Они сидели в Воркуте: власовец Леонид Самутин
В начале 1990-х годов в печати появилась книга под громким названием: «Я был власовцем». Так мемуары озаглавили издатели, чтобы, по их словам, «помочь им обрести свой круг читателей и облегчить поиск литературы тем, кто заинтересован в разностороннем исследовании истории Власовского движения». Ибо сам автор к тому моменту уже скончался.
Знакомьтесь: Леонид Александрович Самутин (1915 - 1987).
Родился он в деревне Княтя Вологодской области. К сожалению, не очень понятно, что за семья у него была. Википедия сообщает, что его отец был членом ВКП (б) с 1918 г., но исключён из неё в 1924 г., а в 1929 г. был арестован, затем освобождён. Откуда взялись эти сведения, не указано, возможно, что из некоей «Картотеки военнопленных офицеров», на которую ссылается Википедия (страница при переходе по ссылке не находится).
Но с детства, оказывается, ненавидел Лёня Советскую власть.
«…С детства проникся я нелюбовью к советской власти. Пережитый в 13 лет шок от прочитанных в подшивках старой «Нивы» подробностей об убийстве царского семейства на всю жизнь отвратил меня от утвердившегося у нас режима. Потом, с годами, все, что было ошибочного и плохого, встречавшегося в нашей жизни, подмечалось, запоминалось, усиливалось в воображении до гиперболических размеров». Виноват, конечно, Сталин, ведь это его методы и способы построения социализма, по словам автора, «скомпрометировали» в его глазах сам социализм.
Тяжела жизнь такого человека: «Каких неимоверных усилий стоила необходимость скрывать, маскировать свое подлинное лицо, изображать лояльность и согласие. И сама эта неизбежность постоянного притворства, невозможность быть самим собой, открыто жить со своими собственными симпатиями и антипатиями - еще больше озлобляла душу и растравляла ум в отношении порядков и законов, требовавших от меня постоянного насилования самого себя, своей личности».
Леонид Самутин окончил школу, рабочий факультет при Казанском педагогическом институте (нечто вроде современных подготовительных курсов для пролетарской молодёжи), а потом и геологический факультет того же института. С 1937 преподавал в средней школе в Уфе, затем был преподавателем геофизики и астрономии в Уфимском педагогическом институте.
По его словам, повсюду он встречал единомышленников. Самой главной и горячей мечтой этих людей была «жажда перемен в стране». А поскольку им «было совершенно ясно, что никакие перемены сами собой, изнутри, внутренними силами, произойти не могут», то они ждали воздействия внешних сил. «Начинавшаяся в тридцать девятом году европейская война разбудила смутные надежды на то, что и у нас могут начаться какие-то перемены».
Ещё раз перечитайте эти признания. Вот живёт в СССР 30-х годов энное количество тех, кто хочет перемен в стране и возлагает надежды на помощь «внешних сил» и войну. А нам говорили (и до сих пор говорят), что у Сталина была паранойя и невинных учёных, поэтов и артистов отправляли в «ГУЛАГ» просто так. Ни за что…
Кстати, далее Самутин постоянно будет писать о том, что так же, как он, мыслили и другие люди: и при сдаче в плен, и при переходе на службу к немцам. С одной стороны, он как бы оправдывает себя. С другой, мы можем считать его образ мыслей типичным для какой-то части предателей.
«Теперь, оглядываясь на ту сорокалетнюю даль, я вижу, каким самым ужасным для советской власти типом «врага» я был - врагом, настолько искусно замаскировавшимся, что этого никак нельзя было заметить».
«Нетерпеливое желание перемен, жажда всякого недобра советской власти, как всякие недобрые чувства вообще, мешали видеть жизнь в правильном свете, рисовали ее искаженно, однобоко и приводили к неверным оценкам».
Эти признания показывают, что десятилетия спустя Самутин вроде бы пересмотрел свои взгляды. Но о том, как и почему это произошло, скажем в конце.
А в 1940 г. Самутин прошёл 5-месячные курсы усовершенствования командного состава (к сожалению, не знаю, проходил ли он службу в РККА или военную подготовку в институте), а в апреле 1941 г. был призван на трёхмесячные лагерные сборы.
Долгое отступление о том, как проходила служба молодого лейтенанта - и вот день, который сам мемуарист считает решающим, переломным в своей судьбе: 14 июня 1941 г. В этот день часть, в которой Самутин служил в звании лейтенанта, отправили из Башкирии на запад, на манёвры.
