«Мнение следователя обо мне было, как о величайшем подлеце…»
Оригинал взят у kir_a_m в «Мнение следователя обо мне было, как о величайшем подлеце…»
Оригинал взят у igorkurl в «Мнение следователя обо мне было, как о величайшем подлеце…»
Из выступлений моего прадеда И.И. Вениаминова на двух сфабрикованных «судах» над ним в 1937 г. в г. Арзамасе (по материалам архивов ФСБ).
1.
Первый «суд» над моим прадедом (отцом моей бабушки М.И. Курляндской и потомком святителя Иннокентия Московского (1797-1879) Иннокентием Ивановичем Вениаминовым (1885-1937) по делу по обвинению по статье 58-10 (антисоветская агитация) состоялся 26 января 1937 г. в городе Арзамасе. И следствие и суд над моим прадедом по грубо сфабрикованному обвинению были образцом полнейшего сталинского и большевистского беззакония. «За плечами» у подсудимого - ценного военного специалиста, экономиста, юриста, статистика, образованнейшего человека, выпускника Санкт-Петербургского университета, - были три года ссылки по «липовому» делу 1930 года. Тогда за дружеские беседы в застольях с коллегами по ГУРККА его отправили по заочному постановлению Московской Коллегии ОГПУ (ей в то время вертел Ягода) на три года в Восточную Сибирь в поселок Братск Иркутской области. Там он первое время был очень плохо обеспечен, голодал, много болел, не мог найти работы, подвергался унижениям и недоверию, как «контрреволюционер», но, в конце концов, ему удалось там найти работу и приобрести уважение - так, что хлопотали о сокращении ему срока ссылки (без успеха). После освобождения начались его скитания «по чужим людям и городам». В 1934 году он жил в Орле у одного поляка, - арестовали хозяина квартиры и его заодно, три месяца провел в тюрьме, - затем освобождение, но потеря работы, которую он с большим трудом нашел. Потом поехал в Среднюю Азию. Бедствия Вениаминова были усугублены семейной трагедией, - сразу после выхода его из ссылки его супруга (Екатерина Николаевна Иванова) с ним развелась и совершенно от него отказалась, как от «контрреволюционера», не захотела даже видеться с ним, посчитав, что так будет лучше для будущего их дочерей Марины и Анны (т.е. моей бабушки и ее сестры)..Замечу, что дочери от отца никогда не отказывались, виделись с ним потом, когда узнали, что он в Арзамасе, и помогали ему деньгами. По материалам следствия видно, как тяжко Вениаминов переживал это положение. Именно поэтому он не смог после отбытия ссылки остаться в Москве, хотя формально мог там и жить, так как не получил «минуса». Но его квартира осталась за семьей, и, «не желая портить детям новую жизнь», он поехал в Орел. За все годы этих переездов Вениаминова преследовали, увольняли, третировали, смотрели с подозрением, как на «бывшего», т.е. стигматизированного режимом. Советская власть нигде не давала ему даже вступить в профсоюз. Надо добавить еще, что Иннокентий Иванович переносил все эти издевательства многие годы совершенно безвинно и будучи больным человеком. Еще в 1920-е годы он получил статус инвалида 3-й группы, страдал стенокардией (болезнью сердца) и нервной болезнью.
Наконец, Вениаминов осел в Арзамасе, получил приют у сослуживца, друга и «сопроцессника» по делу 1930 года К.К. Струкова. Осенью 1935 году устроился работать в артель «Меховщик» села Кирилловка Арзамасского района плановиком. Казалось бы, жизнь налаживается.
