Запас прочности. Из книжного шкафа моего детства. Часть 4. Автобиографии
Себе на память, что Читать
Я тоже обожаю автобиографии!
Originally posted by kislaya at Запас прочности. Из книжного шкафа моего детства. Часть 4. Автобиографии
Я обожаю биографические и мемуарные книги. Прочла их в достаточном количестве и не насытилась до сих пор.
Чарли Чапли, Ингрид Бергман, Рина Зеленая, Наталья Ильина, Наталия Сац, Василий Катанян, Елена Кузьмина, Юрий Никулин, Алексей Козлов, Андрей Макаревич, Александр Вертинский, Александр Городницкий...
Все они идут рядом со мной, со своими воспоминаниями, своей юностью, детством, ошибками, мужьями, разочарованиями, победами, потерями, друзьями и злопыхателями.
Начала я подсаживаться на биографии в детстве.
1.Януш Корчак
[О Корчаке и его книжках]
В мою старенькую книгу входят две автобиографические повести Корчака "Когда я снова стану маленьким" и "Лето в Михалувке" ( в оригинале "Мошки, Йоськи и Срули").
Великий педагог и гуманист Януш Корчак (настоящее имя - Генрик Гольдшмидт) вырос в Варшаве в обеспеченной ( дедушка врач, отец адвокат) ассимилированной еврейской семье в конце XIX века. Варшава была частью царской Российской империи, соответственно Генрик учился в русской гимназии, на русском языке.
В книге "Когда я снова стану маленьким" Корчак простым и ясным языком рассказывает о своем детстве, о родителях, о маленькой трогательной сестре Иренке (Анне), о гимназии, о друге Манеке, о щенке Пятнашке, о своей первой любви- Марыне из Вильно.
...И я спрошу, словно нехотя: "Марыня, это красивое имя?" Или скажу, что у нее красивая голубая лента в волосах. Или еще спрошу, почему у нее, когда она смеется, делаются ямочки?
Но только я что-нибудь спрошу или скажу, как сейчас же начнут допытываться: "А она тебе нравится? А ты бы на ней женился?"
Начнутся дурацкие шутки, уж я знаю...
Интересная деталь - влюбленный Генрик дарит Марыне открытку с ангелом,с какой то христианской символикой что очень нетипично для еврейского мальчика. Видимо семья Гольдшмидтов была не просто ассимилированной, но несколько полонизированной.
Вся книга наполнена Любовью как к детству, так и к ребёнку вообще. Корчак любит детей и несёт эту мысль сквозь свою жизнь и творчество.
Взрослому никто не скажет: "Выметайтесь", а ребенку часто так говорят. Взрослый хлопочет - ребенок вертится, взрослый шутит - ребенок паясничает, взрослый подвижен - ребенок сорвиголова, взрослый печален - ребенок куксится, взрослый рассеян - ребенок ворона, растяпа. Взрослый делает что-нибудь медленно, а ребенок копается. Как будто и в шутку все это говорится, но все равно обидно. "Пузырь", "карапуз", "малявка", "разбойник" - так называют нас взрослые, даже когда они не сердятся, когда хотят быть добрыми. Ничего не поделаешь, да мы и привыкли. И все же такое пренебрежение обидно.
Мы забыли, что еще недавно, каких нибудь сто лет тому назад, детей считали "недовзрослыми". Взрослыми, только слабыми, глупыми и низкого уровня. Испорченными и бесполезными. Ценность детской жизни (не то что слезинки) была сомнительна. И вот Корчак пишет про детские слёзы:
Почему взрослые не уважают детских слез? Им кажется, что мы плачем из-за любого пустяка. Нет. Маленькие дети кричат, потому что это их единственная защита; поднимет крик - кто-нибудь да обратит внимание и придет на помощь. Или уж с отчаянья кричат. А мы плачем редко и не о том, что самое важное. Если уж очень больно, то покажется одна слезинка, и все. Ведь и со взрослыми так бывает, что в несчастье вдруг застынут, высохнут слезы...
И уж реже всего заплачешь, когда взрослые сердятся, а неправы. Опустишь голову и молчишь. Иной раз спросят, а ты не отвечаешь. Даже и хочешь ответить, но только пошевелишь губами, а сказать не можешь. Пожмешь плечами или что-нибудь буркнешь под нос. Потому что в голове у тебя пусто, только в груди немое отчаяние и гнев.
Часто даже не слышишь, что кричат, ни единого слова не разберешь. Даже не знаешь, в чем дело. Только в ушах звон.
Корчак пишет очень душещипательно и точно. Слова и мысли так искренни, тонки и пронзительны, что часто наворачиваются слёзы.