Долго ли коротко - путь на восток описан не столько во всех подробностях, сколько эмоционально. На станции Идрица на Псковщине бойцов выгружают, выдают обмундирование и боеприпасы. Через два дня начинается война. Неразбериха, часть бросают то туда,то сюда... А 1 июля Самутин уже в плену.
«Всякий возможный внешний противник виделся только как противник советской власти, потенциальный носитель добра для России. Собственное лицо такого противника, казалось, не имело значения, поскольку с его помощью могла быть достигнута основная мечта жизни - свержение советского режима в стране.
Так и получилось, что, когда в июне сорок первого года началась война, я не видел в немцах своих врагов и не видел в них врагов России, а только врагов советской власти. Следовательно - своих союзников. Мысль о добровольной сдаче в плен, о переходе на сторону немцев не пришла мне в ту пору не потому, что не могла прийти - наоборот, очень даже могла - но потому, что просто не успела прийти».
«Только оказавшись в плену, несколько опомнившись от стремительности всего происшедшего, я обнаружил в себе отсутствие внутреннего протеста против такого поворота судьбы, я понял, что хоть и не пришел в плен добровольно, но в глубине души хотел этого и вовсе не находил в себе желания воевать под лозунгом «За Родину, за Сталина», вторая часть которого была мне даже физиологически нестерпима».
Лагерь для военнопленных, казалось бы, должен был открыть молодому человеку глаза на то, с какими целями пришли на нашу землю немцы и что они из себя представляют. На его глазах немцы мучат и забивают пригнанных откуда-то евреев. «Никто из нас, выросших в Советской России после революции, никогда не видел своими глазами подобного обращения с людьми, и зрелище этого бессмысленного злобного избиения ни в чем не виноватых людей было не только потрясающим, но - отвратительным. Это ведь шло в полный разрез с тем представлением об «освободительной» миссии немцев, которую я себе сочинил и в которую стал верить, и которая, что ни день, то получала новые и новые удары и начала уже трещать, не успев укрепиться».
И что? Да ничего.
«Была ли наша собственная судьба лучше той, которая на наших глазах постигла евреев? Если была, то лишь немного.
Нам было плохо. Нас гнали голодом, пешком. Пищи, которую нам давали - кусок плохого хлеба, грамм триста утром, и черпак какого-то неопределенного варева - по вечерам, конечно, было совершенно недостаточно. Люди оставались живы только за счет своих резервов. Мы ночевали большей частью под открытым небом, вповалку на земле. Днем было жарко, ночью прохладнее, но еще не было холодно. /.../ Безусловно, нам было плохо. Очень плохо. Но когда мы думали и говорили о «наших» евреях, мы видели - вот кому действительно плохо. Наша судьба не шла ни в какое сравнение с их судьбой».
Сейчас мне подумалось, что вот это ощущение - «нам плохо, но евреям ещё хуже» - заставило Самутина держаться за своё униженное положение. Бунтовать, бежать? Нет, ведь может быть ещё хуже!
Пленных гонят по Западной Белоруссии, совсем недавно бывшей частью «панской Польши», как тогда говорили. Самутин подмечает, что «деревенские постройки были лучше наших - добротнее, просторнее, ухоженнее. Люди - лучше одеты, общий вид всей жизни говорил о том, что в сравнении с нами здесь жили зажиточней. И это еще больше подливало, что называется, масла в огонь» - ну, в смысле, подкрепляло его антисоветские настроения и неприязнь к Сталину.
В Молодечно Самутин впервые видит подполковника Гиля. Фигура, что и говорить, легендарная.
Владимир Владимирович Гиль, по словам Самутина, был артиллерист, а по последней должности - начальник штаба 229-й стрелковой дивизии. В плену - с самых первых дней войны. И создаёт там, под покровительством немецкой разведки, «Национальную партию русского народа» и «Боевой союз русских националистов».
Гонят дальше. Голод, жажда, за попытку выйти из колонны - убивают. И всё-таки некоторые бегут.
В местечке Юратишки пленных остановили на ночлег под открытым небом, на базарной площади. Когда ночью хлынул дождь и они попытались спрятаться по торговые столы, «конвойные литовцы вскакивают на столы с длинными палками и бьют ими по спинам не умещающихся под столами, приговаривая: «A-а, л-любезные командиры!»