Но… в июле 1936 года он арестован местным НКВД по доносу бухгалтера той же артели Лебедева (тоже сына священника) за «крамольные» высказывания среди сослуживцев по проекту новой Конституции и введению новых званий в РККА. Так Вениаминов снова попал в жернова карательной машины, из которых ему уже теперь не суждено было выбраться. Дело «сшили» быстро и надежно. Следствие вел лично сам начальник Арзамасского отдела НКВД Крайнов. Сначала обвиняемому пытались «пришить» троцкизм, - потом решили, что и обычной «антисоветчины» будет достаточно. Вениаминов все это т.н. «следствие», как и затем последовавшие «суды» по Арзамасскому «делу», последовательно и твердо отрицал свою вину, пытался противостоять произволу, написал большое заявление в вышестоящие инстанции об обвинительном, предвзятом и незаконном характере следствия, о невозможности на нем оправдаться и доказать свою невиновность (это заявление есть в его следственном деле). В октябре 1936 г. - после трех месяцев тюрьмы - его выпустили под подписку о невыезде, - однако, скорое «переследствие» (по его жалобе) уже силами Горьковской прокуратуры только подтвердило прежнее НКВД-шное обвинительное заключение, - дело решили рассмотреть не на Особом совещании НКВД (как планировали вначале), а на выездной сессии Коллеги по спецделам (спецдела - это как раз «дела» советских политических заключенных) Горьковского областного суда в г. Арзамасе 26 января 1937 г. - с вызовом свидетелей, но без участия сторон, то есть в защите Вениаминову было отказано. Среди свидетелей в обличении Вениаминова в «антисоветских разговорах» на «суде» особенно «усердствовал» доносчик Лебедев. Те, свидетели, которые дали показания в пользу Иннокентия Ивановича (как его друг К.К. Струков и квартирная хозяйка Валова), в «суд» вызваны не были. Мой прадед отрицал свою вину.
Из выступления И.И. Вениаминова на этом «суде»:
«Обвинение мне понятно, виновным себя не признаю.
У меня были обывательские настроения, которые я высказывал председателю артели. Увидев Москву после ссылки, которая стала красавицей после реконструкции под новым руководством, попав в д. Кирилловку, куда я сам изъявил согласие ехать, меня здесь угнетало и толкало говорить.
Хотя небольшой, но я участник освобождения человечества. В 1930 г. я был арестован, к чему послужило мое социальное происхождение, поддержка отца лишенца и дружественные взаимоотношения с сослуживцами.
В 1926 г. был арестован мой отец по ст. 58 УК (внук святителя Иннокентия протоиерей Иван Гаврилович Вениаминов - И.К.) , я же служил в Главном управлении РККА, не постеснялся хлопотать за освобождение отца, и отец был освобожден. Отцу я помогал деньгами, зная, что он безвреден. Общаясь с сослуживцами, мы ничего противозаконного не говорили. Осужден я был на 3 г. ссылки в Сибирь, что меня угнетало, и я болел. В ссылке над нами унижались. (Неправильная запись секретаря суда, очевидно было сказано "В ссылке нас унижали" - И.К.). Занялся я изучением иностранных языков. Затем мне разрешили работать в Райпотребсоюзе, где за работу премировали и ходатайствовлаи о моем досрочном освобождении, и остался у них на работе. За время ссылки жена отошла от меня и не хотела видеть меня в Москве. Хотя мне по отбытии ссылки и разрешили ехать куда угодно, в Москву на жительство не поехал. Поехал я в г. Орел. На работу меня нигде не брали. В трудстаже было указано, что я был арестован и поэтому нигде не брали.
В Орле я остановился у кустаря поляка, которого я не знал. Он имел связь с братом за границей. Моего хозяина арестовали, делают обыск и у меня и меня арестовывают вместе с хозяином в 1934 г. и хотят приписать связь с хозяином квартиры. Просидел я под следсвтием 2 мес(яца) в г. Орле, был направлен в Воронеж, и, просидев там месяц, был освобожден. До ареста я поступил было в Деткомиссию и когда был освобожден, меня не брали опять на работу, как вторично арестовывавшегося по ст. 58-11 УК. В Арзамасе у меня был товарищ по службе и ссылке, которому я писал, но ответа не получил. По совету одного врача я поехал в Ока...(нрзб.), где был принят плановиком в райпотребсоюз. После убийства т. Кирова меня сняли с работы. Решил я ехать в Арзамас, где за товарищем у меня был денежный долг.
По приезде в г. Арзамас, товарища не было, он был в г. Горьком. По приезде, он удивился моему приезду, но держал меня. Устроился я в райпотребсоюз счетоводом, где я работал полгода. Председаетль р.п.с. меня считал подозрительным и не особенно доверял. После проделанной мной большой работы мне предложили искать работу.
Устроился я в артели "Меховщик", где также наладил работу и был арестован.