...Подходит Ирена (сестрёнка): - Где ты был?
Я говорю: "Уйди", потому что только что прочел задачу и не очень-то понимаю, как ее решать. А Ирена стоит. Тогда я говорю:
- Я был там, где горело. Ну, уходи!
- Что горело?
Ведь все равно не поймет. Но я терпеливый.
Я говорю:
- Горела керосиновая лавка.
- Почему?
- Потому что у тебя нос сопливый. Пойди утрись!
Она застыдилась и отошла. Мне ее жалко. Зачем я так грубо сказал? <... > Я говорю:
- Пойди сюда, расскажу!
А она уже ушла. Наверное, обиделась. И я снова читаю задачу, потому что завтра первый урок арифметика. А Ирена снова здесь:
- Я уже нос вытерла.
Я ничего не отвечаю. Она стоит и говорит тихо-тихо, будто сама себе:
- У меня теперь чистый нос. И штанишек не видно...
Покорно так, боится, что я рассержусь.
Эти штанишки меня добили...
Вторая повесть - "Лето в Михалувке" - тоже биографическая, и тоже про детей.
Еще до начала Первой Мировой войны Корчак организовал на Крохмальной улице в Варшаве "Дом сирот" для еврейских детей, которым руководил до конца своей жизни. Про конец его жизни все знают, но напомню в двух словах.
В 1940 году вместе с воспитанниками «Дома сирот» был перемещён в Варшавское гетто. Из гетто Корчак отказывался бежать, отдавал все силы заботе о детях, героически добывая для них пищу и медикаменты. Когда в августе 1942 года пришёл приказ о депортации Дома сирот, Корчак пошёл с 200 детьми на станцию, откуда их в товарных вагонах отправили в Треблинку. Корчак шел во главе шествия, держа двоих детей за руки. Это было демонстрация любви к детям и верности своим идеалам. Так он и вошел с своими детьми в газовую камеру.
Вернемся в начало века. Корчак едет в Михалувку как воспитатель колонии (летнего лагеря-дачи для малоимущих еврейских детей). Меня в детстве удивляли необычные имена и фамилии в этой книжке.
Что за Борух? Почему Мордка? Хаим? Еще того хлеще Бер-Лейб? С идишем я особо знакома не была...
В колонии Корчаком был учрежден товарищеский суд. Ребята сами выбирали судей и все внутренние конфликты можно было вынести на разбирательство. Судьи работали коллегиально и беспристрастно. Перевыборы каждую неделю - и если будешь плохим судьей- просто не изберут.
Скажу вам профессионально - суд в Михалувке - образец справедливости и гуманности одновременно.
В Михалувке есть свои паиньки, ябедники, тихони, шалуны и силачи. Есть некрасивый и злой Аншель, с которым никто не дружит, а есть миляга Мордка Чарнецкий, который всем нравится. Старший Крук неженка и недотрога, его зовут "князем", а младшего Крука - "разбойником". В колонию поехал и весёлый хулиганистый одноногий мальчик, и маленький гений-шашист, больной туберкулезом.
Перед возвращением в Варшаву ребята переодеваются в свою одежду и воспитатели видят- несколько из них ходят в длиннополых сюртуках, лапсердаках.
Все мальчики очень, ОЧЕНЬ бедные. У некоторых нет даже грошика на лишнюю открытку домой. Мясо в супе - деликатес. Яичница - царское кушанье.
В Михалувке очень здорово, весело, дружно - лето, лягушки, бабочки, луг с клевером, общий труд на огороде, потасовки и синяки, живые курицы на крестьянском дворе, лапта, походы, костёр...
Про эту книгу почитайте здесь, она прекрасно описана в рецензии на Букнике-младшем:
http://family.booknik.ru/articles/starye-knigi/to-li-detyam-to-li-vzroslym/
2. Лёля Кассиль и "Кондуит и Швамбрания"
[К и Ш]Магия этой книги начинается с первых строк :
Вечером 11 октября 1492 года Христофор Колумб, на 68-й день своего плавания, заметил вдали какой-то движущийся свет. Колумб пошел на огонек и открыл Америку.
Вечером 8 февраля 1914 года мы с братом отбывали наказание в углу. На 12-й минуте братишку, как младшего, помиловали, но он отказался покинуть меня, пока мой срок не истечет, и остался в углу. Несколько минут затем мы вдумчиво и осязательно исследовали недра своих носов. На 4-й минуте, когда носы были исчерпаны, мы открыли Швамбранию.
Лёля Кассиль и его братом Оська, великий путаник, придумали страну Швамбранию. Швамбрания находится в Тихом океане. Это материк размером с Австралию в форме большого зуба. Швамбрания - настоящий рай для любителей приключений, отважных мореходов и исследователей, она воплощает все детские фантазии, навеянные книгами Жюля Верна и Фенимора Купера, а также реальностью России начала XX века.
