Всякое дыхание...
Утром, когда к храму приехала, благодать звенела: птицы заходились от восторга; солнце не жгло, а гладило лучами сквозь ткань хвои, незамысловатый узор травы; пахло грибами. У калитки, где ещё не выставили свой пост просящие, столкнулась с молодой женщиной, этакой кустодиевской красавицей, которая в сопровождении стандартной таксы и довольно крупной, но худой и тонкокостной, чёрной дворняги, везла в коляске чудную девчушку. Задумалась на секунду, как же непросто управляться с таким количеством подопечных, и вошла в храм, где неспешно в лавке взяли мои записки и со всей серьёзностью выдали свечи.
В раскрытое окно доносилось недовольное повизгивание собаки, как-то комично сплетавшееся с изысканными птичьими трелями. Я встала на обычное место близ входной двери, ожидая начала чтения часов. Сзади зашуршали, что-то пристраивая вдоль стенки притвора, и, держа дочурку на руках, к лавочке прошла моя утренняя попутчица. Та основательность, с которой она обошла храм, внушала невольное уважение, и я с удивлением подумала, что верно она привязала таксу где-то за калиткой и как-то смогла объяснить дворняге, чтобы та не шла за ней в храм. Проходя мимо меня, она в сердцах прошептала малышке: "Зря мы их с тобой с собой взяли...", и дитё радостно прогулило в ответ. Девчушка была на редкость славная: круглолицая и сероглазая, как её мать. Пышущая здоровьем малышка весело вносила свою партию в уже звучащий хор. Я погладила маленькую ручку, и в ответ получила неимоверно жизнерадостную улыбку.
Начали читать часы. Видя некоторую озабоченность молодой матери, я тихонько спросила: "Вы далеко отсюда живёте?" "Нет," - несколько растерявшись ответила она. "Тогда, может быть, отведёте собачек, а я побуду в храме с Вашим дитём?" "Нет,-"ответила она, чуть помедлив, пряча взгляд, и я подумала, что решила бы так же. Она стояла рядом, сосредоточенная и чуть отстранённая, потом серьёзно пошла к о. Глебу на исповедь, и вернулась, исполненная удивительного внутреннего достоинства. Началась литургия. Собачьи подвывания стали более просительны, а гуление младенца более радостно. Удивительно, но для меня они искристо вплетались в молитву, придавая ей особенную жизненность и полноту. "Всякое дыхание да хвалит Господа!" "До Причастия ещё час десять," - страшным шёпотом сообщила пробравшаяся к нам из лавочки матушка - Идите погуляйте, дайте людям помолиться". Сердце сжалось, и я с тоской глянула на молодую мамочку. Она безмятежно кивнула и тихонько выставила коляску из храма, оставшись с дочуркой в дверном проёме. Не ушла! Душа моя ликовала! Не ушла! Она пришла к Господу, и остальное становилось мелким и ничего не значащим. Её сосредоточенность на главном завораживала. Господи, вот бы и мне так уметь!
"Оглашенные изыдите, оглашенные изыдите..."
"Вуф!!!"
Это одиноко прозвучавшее "вуф", лишь отдалённо напоминало "гав", столько в нём было нетерпения и досады. Хвостатая устала ждать, и видя стоящую в входа хозяйку, подкралась, чтобы со всей полнотой выразить протест. Часть бабушек вздрогнула от неожиданности. Вздрогнула, но устояла! Устояла, не опустившись до шипения, замечаний и оговоров! Устояла, не дав нарушить молитву! И была вознаграждена тишиной "Херувимской" и Анафоры. Вероятно, пели птицы, возможно даже и тихонечко скулила пристыженная собака, шумели сосны, но всё покрывала Тишина. Глубинная. Вечная.
А потом была обычная счастливая детская колготня перед Причастием. И, чувствующая близость окончания службы, суетливая хвостатая скандалистка подгоняла лаем замешкавшихся у входа родителей с малышами. От неё отмахивались, как от надоевшей мухи, стремясь не потерять главное. А главное было. Было. И светилось в душе мирной радостью.