Для меня непонятно, за что арестовали. На меня смотрели как на большого и опасного человека при допросе НКВД. Приписали троцкизм, говорили, что якобы я исключен из партии за троцкизм.
Взяли у меня без всяких оснований план г. Москвы, который у меня остался после службы в Реввоенсовете. Этому тоже хотят приписать чего-то большое. Взяли мои трудсписки, справки о моей работе, фотокарточку неизвестно для чего. Удивились, что я был в комиссии учредительного собрания.
Моя вина в том, что я обывательски отнесся.
Благодаря скитаниям после ссылки и не имея оседлости, я не мог вступить в члены профсоюза. С военного учета оказался неизвестно кем снят, несмотря на то, что являлся старшим адмсоставом. После ссылки я оказался не человеком. Моя партийность 1917 г. была увлечение, никакой партийной работы я не вел (имеется в виду кратковременная принадлежность ИИВ к партии меньшевиков в 1917 г. - И.К.)
Будучи расстроенным человеком, я выражался так: "проект конституции очень замечательный акт, весьма эффектным актом является".
Мнение следователя обо мне было как о величайшем подлеце.
На мнении безответственных людей, что я враг советской власти, следователь построил свое постановление.
Врагом сов(етской) власти я не был никогда, троцкистом не был.
Свидетель Лебедев является личностью сомнительной, … политически не развит, и он перед таким Начальником, как Крайнов (начальник Арзамасского РО НКВД, ведший первые месяцы дело ИИВ - ИК), терялся, когда меня рисовали большим человеком.
Шаров (начальник артели "Меховщик", член ВКП (б) - И.К.) - выдержанный и политически грамотный человек, но грубый и гордящийся своим званием. Он мне показал газету, в которой было напечатано о званиях, в моей квартире. Я сказал ему, что, как в старой, так и в Кр(асной) Армии звание портит людей. Разговор был один на один с Шаровым в июне м(еся)це 36 г. Лебедеву я говорил июне м-це 36 г., что звания теперь такие же, как в старой армии.
На свидетелей было известное влияние следователя.
Говорил я Лебедеву о названиях в армиях, как в старой армии, так и теперь.
Я не говорил, что конституция есть ловушка для нашего брата, это есть глупость и такую глупость не мог сказать. Эти слова есть явная передержка.
Образование у меня высшее юридическое.
Являюсь я инвалидом III категории, болею стенокардитом и неврастенией.
Показания свидетелей, как они изложены, являются передержкой, благодаря тому, что на меня смотрели как на врага.
Семья живет в г. Москве - жена и две дочери. Дочери вышли замуж. Под стражей я находился 100 дней и столько же нахожусь без всякой работы.
С свидетелями у меня взаимоотношения были нормальные.»
Суд неожиданно решил отправить дело на доследование. Казалось, в судьбе Вениаминова произошел поворот к лучшему, но видные чины Горьковского НКВД написали жалобу на этот приговор, а Горьковский прокурор - по их требованию - написал протест. В итоге Президиум Горьковского областного суда 3 марта 1937 г. отменил приговор и отправил дело на новое рассмотрение той же выездной сессии коллегии по спецделам, но в новом составе.
2.
Второй «суд» над И.И. Вениаминовым (он продолжал находиться под подпиской о невыезде) состоялся в г. Арзамасе и шел на этот раз два дня - 24 и 25 марта 1937 года. Суд проходил по прежнему обвинительному заключению, по той же статье, снова без участия сторон и с вызовом прежних свидетелей (плюс добавили еще тройку новых). Вениаминов снова отрицал свою вину. Свидетели снова его «уличали», Лебедев распространялся в своей ненависти к жертве своего же доноса.
Из выступления Вениаминова на этом «суде»:
«Обвинение мне понятно, виновным себя не признаю.
Разговор о присвоении звания в красной армии.