Братья Кассили придумывают Швамбранскую историю, географию, описывают войны и завоевания, армию и властителей. Черная шахматная королева, символ Швамбрании, замуровывается в тайном ракушечном гроте на столике у мамы.
Карта Швамбрании:
Параллельно автор рассказывает о жизни в провинциальном городе Покровске (сейчас Энгельсе), о своей гимназии и соучениках, быте докторского еврейского семейства.
Кондуит, к слову, это страшный школьный журнал, куда записываются особо тяжкие проступки учащихся.
"Кондуит и Швамбрания" - неиссякаемый источник острот. Особенно жжет Оська :
- Если бы я знал, что у меня такой папа будет, - ревел Оська, - ни за что бы в жизни не родился!
Кривизна нашей подножной планеты очень беспокоила Оську. Он сам стремился безоговорочно убедиться в ее круглости. Хорошо еще, что мы не были знакомы в то время с Маяковским, иначе погибли бы Оськины штанишки, ибо, разумеется, он проверил бы покатость земли собственным сиденьем... Но Ося нашел другие способы доказательств. Перед тем как закончить карту Швамбрании, он со значительным видом повел меня за ворота нашего двора.
Около амбаров еле заметно возвышались над площадью остатки какой-то круглой насыпи - не то земляного постамента для часовни, не то клумбы. Время почти сровняло эту жалкую горбушку. Оська, сияя, подвел меня к ней и величественно указал пальцем.
- Вот, - изрек Оська, - вот место, где земля закругляется.
Оська однажды спросил нищего золотаря, помойных дел мастера Левонтия Абрамкина; - А правда, говорят, на вас киша-кишмят... нет... кимшат, ну, то есть лазают скарлатинки?
Про знаменитое - Мама! А наша кошка - тоже еврей? и вспоминать не буду.
Слово архаровцы поселилось в бытовом русском современном языке именно от Кассиля:
У нас обычные гости: податной инспектор Терпаньян, маленький зубной врач Пуфлер. Оська только что по ошибке и ко всеобщему смущению назвал его "зубным порошком". Папа засел за шахматы с податным, а мама играет на рояле менуэт Падеревского. Аннушка вносит самовар. Самовар фыркает на Аннушку:
"Фррря..." - и посвистывает: "Фефела..."
Веселый податной, как всегда, пугает Аннушку. В сотый раз он изображает, будто хочет сделать Аннушке "бочки". При этом податной издает какой-то особенный, свой обычный пронзительный звук:
- Кркльххх...
Аннушка в сотый раз пугается, визжит, а податной хохочет и спрашивает:
- Видал миндал?
Папа смотрит на часы и говорит:
- Ну, архаровцы, марш дрыхать! Мы вас не задерживаем.
3.Марсель Паньоль
[Детство Марселя]
Марсель Паньоль - известный французский писатель середины ХХ века, а также видный деятель французского кинематографа. Я очень давно познакомилась с маленьким Марселем, его милой мамой Огюстиной и папой Жозефом, а также младшим братишкой Полем, а также легендарным дядей Жюлем, консерватором и великим знатоком жизни.
Первая часть автобиографической книги называется "Слава моего отца", вторая "Замок моей матери" и третья "Пора тайн".
Папа Марселя Паньоля работает школьным учителем и симпатизирует социалистам. Цитирую :
...Я ужасно любил эти папины лекции о политике и общественном устройстве, я толковал их по-своему и часто спрашивал себя, почему бы президенту нашей республики не вызвать отца, хотя бы на время каникул: за три недели Жозеф устроил бы счастье всего человечества!
Первые две части повествуют о летних каникулах, который маленький Марсель из города Марсель (!) провел в полях Прованса. Семья на лето снимает виллу.
...«Вилла» - это старинная, полуразвалившуюся ферма, «сад» наш был попросту очень старым, запущенным огородом, обнесенным проржавевшей проволочной изгородью. Вдобавок мой дядюшка присвоил звание «горничной» бестолковой крестьянской девушке, приходившей к нам после обеда мыть посуду, а иногда стирать. Таким образом она хоть изредка мыла руки. Итак, три слова: «вилла», «сад» и «горничная» - тройными узами связывали нас с высшим классом общества, с классом «порядочных» буржуа.
Окрестные горы и долины покрыты оливковыми и миндальными деревьями, лавандой, дикорастущим тимьяном
-Тимьян , - сказала мама. - Отличная приправа к рагу из зайца.