Служба заканчивалась. Отец Глеб вышел на прововедь. Обаятельно улыбнулся: " С Праздником!" А потом, через короткий вздох, добавил: "Я не знаю, кто пришёл сегодня на службу с собачкой, и не хочу знать. Но прошу в другой раз оставлять её дома или воспитывать так, чтобы она себя вела благоговейно."
И засмеялся, сея в моей душе благодарность. И благоговение. Самое настоящее.
В раскрытое окно доносилось недовольное повизгивание собаки, как-то комично сплетавшееся с изысканными птичьими трелями. Я встала на обычное место близ входной двери, ожидая начала чтения часов. Сзади зашуршали, что-то пристраивая вдоль стенки притвора, и, держа дочурку на руках, к лавочке прошла моя утренняя попутчица. Та основательность, с которой она обошла храм, внушала невольное уважение, и я с удивлением подумала, что верно она привязала таксу где-то за калиткой и как-то смогла объяснить дворняге, чтобы та не шла за ней в храм. Проходя мимо меня, она в сердцах прошептала малышке: "Зря мы их с тобой с собой взяли...", и дитё радостно прогулило в ответ. Девчушка была на редкость славная: круглолицая и сероглазая, как её мать. Пышущая здоровьем малышка весело вносила свою партию в уже звучащий хор. Я погладила маленькую ручку, и в ответ получила неимоверно жизнерадостную улыбку.
Начали читать часы. Видя некоторую озабоченность молодой матери, я тихонько спросила: "Вы далеко отсюда живёте?" "Нет," - несколько растерявшись ответила она. "Тогда, может быть, отведёте собачек, а я побуду в храме с Вашим дитём?" "Нет,-"ответила она, чуть помедлив, пряча взгляд, и я подумала, что решила бы так же. Она стояла рядом, сосредоточенная и чуть отстранённая, потом серьёзно пошла к о. Глебу на исповедь, и вернулась, исполненная удивительного внутреннего достоинства. Началась литургия. Собачьи подвывания стали более просительны, а гуление младенца более радостно. Удивительно, но для меня они искристо вплетались в молитву, придавая ей особенную жизненность и полноту. "Всякое дыхание да хвалит Господа!" "До Причастия ещё час десять," - страшным шёпотом сообщила пробравшаяся к нам из лавочки матушка - Идите погуляйте, дайте людям помолиться". Сердце сжалось, и я с тоской глянула на молодую мамочку. Она безмятежно кивнула и тихонько выставила коляску из храма, оставшись с дочуркой в дверном проёме. Не ушла! Душа моя ликовала! Не ушла! Она пришла к Господу, и остальное становилось мелким и ничего не значащим. Её сосредоточенность на главном завораживала. Господи, вот бы и мне так уметь!
"Оглашенные изыдите, оглашенные изыдите..."
"Вуф!!!"
Это одиноко прозвучавшее "вуф", лишь отдалённо напоминало "гав", столько в нём было нетерпения и досады. Хвостатая устала ждать, и видя стоящую в входа хозяйку, подкралась, чтобы со всей полнотой выразить протест. Часть бабушек вздрогнула от неожиданности. Вздрогнула, но устояла! Устояла, не опустившись до шипения, замечаний и оговоров! Устояла, не дав нарушить молитву! И была вознаграждена тишиной "Херувимской" и Анафоры. Вероятно, пели птицы, возможно даже и тихонечко скулила пристыженная собака, шумели сосны, но всё покрывала Тишина. Глубинная. Вечная.
А потом была обычная счастливая детская колготня перед Причастием. И, чувствующая близость окончания службы, суетливая хвостатая скандалистка подгоняла лаем замешкавшихся у входа родителей с малышами. От неё отмахивались, как от надоевшей мухи, стремясь не потерять главное. А главное было. Было. И светилось в душе мирной радостью.
Служба заканчивалась. Отец Глеб вышел на прововедь. Обаятельно улыбнулся: " С Праздником!" А потом, через короткий вздох, добавил: "Я не знаю, кто пришёл сегодня на службу с собачкой, и не хочу знать. Но прошу в другой раз оставлять её дома или воспитывать так, чтобы она себя вела благоговейно."
И засмеялся, сея в моей душе благодарность. И благоговение. Самое настоящее.