Первый разговор был с Шаровым в его кабинете. Он мне показал газету, говоря, что кр. армии присваивают звания, я ему на это ответил, что это для меня не новость, т.к. звания были и в старой армии. Когда он сказал, что есть большая разница между старыми и новыми званиями, и потом у нас командиры - коммунисты, на что я не ответил, а только пожал плечами. В июне м-це 1936 г. у нас зашел разговор о званиях в Кр. армии с Лебедевым. Я ему также говорил, что удивляться этим званиям не следует, т.к. такие же звания и в старой армии были. Больше никаких разговоров я не вел. В тот же день мы с Лебедевым говорили о конституции. … Я говорил, что конституция мне свободы не дала, а также и прав, т.к. после ссылки я не был восстановлен в правах в течение 3-х лет. Лебедеву о конституции я больше ничего не сказал и никаких а/с (антисоветских) суждений не вел.
На вопрос суда обвиняемый Вениаминов отвечает, что Лебедеву я сказал так, что в званиях кр. армии и в званиях за границей нет никакой разницы, и это не новость для нас. Я был не доволен дополнением к проекту к конституции к ст. 135, опубликованной (ом) в газете, где говорилось о лишении всех судимых по ст. 58, лишь потому, что после отбытия наказания по ст. 58-11 УК мне дорога была закрыта, и меня как будто бы все сторонились. Не смотря на то, что я отбыл наказание с хорошими отзывами, мне всегда очень трудно было найти какую-либо должность, меня все время дергали. Куда бы ни поступил, начинались проверки личности, и я был несколько раз арестован. Из-за этого издевательства я терял места.
….
Обвиняемому Вениаминову предоставляется последнее слово, в котором он говорит о своей жизни и своей биографии и о том, что он в настоящее время болен и просит суд о снисхождении».
Однако испрашиваемого снисхождения не последовало. Суд на этот раз был суров и приговорил Вениаминова к двум годам лишения свободы, арестовав его прямо в зале суда и отправив на первое время снова в Арзамасскую тюрьму. В тюрьме Вениаминов подал апелляцию в спецколлегию Верховного суд РСФСР (по свидетельству родственников, он очень тогда надеялся на справедливость и отмену этого нового приговора). Однако высокая судебная инстанция, формально «рассмотрев» дело, отказала ему 4 мая 1937 г. В конце мая Иннокентий Иванович это решение получил, и вскоре был отправлен в лагеря Сиблага отбывать свой «маленький» срок. Там и ждало его последнее лагерное расстрельное «дело» ноября-декабря 1937 года, о котором рассказ еще будет.
Оригинал взят у igorkurl в «Мнение следователя обо мне было, как о величайшем подлеце…»
Из выступлений моего прадеда И.И. Вениаминова на двух сфабрикованных «судах» над ним в 1937 г. в г. Арзамасе (по материалам архивов ФСБ).
1.
Первый «суд» над моим прадедом (отцом моей бабушки М.И. Курляндской и потомком святителя Иннокентия Московского (1797-1879) Иннокентием Ивановичем Вениаминовым (1885-1937) по делу по обвинению по статье 58-10 (антисоветская агитация) состоялся 26 января 1937 г. в городе Арзамасе. И следствие и суд над моим прадедом по грубо сфабрикованному обвинению были образцом полнейшего сталинского и большевистского беззакония. «За плечами» у подсудимого - ценного военного специалиста, экономиста, юриста, статистика, образованнейшего человека, выпускника Санкт-Петербургского университета, - были три года ссылки по «липовому» делу 1930 года. Тогда за дружеские беседы в застольях с коллегами по ГУРККА его отправили по заочному постановлению Московской Коллегии ОГПУ (ей в то время вертел Ягода) на три года в Восточную Сибирь в поселок Братск Иркутской области. Там он первое время был очень плохо обеспечен, голодал, много болел, не мог найти работы, подвергался унижениям и недоверию, как «контрреволюционер», но, в конце концов, ему удалось там найти работу и приобрести уважение - так, что хлопотали о сокращении ему срока ссылки (без успеха). После освобождения начались его скитания «по чужим людям и городам». В 1934 году он жил в Орле у одного поляка, - арестовали хозяина квартиры и его заодно, три месяца провел в тюрьме, - затем освобождение, но потеря работы, которую он с большим трудом нашел. Потом поехал в Среднюю Азию. Бедствия Вениаминова были усугублены семейной трагедией, - сразу после выхода его из ссылки его супруга (Екатерина Николаевна Иванова) с ним развелась и совершенно от него отказалась, как от «контрреволюционера», не захотела даже видеться с ним, посчитав, что так будет лучше для будущего их дочерей Марины и Анны (т.е. моей бабушки и ее сестры)..Замечу, что дочери от отца никогда не отказывались, виделись с ним потом, когда узнали, что он в Арзамасе, и помогали ему деньгами. По материалам следствия видно, как тяжко Вениаминов переживал это положение. Именно поэтому он не смог после отбытия ссылки остаться в Москве, хотя формально мог там и жить, так как не получил «минуса». Но его квартира осталась за семьей, и, «не желая портить детям новую жизнь», он поехал в Орел. За все годы этих переездов Вениаминова преследовали, увольняли, третировали, смотрели с подозрением, как на «бывшего», т.е. стигматизированного режимом. Советская власть нигде не давала ему даже вступить в профсоюз. Надо добавить еще, что Иннокентий Иванович переносил все эти издевательства многие годы совершенно безвинно и будучи больным человеком. Еще в 1920-е годы он получил статус инвалида 3-й группы, страдал стенокардией (болезнью сердца) и нервной болезнью.