Вот истомлённых жаждой пленных подводят к какой-то речке и предлагают набрать воды в котелки. Отобрав 20 желающих, доводят их до реки и… при попытке подойти к воде, расстреливают.
«В тот солнечный полдень на берегу Котры излечился я от одной из своих болезней - перестал верить в немцев. Что они принесут нам свободу от большевизма. Не могли они нам ее принести и не собирались», - пишет Самутин.
И тут же: «Домой», к своим, - для меня это значило «назад, к Сталину» - меня никак не тянуло. /…/не верил я в возможность такого возвращения. Я твердо знал, что Сталин и выученные им его слуги не умеют ничего ни прощать, ни понимать… Их свирепость выражается только в других формах, чем у немцев, но по сути они так же беспощадны. Немцы хоть бьют чужих, а наши… наши бьют своих! Вот почему мысль о побеге я и не вынашивал, хотя побег и можно было, при большом желании, осуществить».
Вот они, истоки позиции «Сталин хуже Гитлера», «Гитлер убивал чужих, а Сталин своих» (привет нынешним антисоветчикам).
Гонят дальше. Всё больше слабеют пленные. Тех, кто не может идти, убивают. А затем положение несколько улучшается: ослабевших везут на телегах, баланда стала гуще… Лагерь в Сувалках. И появляются пропагандисты - офицеры из группы Гиля.
«Содержание этой пропаганды было весьма примитивно: восхваление всего немецкого, охаивание всего советского. Все пережитые нами ужасы за 9 месяцев плена теперь объяснялись просто: Сталину и вообще советской власти русские, попавшие в плен, больше не нужны, их считают всех предателями («воин Красной Армии живой в плен не сдается!»). Кроме того, в 1925 году Советское правительство не подписало Генуэзскую конвенцию об отношении к военнопленным в случае войны, вот по всему этому и было нам так плохо. Немцы вообще не обязаны были никак заботиться о русских пленных, так как мы вроде «вне закона», а кроме того, они не ожидали, не рассчитывали, что русских пленных будет так много, и поэтому оказались совершенно неподготовленными принять и содержать такое большое количество - несколько миллионов - русских, советских пленных».
Как знакомо, правда? Вот откуда черпают свои аргументы нынешние переписчики истории!
Самутин знакомится со старшим лейтенантом Сергеем Петровичем Точиловым, московским интеллигентом лет 45, архитектором по гражданской специальности. Тот уже побывал в Германии и «еще больше укрепился в своих германофильских взглядах», «говорил, что Советский Союз - варварская, дикая страна по сравнению с Германией».
Старый русскАй интеллигент… Ну, из тех, которых злые большевики «ни за что» отправляли в лагеря…
Большое внимание уделяется культурной работе. В лагере военнопленных строится огромный барак, внутри которого был зрительный зал со сценой. «Гиль привёз с собой полный набор музыкальных инструментов для оркестра, и среди оставшихся в живых пленных быстро нашлись бывшие музыканты и артисты-любители, был организован оркестр и театральная самодеятельность. В теплый весенний день 20 апреля, в день рождения Гитлера, был назначен первый концерт нового оркестра и какая-то постановка драмкружка». (То есть уже наступила весна 1942 г.)
Перед концертом и спектаклем были произнесены речи лагерного начальства во славу фюрера, Великой Германии, ее доблестной армии.
Артисты, говорите, сидели в послевоенных сталинских лагерях? Такие вот артисты…
Гиль тоже произнёс славословие в адрес Гитлера и его Рейха, а затем предложил «нам, русским людям, тоже принять участие в борьбе с «жидо-большевизмом». Он «решил» (решили-то, конечно, за него) «создать военно-политическую организацию под названием «Боевой Союз русских националистов» для борьбы с большевизмом у нас на Родине под верховным водительством Великогермании и ее фюрера, Адольфа Гитлера». Вопрос о будущем государственном устройстве России, по его словам, будет решаться после войны.
Самутина «сильно взволновало это собрание»: у него появилась возможность «вырваться из этого дурацкого плена и принять личное участие в деле, которому хотелось послужить».
Честный гражданин, что уж там…
Давайте посмотрим, как мыслил предатель.
1. Он уверен, что «наступит лето, и немцы закончат разгром Сталина».
2. «Это, конечно, унизительно для русского самосознания, что Россия, после разгрома Советского Союза, будет вынуждена получать право на государственность от иноземного победителя, но раз другого пути история не предоставляет, то что же поделаешь? Нужно брать то, что есть налицо, синицу в руки, если ястреба с неба нельзя достать».
