Поутру (если можно назвать утром то, что происходит в часов десять до полудня сейчас, в конце ноября, пусть даже и в Лукоморье) кот Баюн, вооруженный дубовой веткой, обломанной недавним штормом, спустился с цепи и принялся ограждать место своего песнопения удивительно ровной окружностью.
- Давно пора! - в стороне от дуба приплясывала довольная баба-яга. - Так их всех! А чтоб неповадно было! - тут старуха натуральным образом сунула в свой клыкастый рот два неслишком чистых пальца и оглушительно свистнула. Кот чихнул, тряхнул ушами, но дела своего не прервал и окружность успешно дорисовал.
Потом огляделся с важностью во взоре и сказал, обращаясь, очевидно, к морским девам, чьи влажные со сна глаза поблескивали в ветвях:
= Теперь никакая нечисть не сможет покуситься!
- А мы? - пискнула одна из русалок по-сообразительнее.
- Что вы? - кот напрягся.
- Мы же - нечисть? - голос красавицы дрожал не то от стыда, не то от смеха.
- Так вы ж не снаружи, вы внутри. Понимать надо! - нашёлся лукоморский сказитель. - Всех выпущать, никого не впущать!
- Правильно! - поддержала баба-яга. - Самим места мало! Никаких инородцев! Ни пяди родной земли!
- Ты-то чего радуешься? - подозрительно спросил Баюн. - Тебя ж тоже касается!
- Эх, касатик... - яга в один прыжок оказалась у линии, подобрала юбки (верхнюю - цвета палой листвы, и нижнюю - некогда бывшую белой и даже, кажется, украшенной вышивкой ришелье, теперь же представлявшую собой совершенные лохмотья, впрочем, довольно живописные), подскочила козликом и оказалась внутри окружности.
Кот остолбенел.
- Потому, - сказала старуха важно, - что рисовать надо было цилиндер! А то воздух неохваченный остался. Понял, касатик? - и споро отпрыгнула назад, избегнув тем самым удара острющих баюновых когтей. И уже с безопасного расстояния спокойно закончила:
- Стервометрия! Это ж только понимающим людЯм дано, а не всякому, тьфу, животному безнадзорному, - после чего немедленно удрала с невероятной для такой древней бабки скоростью.