Наконец, Вениаминов осел в Арзамасе, получил приют у сослуживца, друга и «сопроцессника» по делу 1930 года К.К. Струкова. Осенью 1935 году устроился работать в артель «Меховщик» села Кирилловка Арзамасского района плановиком. Казалось бы, жизнь налаживается.
Но… в июле 1936 года он арестован местным НКВД по доносу бухгалтера той же артели Лебедева (тоже сына священника) за «крамольные» высказывания среди сослуживцев по проекту новой Конституции и введению новых званий в РККА. Так Вениаминов снова попал в жернова карательной машины, из которых ему уже теперь не суждено было выбраться. Дело «сшили» быстро и надежно. Следствие вел лично сам начальник Арзамасского отдела НКВД Крайнов. Сначала обвиняемому пытались «пришить» троцкизм, - потом решили, что и обычной «антисоветчины» будет достаточно. Вениаминов все это т.н. «следствие», как и затем последовавшие «суды» по Арзамасскому «делу», последовательно и твердо отрицал свою вину, пытался противостоять произволу, написал большое заявление в вышестоящие инстанции об обвинительном, предвзятом и незаконном характере следствия, о невозможности на нем оправдаться и доказать свою невиновность (это заявление есть в его следственном деле). В октябре 1936 г. - после трех месяцев тюрьмы - его выпустили под подписку о невыезде, - однако, скорое «переследствие» (по его жалобе) уже силами Горьковской прокуратуры только подтвердило прежнее НКВД-шное обвинительное заключение, - дело решили рассмотреть не на Особом совещании НКВД (как планировали вначале), а на выездной сессии Коллеги по спецделам (спецдела - это как раз «дела» советских политических заключенных) Горьковского областного суда в г. Арзамасе 26 января 1937 г. - с вызовом свидетелей, но без участия сторон, то есть в защите Вениаминову было отказано. Среди свидетелей в обличении Вениаминова в «антисоветских разговорах» на «суде» особенно «усердствовал» доносчик Лебедев. Те, свидетели, которые дали показания в пользу Иннокентия Ивановича (как его друг К.К. Струков и квартирная хозяйка Валова), в «суд» вызваны не были. Мой прадед отрицал свою вину.
Из выступления И.И. Вениаминова на этом «суде»:
«Обвинение мне понятно, виновным себя не признаю.
У меня были обывательские настроения, которые я высказывал председателю артели. Увидев Москву после ссылки, которая стала красавицей после реконструкции под новым руководством, попав в д. Кирилловку, куда я сам изъявил согласие ехать, меня здесь угнетало и толкало говорить.
Хотя небольшой, но я участник освобождения человечества. В 1930 г. я был арестован, к чему послужило мое социальное происхождение, поддержка отца лишенца и дружественные взаимоотношения с сослуживцами.