3. «…я не знал ничего о людоедских планах Гитлера в отношении славянских народов вообще, а в отношении России - особенно. Не знали мы о намерении нацистов присоединить к Германии Украину, Белоруссию, Прибалтику, Кавказ, об «оттеснении» русских за Урал и создании на европейской территории России какого-то ублюдочного, подчиненного немцам, подобия «государства», граждане которого будут обязаны работать на Германию, и т. д.»
4. «…как и большинство антисоветски настроенных людей, мы давно потеряли веру в утверждения советской пропаганды».
5. «Сами же по себе немецкие планы порабощения и уничтожения России были настолько нелепы, их абсурдность и неосуществимость была нам, в частности мне, настолько очевидна, что никто из нас не мог допустить, чтобы люди, способные здраво мыслить, могли вынашивать такие планы».
Ну надо же!
Вас мучат, унижают и убивают, а вы всё «не верите»!
Из будущего, из 70-х годов, Самутин выносит себе приговор: «Мы приняли тогда желаемое за действительное, и с помощью немцев сами себе создали миф о том, что можно победить большевизм в России, не побеждая самой России, и поверили в этот миф, и пошли служить ему. Действительность была жестокой - мы пошли служить немцам».
Знаете современный афоризм «Антисоветчик всегда русофоб»? Вот и здесь показано, что антисоветчик становится врагом России.
И как много раз Самутин пишет, что не он один мыслил тем или иным образом, так же много, много раз будет он повторять на страницах своей книги, что ошибался, что хотел только «Россию без большевиков и Сталина», что, видя, каковы немцы на самом деле, продолжал почему-то питать на них какие-то надежды… Можно набрать множество таких цитат.
Но давайте посмотрим, чем он занимался, вступив в «боевую дружину боевого союза русских националистов», возглавляемого Гилем. Тот, кстати, взял себе псевдоним Родионов.
«Три недели шатались мы по деревням, хуторам, полям и перелескам Томашевского, Замостьского, Рава-Русского и Парчевского уездов, зашли в южную часть большой Парчевской пущи. Еще перед выходом на эту операцию я решил про себя, что ни за что не стану стрелять в людей, если только не буду вынужден к этому самозащитой. Но, на мое счастье, не только мне, но и большинству из нашей сотни не пришлось это делать - операция, по сути, была провалена. Никаких партизанских групп обнаружено не было»…
И в дальнейшем, по его словам, Гиль-Родионов только инсценировал борьбу с партизанами, получал за это похвалы и награды от немцев.
Правда, «личность № 2 в Дружине», капитан Андрей Эдуардович Блажевич «разыскивал евреев, еще остававшихся по деревням, и расстреливал их обязательно лично и обязательно на глазах собравшихся». Самутин в ужасе: «куда я попал и какой выход из этого положения может быть?» (Бедняжка быстро находит себе утешение: «такой Блажевич у нас один, остальные все - не такие»).
Дружину переводят в Белоруссию, задача та же: борьба с партизанами. Самутина назначают командиром одного из взводов новой роты. Никакого, как видите, формирования «русских национальных сил для противопоставления их интернациональному, антирусскому, антинародному большевизму». Тех, кто недоволен данной ситуацией… расстреливают.
Ну, Самутин утверждает, что служил в охране железной дороги и даже «не мешал» партизанам проводить диверсии (молодец какой). «Для порядка» дружинники иногда постреливают в лес, а Гиль-Родионов пишет немцам липовые отчёты об успехах в борьбе с партизанами. В «дружине» царит пьянство и бытовое разложение.
Но вот наконец преподаватель советского вуза находит себе дело по душе: Отдел пропаганды! Создают клуб, библиотеку (немцы выделяют деньги для покупки книг у населения). Достают для своих «дружинников» газеты на русском языке. Газеты, правда, дрянь: «Местные газетенки, печатавшиеся в Смоленске и Могилеве, были настолько беспардонно пронемецкими, лакейски услужливыми, что в них только язык и был русским, больше же - ничего. Нам с Точиловым противно было самим их в руки брать». Поэтому начинают издавать свою - «Дружинник». Самутин утверждает, что она была какой-то другой - честно говоря, сомневаюсь. (Кстати, то же самое - «мы писали другое, мы не разжигали…» - утверждали, по моим наблюдениям, все коллаборационисты-журналисты).
