"Джен Эйр": почему это о любви с хорошим концом, но все равно литература (22)
В чем состоит очередной и вроде бы окончательный план Эдварда? Ну, для начала он женится. То есть не женится, но вы ж понимаете. Все станут думать, что он женат, включая Джен. А это, полагает Эдвард, практически то же самое.
Далее новобрачным предстоит немедля отбыть в столицу. «После недолгой остановки» в Лондоне их ждет свадебное путешествие - «к французским виноградникам, в итальянские долины... недели и месяцы в Париже, Риме и Неаполе, во Флоренции, Венеции и Вене». Очень достойная программа.
Жизнь с любимой за границей представляется Эдварду абсолютным парадизом. В разговоре с Адель он все так и описывает. «Было это недели две назад, вечером того дня, когда ты помогала мне сгребать сено под яблонями» (приятно слышать, что он занимается ребенком, даже когда Джен над душой не стоит). «Малюсенькое создание с покрывалом из паутинки на голове» подошло к сидящему на перелазе (помним, помним) Эдварду и «сказало, что прислано из страны эльфов сделать меня счастливым и что оно - фея. Мне надо покинуть обычный мир ради уединенного места - например, луны... И рассказала мне о мраморной пещере в серебряной долине, где мы могли бы поселиться. Я сказал, что был бы рад отправиться туда, но напомнил... что у меня нет крыльев. «Ничего страшного«, - сказала фея, - вот талисман, который уничтожит все трудности». И протянула мне красивое золотое кольцо. «Надень его, - сказала она, - на безымянный палец моей левой руки, и тогда я - твоя, а ты - мой, мы вместе покинем землю и создадим свои небеса вон там». И она опять показала на луну», где будет жить «со мной, и только со мной». Любопытно, что даже в сказочной форме Эдвард продолжает привычную, приятную традицию: это не он ухаживает, это за ним ухаживают. Он тихо сидел на перелазе починял примус, тут пришла Она, заявила, что забирает его в волшебную страну, и все организовала, даже кольцо выдала. Как Рочестера, однако, переезжает сознание, что не Джен за ним бегала по всему Торнфильду, а он за ней.
Впрочем, реакция практичной и здравомыслящей Адели на романтичного по самое не могу Эдварда сильно снижает пафос мечтаний. Самое смешное, что взрослой себя проявляет Адель, а Рочестер в очередной раз дите дитем.
«- Но ей же нечего будет есть. Она умрет с голоду, - задумчиво предположила Адель.
- Утром и вечером я буду собирать для нее манну небесную...
- Но она замерзнет. Как она разожжет огонь?
- Огонь вырывается из лунных гор. Когда она замерзнет, я унесу ее на вершину вулкана и положу на краю кратера.
- Ой! Как же ей там будет плохо - совсем неудобно! И ведь ее одежда износится. Как она сможет купить новую?
Мистер Рочестер притворился озадаченным.
- Хм! - сказал он. - А что бы сделала ты, Адель? Напряги свой умишко, поищи ответа. Например, годится на платье белое или розовое облачко? А из радуги можно выкроить красивый шарф.
- Нет, ей лучше остаться там, где она сейчас, - решила Адель после некоторого размышления. - И ведь ей станет скучно жить на луне только с вами. На месте мадемуазель я бы ни за что не согласилась поехать с вами туда.
- А она согласилась. Она дала слово.
- Но вы не сможете увезти ее туда. На луну нет дороги. Она же висит в воздухе. А вы летать не умеете, и мадемуазель тоже!..
- Мадемуазель - фея, - таинственно прошептал он, а я сказала ей, что он шутит, и она, в свою очередь, с истинно французским скептицизмом назвала мистера Рочестера настоящим выдумщиком, заявив, что ни чуточки не поверила в его волшебные сказки».
Все это - превосходный стеб на тему не только романтической, но и любовно-картонной литературы. Вовсе не на луне Джен предстоит жить с Эдвардом, что бы он там ни насочинял. «Не может быть. Людям в этом мире не дано испытывать полного счастья. И мой жребий тот же, что и у ближних моих. Вообразить, что я так взыскана судьбой, значит поверить в волшебные сказки, в грезы наяву». Никакого трагизма в подобном мироощущении нет, сплошной реализм.
К вновь и вновь объявляемой Эдвардом любови вечной и бесконечной Джен относится примерно как к идиллии на луне: с трезвой иронией. «Какое-то время вы, вероятно, останетесь таким, как сейчас, - очень недолгое время, а потом поохладеете, а потом станете капризным, а потом - суровым и взыскательным, и мне нелегко будет угождать вам. Но когда вы совсем привыкнете ко мне, возможно, я снова начну вам нравиться. Да, я сказала «нравиться», а не «снова меня полюбите». Я полагаю, ваша любовь испарится через полгода, если не раньше. Я заметила, что в книгах, написанных мужчинами, такой срок называется самым длинным, какой способна выдержать пылкость мужа. И все же я надеюсь, что как друг и спутница не стану для моего мужа совсем уж невыносимой».