В 1926 г. был арестован мой отец по ст. 58 УК (внук святителя Иннокентия протоиерей Иван Гаврилович Вениаминов - И.К.) , я же служил в Главном управлении РККА, не постеснялся хлопотать за освобождение отца, и отец был освобожден. Отцу я помогал деньгами, зная, что он безвреден. Общаясь с сослуживцами, мы ничего противозаконного не говорили. Осужден я был на 3 г. ссылки в Сибирь, что меня угнетало, и я болел. В ссылке над нами унижались. (Неправильная запись секретаря суда, очевидно было сказано "В ссылке нас унижали" - И.К.). Занялся я изучением иностранных языков. Затем мне разрешили работать в Райпотребсоюзе, где за работу премировали и ходатайствовлаи о моем досрочном освобождении, и остался у них на работе. За время ссылки жена отошла от меня и не хотела видеть меня в Москве. Хотя мне по отбытии ссылки и разрешили ехать куда угодно, в Москву на жительство не поехал. Поехал я в г. Орел. На работу меня нигде не брали. В трудстаже было указано, что я был арестован и поэтому нигде не брали.
В Орле я остановился у кустаря поляка, которого я не знал. Он имел связь с братом за границей. Моего хозяина арестовали, делают обыск и у меня и меня арестовывают вместе с хозяином в 1934 г. и хотят приписать связь с хозяином квартиры. Просидел я под следсвтием 2 мес(яца) в г. Орле, был направлен в Воронеж, и, просидев там месяц, был освобожден. До ареста я поступил было в Деткомиссию и когда был освобожден, меня не брали опять на работу, как вторично арестовывавшегося по ст. 58-11 УК. В Арзамасе у меня был товарищ по службе и ссылке, которому я писал, но ответа не получил. По совету одного врача я поехал в Ока...(нрзб.), где был принят плановиком в райпотребсоюз. После убийства т. Кирова меня сняли с работы. Решил я ехать в Арзамас, где за товарищем у меня был денежный долг.
По приезде в г. Арзамас, товарища не было, он был в г. Горьком. По приезде, он удивился моему приезду, но держал меня. Устроился я в райпотребсоюз счетоводом, где я работал полгода. Председаетль р.п.с. меня считал подозрительным и не особенно доверял. После проделанной мной большой работы мне предложили искать работу.
Устроился я в артели "Меховщик", где также наладил работу и был арестован.
Для меня непонятно, за что арестовали. На меня смотрели как на большого и опасного человека при допросе НКВД. Приписали троцкизм, говорили, что якобы я исключен из партии за троцкизм.
Взяли у меня без всяких оснований план г. Москвы, который у меня остался после службы в Реввоенсовете. Этому тоже хотят приписать чего-то большое. Взяли мои трудсписки, справки о моей работе, фотокарточку неизвестно для чего. Удивились, что я был в комиссии учредительного собрания.
Моя вина в том, что я обывательски отнесся.
Благодаря скитаниям после ссылки и не имея оседлости, я не мог вступить в члены профсоюза. С военного учета оказался неизвестно кем снят, несмотря на то, что являлся старшим адмсоставом. После ссылки я оказался не человеком. Моя партийность 1917 г. была увлечение, никакой партийной работы я не вел (имеется в виду кратковременная принадлежность ИИВ к партии меньшевиков в 1917 г. - И.К.)
Будучи расстроенным человеком, я выражался так: "проект конституции очень замечательный акт, весьма эффектным актом является".
Мнение следователя обо мне было как о величайшем подлеце.
На мнении безответственных людей, что я враг советской власти, следователь построил свое постановление.
Врагом сов(етской) власти я не был никогда, троцкистом не был.
Свидетель Лебедев является личностью сомнительной, … политически не развит, и он перед таким Начальником, как Крайнов (начальник Арзамасского РО НКВД, ведший первые месяцы дело ИИВ - ИК), терялся, когда меня рисовали большим человеком.
Шаров (начальник артели "Меховщик", член ВКП (б) - И.К.) - выдержанный и политически грамотный человек, но грубый и гордящийся своим званием. Он мне показал газету, в которой было напечатано о званиях, в моей квартире. Я сказал ему, что, как в старой, так и в Кр(асной) Армии звание портит людей. Разговор был один на один с Шаровым в июне м(еся)це 36 г. Лебедеву я говорил июне м-це 36 г., что звания теперь такие же, как в старой армии.
На свидетелей было известное влияние следователя.
Говорил я Лебедеву о названиях в армиях, как в старой армии, так и теперь.
