, и изучал, думается, не столько древнюю, сколько барочную и классическую французскую архитектуру. С 1804 года Франция и Россия в ссоре, и Стасов переезжает в Италию, где тоже проводит 4 года (и вот тут, надо думать, была и древняя архитектура, хотя ренессансная и барочная все-таки, видимо, никак не меньше). Особенно поражен был Василий Петрович памятниками Пестума и Геркуланума (откуда, возможно, и пришла в его творчество особая любовь к суровому мужественному дорическому ордеру). В Италии нашли, что Стасов талантлив, и он первым после В.Баженова (и через сорок лет после того) получил диплом (настоящий) и звание (тоже настоящее, а не в альбом) профессора Академии живописи, ваяния и архитектуры Св.Луки в Риме.
Вернувшись в Россию, Стасов был принят в штат Кабинета Его Императорского Величества. То есть, проще говоря, работал далее в столичном Петербурге, где построил немало замечательного.
На этом месте, окинув взором вышепробормоченное, я не могу не признать, что даю четкие основания для упреков в славяноцентрическом и европофобском взгляде на людей. Дескать, в качестве героев истории выводятся плохой, безнравственный, лживый и льстивый недоучка француз со своею французскою как-бы-женою и хороший, нравственный, правдивый и суровый профессионал русский, к тому же отличный семьянин. На что я решительно отвечу, что в данном случае не виноватая, они сами такие пришли. Еще могу намекнуть, что в В.П. были некоторые недостатки (ну например, по части поддерживания с коллегами по работе хороших отношений - см. выше характеристику Вигеля), а Монферран, да будет известно уважаемой общественности, не был лишен ряда достоинств, до которых, к сожалению, мой грустный, но правдивый рассказ все никак не может добраться. Ну, кроме вышеупомянутого таланта рисовальщика...
Высказавшись политкорректно, скажу теперь откровенно и со всею неполиткорректностью, которая присуща мне в высочайшей степени, что ничего не могу с собою поделать: Монферран, с моей точки зрения, и есть безнравственный, лживый и льстивый галльский недоучка, а еще хвастун и наглец. А Стасов действительно нравственный, правдивый и суровый русский герой. К тому же еще храбрый и скромный. Что ж поделать, эти двое прямо как созданы для того, чтобы их сравнивать не в пользу сами-понимаете-кого.
Самое значимое различие, по мне, состоит в том, что Монферран жаждал схавать заказ на постройку чего-нибудь страшно великого - и в результате длинной и не очень лестной истории, которую я терпеливо излагаю для общественности, таки ж его схавал, почему и остался в истории. Яркий пример мировоззренческой позиции "Место красит человека". Стасов же к своим двум прекрасным и великим питерским соборам шел медленно и вообще думал в основном не о славе, а о том, как бы сделать дело. Ему было чем украсить место, на котором он находился. На пятом десятке, состоя в Комитете по красоте, Василий Петрович практически не занимался всякими там дворцами. Зато любил создавать алмазы из совершеннейшего угля: строил простые, утилитарные здания типа складов, конюшен, полковых казарм, Фи, как вульгарно. Тем не менее он строил так, что его постройки не только прекрасны и незабываемы, но едва ли не определяют облик тех участков, где находятся (по-научному это называется "играть значительную градостроительную роль").
Славную питерскую традицию строить склады и пр. прекраснее дворцов, начатую Новой Голландией и Тучковым буяном, Стасов блестяще продолжил и поддержал. Судите сами.
В 1817-20 гг., едва войдя в Комитет по красоте, Стасов строит Павловские казармы на Марсовом поле для знаменитого полка, не дрогнувшего по колено в крови (не метафора, буквальное описание событий) на Бородинском поле. Кто был на Марсовом поле, тот помнит, какое шикарное здание, вольготно и широко раскинувшееся в пространстве, занимает сейчас Ленэнерго. Фасад длиной более 150 м выходит на Марсово поле, фасад поменьше - на Миллионную. До Стасова казармы выглядели традиционно стремно (там же не только квартиры для офицеров, но масса хозяйственных построек и помещения для рядового состава...). Рисунок фасада, говорят нам искусствоведы, напоминает боковой фасад захаровского Адмиралтейства. Его трехчастная композиция строга и симметрична. В центре - двенадцатиколонный дорический портик, над ним ступенчатый аттик с рельефами, справа и слева протяженность фасада останавливают небольшие шестиколонные портики, увенчанные фронтонами. В общем, нельзя не согласиться с искусствоведами: Стасов возвел величественный и монументальный дворец, достойный героев.
В 1817-23 гг. Стасов берется за то, от чего, как мы помним, отказался Модюи: перестройку комплекса придворных конюшен. К сожалению, оценить сооружение по-настоящему можно тоже только в реале (как, в общем, все стасовские постройки - пространство он умел организовывать и подавать на величавом блюде так, что никакой фотографией не передашь). На кривом участке между дугой Мойки и нынешней Конюшенной площадью Стасов оформляет шикарный комплекс, включающий не только придворные конюшни, манеж, двор с гранитными поилками для лошадей, рабочие помещения для чиновников Конюшенного ведомства, квартиры для них же и т.д., но и Спасо-Конюшенную церковь.
Собственно лошадиную резиденцию со стороны Мойки Стасов оформляет очень величаво, сохранив старую, еще петровскую композицию - в центре башня, по углам выпуклой дуги кубические, очень римские по духу павильоны.
Со стороны же Конюшенной площади Стасов создает замечательно величественный фасад: от центра в стороны разбегаются под очень тупым углом два крыла, заканчивающиеся каждый опять же кубически-дорически-римским павильоном. В центре же, аки Плющенко на пьедестале, господствует над всем окружающим неповторимый куб Спасо-Конюшенной церкви.
(Лучше не смотреть картинки, они не передают. Там надо походить ножками и посмотреть глазками. Иначе никак. Там и с боков что шаг, то новая в глазах моих картина...)
Собственно великий куб снять особой возможности нет - из-за общей загаженности площади, в том числе открытой автостоянкой. Так что пусть будет рисунок 19 века, он что-то передает.
(Не могу быстро не упомянуть тот факт, что именно в Спасо-Конюшенной придворной церкви отпевали Пушкина - и это было неслабо. Николая I несведущие дантесоведы упрекают в том, что он, дескать, не дал Пушкина отпевать в Исакии. Как мы теперь твердо знаем, сие случилось отнюдь не по вине царя - ибо Исаакий закончили через двадцать с лишним лет после смерти Пушкина. Конюшенная же церковь была связана отнюдь не только с лошадьми.)
Еще при Александре были у Стасова Ямской рынок и Провиантские склады в Петербурге, царскосельские великолепные постройки (мемориальные ворота "Любезным моим сослуживцам", Манеж, Большая Оранжерея, Конюшенный корпус), Гостиный двор в Костроме, собор Александра Невского в Саратове (к сожалению, разрушен, но был ох как хорош), знаменитое аракчеевское Грузино (погибло в войну), Провиантские склады в Москве... впрочем, я думаю, пора остановиться и вернуться к той роли, которую Василий Петрович сыграл в судьбе Исаакия.
(продолжение со второй частью главы 9 воспоследует незамедлительно)