Но вообще сохранение иронии и здравомыслия дается Джен все более сложно. «Как часто мне хотелось не дразнить его, а радостно ему уступить. Мой будущий муж стал для меня всем миром и даже более - почти моей надеждой на небесное блаженство. Он встал между мной и религиозными помыслами почти так же, как тень луны заслоняет солнце от людских глаз в часы полуденного затмения. В те дни я не видела Бога, но лишь Его создание, сотворив из него себе кумира». Пожалуй, она к себе слишком строга, но в общем понимает ситуацию верно.
Конечно, ей не до загадки Грейс Пул. А вот у Эдварда есть некоторые соображения, и в принципе признание в его плане есть. «Понимаю, ты спросишь, почему я держу в своем доме такую женщину. В годовщину нашей свадьбы я объясню тебе это, но не теперь». Не буду думать об этом сегодня, подумаю об этом через год.
Что интересно: пока еще окно возможностей не закрыто, и с венчанием у Эдварда может все получиться. Что оно ложное, будут знать он сам, доктор Картер да Грейс Пул. Дальше он с женой уедет в Европу, проживет там очень счастливо год, а там, глядишь, или шах помрет, или Насреддин, или ишак. То есть, например, Джен забеременеет, и ее нельзя будет волновать. Или Джен будет так счастлива, что ее нельзя будет огорчать. Или Эдвард решит, что не будет думать об этом в годовщину, а подумает когда-нибудь потом.
Или он все-таки расскажет Джен все, и это будет серьезный кризис в их отношениях. Но, наверное, они его переживут. И потому, что у Джен служение, и потому, что она реалист, и потому, что любимый мужчина сам открыл рот и рассказал.
Не будем пока о вариантах печальных, вроде «они поссорились, Рочестер вспылил и бросил Джен в лицо - хватит меня учить, ты мне даже не жена» и т.д. и т.п. Ныне Эдвард пьян от счастья и в горячечном бреду представить не сможет, что способен себя так вести. Он, этсамое, навеки отдает нежность и верность «ясным глазам и красноречивым устам, душе, сотканной из огня, и характеру, который уступает, но не ломается, одновременно и гибкому, и твердому, мягкому и последовательному».
Ну допустим.
Когда же окно возможностей закрывается? Попробуем рассуждать логически: это случается, когда Эдвард совершает некий поступок, переполнивший чашу терпения Тех, Кто Сверху.
То есть следует искать нечто вызвавшее катастрофу в день свадьбы.
А что, или, вернее, кто вызвал эту катастрофу?
Мистер Бригс, нотариус из Лондона, сначала заявивший, что у мистера Рочестера есть жена, затем огласивший «официального вида документ», заявление Ричарда Мейсона о браке Эдварда Рочестера с его сестрой, а потом предъявивший и собственно Ричарда Мейсона.
А как Мейсон узнал о предстоящем браке?
«Возвращаясь на Ямайку, мистер Мейсон для поправления здоровья задержался на Мадейре и волей случая оказался в гостях у вашего дядюшки, когда пришло ваше письмо с извещением о вашем предстоящем браке с мистером Рочестером. Мистер Эйр сообщил об этом своему гостю, так как знал, что мой нынешний клиент знаком с джентльменом, носящим эту фамилию. Мистер Мейсон, как вы можете себе представить, был поражен и удручен подобной новостью и рассказал о действительном состоянии дел. Ваш дядюшка, как мне ни жаль, сейчас прикован к одру болезни... Он не мог сам поспешить в Англию, чтобы спасти вас из ловушки, в которую вы попали, и умолял мистера Мейсона безотлагательно принять меры, чтобы воспрепятствовать этому лжебраку. И рекомендовал ему для помощи меня. Я приложил все старания и счастлив - как, несомненно, и вы, - что успел вовремя».
Итак, все открылось из-за письма Джен дяде.
Но с чего Джен вдруг решает осчастливить Джона Эйра весточкой? Так-то она про дядю по возвращении в Торнфильд из Гейтсхеда ни разу не вспоминает. Ей совершенно не до того. Даже когда Рочестер сообщает, что ей пора выметаться в Ирландию, никакой дядя (а ведь, между прочим, к дяде прилагается немалое наследство) не всплывает.
Итак, если мы поймем, что заставило Джен написать на Мадейру, то узнаем, чем Эдвард прогневил Тех, Кто Сверху. Да так, что они с глубоким душевным сокрушением поняли, что, раз по-хорошему до парня не дойдет, следует обратиться к бензопиле.