Ну, тут-то, когда Самутин так удачно переходит в Отдел пропаганды, оставшиеся в боевой дружине начинают-таки воевать с партизанами. Но сам он - ни-ни!
Между тем наступает 1943 г. Немцы разгромлены под Сталинградом. А «Гиль добился согласия немцев на предоставление ему в качестве опыта целого района для самостоятельного управления. Он выдал им обязательство очистить предоставленный ему район от партизан, установить свою местную администрацию и выполнять поставки, требуемые немцами с населения. Такой район ему был предоставлен к северо-востоку от Молодечно с центром в небольшом селе Лужки, на берегу речки Мнюта-Шоша».
Местный батюшка «отслужил молебен за дарование победы христолюбивому воинству». А прибывший туда же Блажевич организует тюрьму. «Под Службу Безопасности был также отведен целый дом с большим подвалом, немедленно оборудованным под внутреннюю тюрьму, сразу же и заполненную заключенными из своих же дружинников, арестованных по доносам за симпатии к красным, и местных жителей за связи с партизанами. Допросы арестованных вели Блажевич и Богданов, сопровождая их зверскими избиениями несчастных людей, и трудно сказать, который из них уступал другому в этих истязаниях. До нас с Точиловым доходили глухие слухи об этих делах»…
Блажевич придумал еще в Люблине знамя для своей Второй Дружины - огромное черное бархатное полотнище с вышитыми золотом черепом и костями.
Тут даже до старого интеллигента Точилова начинает что-то доходить: «Точилов вечерами ходил из угла в угол большой комнаты, служившей нам столовой и тихо стонал: «Что же это делается? Кто дал нам право распоряжаться жизнями людей? Чем это все кончится?» Я сердился, когда слышал это «нам», и выговаривал ему: «Сергей Петрович, мы-то с вами здесь при чем? Не мы ведь творим эти безобразия, а Блажевич с Богдановым, они и виноваты…» Он останавливался и говорил, сверкая глазами сквозь очки: «Все мы виноваты…»
Но «над нами никто не стоял, никто и не требовал от нас никакой работы. Немцы не вмешивались, а Гилю было наплевать на все».
И тут на сцене появляется генерал Власов. А у дурачков снова появляются иллюзии:
«Читаем его 13 пунктов, и они зажигают нас снова огнем, который уже было стал совсем затухать. Генерал призывал нас объединяться и подниматься на борьбу со сталинской тиранией на нашей Родине, используя благоприятный исторический момент, опираясь на помощь немцев, их оружие, организационные возможности, но добиваясь своих, русских целей. Эти цели в общем виде излагались в пунктах власовского обращения и сводились к отказу от авторитарной формы управления страной, к роспуску колхозов, к введению частной собственности на землю, на средства производства и торговлю, к отмене ограничений частно-предпринимательской индивидуальной деятельности и к послевоенному союзу и дружбе с Германией. Самым подкупающим в этом документе был его тон. Совершенно отсутствовали всякие реверансы и расшаркивания в адрес немцев, никакого низкопоклонства перед ними не было и следа, и они рассматривались как «союзники в общей борьбе», помощь которых оказывается так кстати»…
Самутин: «Мне же сразу стало очевидно, что и правда, и сила на стороне Власова».
Родионов-Гиль, кажется, очень расстроен тем, что у немцев появился новый любимчик. Он собирает весь штаб и критикует Власова, особо упирая на то, что Власов еще воевал на стороне большевиков в то время, когда «мы» уже воевали против них.
Приезжают и сами власовцы, красивые, в «русской форме» с золотыми погонами и бело-сине-красными офицерскими кокардами на фуражках. А «дружинники»-то в «грязно-серой немецкой одежонке» и выглядят омерзительно.
Самутин и Точилов собираются перейти в Власову, за что сторонники Гиля убивают Точилова (мемуарист узнает об этом только в Воркуте) и чуть было не убивают самого Самутина.
Кстати, Гиль впоследствии перешёл со своей «дружиной» к партизанам, но был убит. Мемуары Самутина, как мне кажется, проясняют причину такого перехода: Гиль был недоволен тем, что его «заслуги» немцы не оценили и заставили его подчиниться новому любимчику - Власову. Впрочем, насколько объективен здесь Самутин, - тоже вопрос.
Тут мне указывают, что статья слишком большая. Что ж, продолжение следует...