Я не говорил, что конституция есть ловушка для нашего брата, это есть глупость и такую глупость не мог сказать. Эти слова есть явная передержка.
Образование у меня высшее юридическое.
Являюсь я инвалидом III категории, болею стенокардитом и неврастенией.
Показания свидетелей, как они изложены, являются передержкой, благодаря тому, что на меня смотрели как на врага.
Семья живет в г. Москве - жена и две дочери. Дочери вышли замуж. Под стражей я находился 100 дней и столько же нахожусь без всякой работы.
С свидетелями у меня взаимоотношения были нормальные.»
Суд неожиданно решил отправить дело на доследование. Казалось, в судьбе Вениаминова произошел поворот к лучшему, но видные чины Горьковского НКВД написали жалобу на этот приговор, а Горьковский прокурор - по их требованию - написал протест. В итоге Президиум Горьковского областного суда 3 марта 1937 г. отменил приговор и отправил дело на новое рассмотрение той же выездной сессии коллегии по спецделам, но в новом составе.
2.
Второй «суд» над И.И. Вениаминовым (он продолжал находиться под подпиской о невыезде) состоялся в г. Арзамасе и шел на этот раз два дня - 24 и 25 марта 1937 года. Суд проходил по прежнему обвинительному заключению, по той же статье, снова без участия сторон и с вызовом прежних свидетелей (плюс добавили еще тройку новых). Вениаминов снова отрицал свою вину. Свидетели снова его «уличали», Лебедев распространялся в своей ненависти к жертве своего же доноса.
Из выступления Вениаминова на этом «суде»:
«Обвинение мне понятно, виновным себя не признаю.
Разговор о присвоении звания в красной армии.
Первый разговор был с Шаровым в его кабинете. Он мне показал газету, говоря, что кр. армии присваивают звания, я ему на это ответил, что это для меня не новость, т.к. звания были и в старой армии. Когда он сказал, что есть большая разница между старыми и новыми званиями, и потом у нас командиры - коммунисты, на что я не ответил, а только пожал плечами. В июне м-це 1936 г. у нас зашел разговор о званиях в Кр. армии с Лебедевым. Я ему также говорил, что удивляться этим званиям не следует, т.к. такие же звания и в старой армии были. Больше никаких разговоров я не вел. В тот же день мы с Лебедевым говорили о конституции. … Я говорил, что конституция мне свободы не дала, а также и прав, т.к. после ссылки я не был восстановлен в правах в течение 3-х лет. Лебедеву о конституции я больше ничего не сказал и никаких а/с (антисоветских) суждений не вел.
На вопрос суда обвиняемый Вениаминов отвечает, что Лебедеву я сказал так, что в званиях кр. армии и в званиях за границей нет никакой разницы, и это не новость для нас. Я был не доволен дополнением к проекту к конституции к ст. 135, опубликованной (ом) в газете, где говорилось о лишении всех судимых по ст. 58, лишь потому, что после отбытия наказания по ст. 58-11 УК мне дорога была закрыта, и меня как будто бы все сторонились. Не смотря на то, что я отбыл наказание с хорошими отзывами, мне всегда очень трудно было найти какую-либо должность, меня все время дергали. Куда бы ни поступил, начинались проверки личности, и я был несколько раз арестован. Из-за этого издевательства я терял места.
….
Обвиняемому Вениаминову предоставляется последнее слово, в котором он говорит о своей жизни и своей биографии и о том, что он в настоящее время болен и просит суд о снисхождении».
Однако испрашиваемого снисхождения не последовало. Суд на этот раз был суров и приговорил Вениаминова к двум годам лишения свободы, арестовав его прямо в зале суда и отправив на первое время снова в Арзамасскую тюрьму. В тюрьме Вениаминов подал апелляцию в спецколлегию Верховного суд РСФСР (по свидетельству родственников, он очень тогда надеялся на справедливость и отмену этого нового приговора). Однако высокая судебная инстанция, формально «рассмотрев» дело, отказала ему 4 мая 1937 г. В конце мая Иннокентий Иванович это решение получил, и вскоре был отправлен в лагеря Сиблага отбывать свой «маленький» срок. Там и ждало его последнее лагерное расстрельное «дело» ноября-декабря 1937 года, о котором рассказ еще будет.