Причина написания письма находится немедленно, и она лютейший пиздец несколько ошарашивает. Вот что происходит перед тем, как Джен решает писать дяде:
«Мистер Рочестер приказал остановиться у склада шелковых тканей. И мне было приказано выбрать материи на полдюжины платьев. Для меня это было мучением. Я умоляла отложить... когда-нибудь потом... Нет! Непременно теперь же! Мольбы, произносимые энергичным шепотом, сократили их число до двух. Но он поклялся, что выберет сам. С тревогой я смотрела, как его взгляд скользит по разнообразию ярких расцветок. Выбор он остановил на блестящем шелке самого глубокого аметистового оттенка и великолепном розовом атласе. Вновь я настойчиво зашептала, что уж лучше бы он сразу купил мне платье из золота, а шляпку из серебра - надеть платье из этих тканей я не решусь никогда. С невероятным трудом - он был тверд как кремень - я убедила взять взамен черный атлас и жемчужно-серый шелк.
«Так уж и быть!» - сказал он. Но я у него еще буду соперничать красками с цветником».
Нет, конечно, женские наряды - это вещь сверхважная и самонужнейшая, кто спорит. Но все-таки. Кстати, в эпилоге Джен вполне себе носит не черное, не серое, и даже не траурно-лиловое («- И на тебе голубое платье? - Да, мое платье было голубым»).
Не слишком ли завернула Шарлотта наша Бронте? Тем более что Эдвард вроде исправился, дал себя уговорить на другие расцветки и вообще хочет исключительно хорошего. Увешать любимую фамильными драгоценностями («Я сам обовью бриллиантовым ожерельем твою шейку и возложу диадему на твою головку - как будут алмазы гармонировать с твоим лбом, Джейн, на который Природа наложила печать благородства. И застегну браслеты на этих тонких запястьях, и надену кольца на эти волшебные пальцы феи»), украсить ее прическу розами («Я одену мою Джейн в атлас и кружева, а в волосах у нее будут розы, и я накрою головку, которая мне дороже всего в мире, бесценной фатой») и вообще приобщить девушку к моде. Пусть она перестанет выглядеть как бедная родственница и этим принижать себя. Вполне понятно и то, что выбор нарядов Эдвард, хорошо знакомый со светскими традициями и той же модой, берет на себя.
Дело-то благое. И Джен, бесспорно, достойна. А уж как Эдвард достоин того, чтобы его у него была невеста, которая выглядит достойно.
Но она сопротивляется. За что ее еще советское литературоведение регулярно упрекало - что, дескать, в период помолвки продолжает одеваться как в Ловуде и боится вести себя свободно. Помню я отзыв на сериал с Зилой Кларк, где ее хвалили как раз за то, что она перед свадьбой, в отличие от книги, выглядит счастливой и раскованной, даже Далтона первая лезет обнимать.
Уж не ханжа ли наша забитая Джен Эйр, не обладающая, как мы помним, гордостью просто, гордостью женской и т.п.
И вообще стремно как-то рушить планы мужика за то, что он выбрал атлас с шелком не тех цветов. Странные какие-то Те, Кто Сверху. А выбери Рочестер желтый с оранжевым, они бы его сразу под ближайший паровоз?
Ну или дело, как обычно у Бронте, не во внешнем.
А по сути все сразу выглядит иначе.
«Как я обрадовалась, когда мне удалось увести его из этого склада, а потом и из ювелирной лавки! Чем больше он покупал для меня, тем жарче горели мои щеки от досады и унижения».
«Он улыбнулся, и я подумала, что точно такой же улыбки в милостивом расположении духа мог бы султан удостоить рабыню, осыпая ее золотом и драгоценными камнями».
«- Я охотно предам себя вашему милосердию, Джейн.
- Я не найду в себе и капли милосердия, мистер Рочестер, если вы будете меня умолять о нем с таким выражением на лице. Этот ваш взгляд заверяет меня в том, что, какую бы хартию вы ни даровали под принуждением, едва получив свободу, вы тут же нарушите все ее условия».
«И вот что, - шепотом, - пока ваше время, маленькая тиранка, но скоро наступит мое, и когда я свяжу вас узами брака, то, фигурально выражаясь, повешу вас на цепочке - вот так. - Он прикоснулся к брелоку на часовой цепочке».
Дело совсем не в том, какого цвета будут платья Джен, а в этой, я бы сказала, барской снисходительности. Я богатый хозяин, ты, моя маленькая женушка, во всем от меня зависишь, будешь одеваться, как я хочу, и производить впечатление тем, как роскошно я тебя одеваю и украшаю. И вообще я главный.
Джен, конечно, может иметь свое мнение, и Рочестер, искренне влюбленный, так и быть, будет его учитывать. Но может и не учитывать, если не захочет. Потому что он богатый, он опытный, он знакомый со светом и модой, и вообще из них двоих он доминант. И так-то это она пришла, околдовала, позвала на луну и велела жениться. А он, так и быть, согласился. А мог бы и не, но он хороший, добрый и понимающий, какое сокровище к нему пришло.
В этой, казалось бы, идиллической главе Бронте очень аккуратно, не без юмора, но с безжалостной четкостью объясняет тем, кто захочет увидеть, почему союз искренне любящих друг друга героев на данный момент невозможен.
«- Джейн, Джейн, чего вы, собственно, хотите? Боюсь, вы вынудите меня, кроме церковного обряда, согласиться еще и на заключение брачного контракта, потребовав, как вижу, особых условий. Так каких же?
- Сэр, я хочу только душевного покоя. Меня не прельщает сокрушительное бремя обязательств. Помните, что вы говорили о Селине Варанс? О брильянтах и шелках, которые ей дарили? Но я отказываюсь быть вашей английской Селиной Варанс. Я останусь гувернанткой Адели, отрабатывая свой стол и кров и получая сверх того тридцать фунтов в год. Из этих денег я и буду сама пополнять свой гардероб. А от вас я не возьму ничего, кроме...
- Чего же?
- Вашего сердца. А если я взамен отдам вам свое, то мы будем квиты.
- Ну, по природной хладнокровной дерзости и чистейшей врожденной гордости вам нет равных, - сказал он».
Джен требует равенства, справедливо считая, что прежде всего достойна его, а не шелков и бриллиантов.
А Эдвард? Женщина требует у меня, великого, равенства? Нет, не слышал. Если слышал, то не понял. Если понял, то не так.
С самого начала он хочет доминировать. И с самого начала у него не получается от слова совсем. Прямо с того момента, как он свалился ей под ноги, и она была вынуждена его выручать. Это она, нищая гувернантка, должна бегать за богатым аристократом, а по факту почему-то наоборот. Это она должна умолять на ней жениться, а не он - умолять ее пойти за него замуж. И подарки, которыми он пытается ее осыпать, ей следует принимать с благодарностью и пониманием того, как он щедр. А он действительно щедр и ему действительно нравится ей уступать и ее одаривать, - но свою компенсацию он хочет незамедлительно.
Как их отношения начались с того, что Джен взрослая, а Эдвард подросток, так и продолжаются аналогично всю дорогу.
Причем он в общем отказывается принимать всерьез ее точку зрения. Это она дурит до свадьбы. А потом поживет в Европе, попривыкнет к богатой жизни, познает радости секса и тем более не захочет все это терять, когда / если через год он ей расскажет про Берту.
Надо ли говорить, что для Джен равенство и независимость важнее вот этого вот всего?
«Когда я наконец вновь оказалась в карете, возбужденная и совсем измученная, я внезапно вспомнила о том, о чем в вихре событий последних дней совершенно забыла, - о письме моего дяди Джона Эйра миссис Рид, о его намерении удочерить меня и сделать своей наследницей. «Каким облегчением, - подумала я, - было бы самое скромное состояние, лишь бы оно обеспечило мне назвисимость. Мысль, что мистер Рочестер когда-нибудь станет одевать меня, как куклу, невыносима: я не хочу быть второй Данаей, изо дня в день осыпаемой золотым дождем! Я напишу на Мадейру, как только поднимусь к себе, напишу дяде Джону о том, что выхожу замуж, и за кого. Если у меня будет надежда в грядущем принести мистеру Рочестеру приданое, мне будет легче терпеть, что он содержит меня сейчас». Почувствовав некоторое облегчение от этой мысли (которую я не преминула исполнить в тот же день), я вновь осмелилась встречаться взглядом с моим патроном и возлюбленным, чьи глаза упорно искали мои, пока я отводила их и отворачивала лицо».
Вот так, без фанфар и ударов грома, тихо и наглухо закрывается для Рочестера возможность стать двоеженцем, то есть, простите, навеки счастливым человеком.
Что надо было сделать, чтобы этого не произошло? Попросту не копировать Бланш Ингрэм, у которой «все ее чувства соединены в одном - в гордыне, а гордыню полезно укрощать». Вся история того, как Рочестер добивается своей гувернантки, есть, собственно, укрощение его гордыни. Будешь валяться под ногами. Будешь бегать за ней, как привязанный. Будешь подглядывать. Будешь умолять. И по лбу от этой малявки будешь регулярно получать, потому что она взрослая и независимая, а ты - нет. Давай уж выбирай, парень. Либо ты любишь и ради любви работаешь над собой, осознав, что без равенства не только счастья с Джен, вообще никакой Джен рядом не будет. Либо тебе дороже твоя драгоценная гордыня - и ты весь такой гордый останешься один.
Поразительно, но Эдварду даже не обязательно признаваться Джен в том, что он женат. Просто отнесись к ней как к равной - и на этом строй отношения. И все будет.
Но это же Эдвард.
(продолжение следует)