- Это тимьян-то? - пренебрежительно заметил Франсуа ( крестьянин, который везёт их на виллу) . - Куда лучше класть перечную мяту.
- А что это такое?
- Она вроде мяты, но и на тимьян смахивает. Словами не скажешь - я вам ее покажу.
Потом он стал толковать о майоране, розмарине, шалфее, укропе: ими, мол, надо «начинить брюхо зайчихи» или же «мелко-мелко нарубить» и потушить «с изрядным куском свиного сала».
Взрослые увлечены охотой, а папа Жозеф - еще и скупкой старья в блошиной лавке.
...У отца была страсть покупать всякое старье у торговцев подержанными вещами.
Каждый месяц, получив в мэрии свой учительский «оклад», он приносил домой разные диковинки: рваный намордник (50 сантимов), затупленный циркуль-делитель с отломанным кончиком (1 франк 50 сантимов), смычок от контрабаса (1 франк), хирургическую пилу (2 франка), морскую подзорную трубу, через которую все было видно шиворот-навыворот (3 франка), нож для скальпирования (2 франка), охотничий рог, немного сплюснутый, с мундштуком от тромбона (3 франка), не говоря уж о других загадочных вещах - назначение их осталось навеки неизвестным, и мы натыкались на них во всех углах дома.
Сцена торга Жозефа со старьевщиком - одна из лучших в романе:
- Значит, вас ничуть не волнует мысль, что эта мебель, быть может, видала королеву Марию-Антуанетту в ночной рубашке?
- Судя по состоянию этой мебели, было бы неудивительно, если бы она видела царя Ирода в трусиках!
Дружба с деревенским мальчиком Лили, сопровождение отца и дяди в охотничьих походах, ловля цикад, платаны, заросли колючей ежевики, гигантские змеи и королевские куропатки, исследование окрестных гор и долин - детство Марселя благоухает и жужжит как южный луг.
В третьей части "Пора тайн" Марсель идет в новую школу, вернее в лицей. Лицей начала ХХ века весьма примечательное место. Помню как поразил меня обед шестиклассников :
...длинные столы разделены на каре по шесть человек.<...>Бутылка виноградного вина тоже рассчитана на шесть человек; тут наши четыре сотрапезника, узнав, что ни Олива, ни я не пьем вина, громко возликовали.
Эта трапеза была чудесной передышкой после уроков. Я еще никогда не завтракал со сверстниками без взрослых - ведь они то приказывают нам молчать («За столом дети не разговаривают!»), то заставляют есть невкусное кушанье («Ешь свой суп!», «Кончай свой салат!»). Мы вели очень интересный разговор, и я наслаждался тем, что могу за едой говорить неприличные слова.
Меню было необычайное. На первое вместо супа нам подали колбасу, масло, маслины, а на второе - баранью ногу с жареным картофелем. Я думал, это все. Ничего подобного. Нам принесли… угадайте, что? Макароны, все в кружевах из растаявшего тертого сыра! А потом дали по чудесному апельсину на каждого.
Мальчишки учат латынь, английский, математику, стреляют из духовых трубок бумажными шариками, дерутся, дружат, немного завидуют друг другу, защищают слабых, изводят преподавателей и классных наставников.
В лицее три категории учеников - пансионеры, полупансионеры и экстерны. Обучение в лицее дорогое, Марсель смог получить стипендию, и только благодаря этому учится в этом элитном учебном заведении.
Экстерны принадлжеали к высшей касте :
Экстерны и вправду были слишком шикарны. Они появлялись с утра в полном параде. Они носили полуботинки из желтой или светло-коричневой кожи с широкими, как ленты, шелковыми шнурками, которые завязывались пышным бантом-бабочкой. <...>
Карманы у них были набиты шариками, они вечно сосали тянучки «Собачка скачет» или лакричные конфеты, пахнущие фиалкой, на второй перемене, в десять утра, они покупали у швейцара румяные рожки, золотистое миндальное пирожное по пять су за штуку; вот откуда возникла легенда, что наш швейцар давно миллионер.
Но в классе экстерны просто подавляли своим роскошным образом жизни. Отстегнув никелированные застежки рыжего кожаного или синего сафьянового портфеля, экстерн вынимал четырехугольный коврик с блестящим шелковистым ворсом и аккуратно расстилал его на скамье, дабы уберечь свой драгоценный зад от соприкосновения с голыми досками. Казалось, принимая эти меры предосторожности, экстерн хочет доказать, что недаром в сказке принцесса жаловалась, будто проснулась чуть свет вся в синяках из-за горошины, грубо напоминавшей ей о своем присутствии даже под четырьмя перинами.
Уместив таким образом свою особу, экстерн вынимал лакированный пенал и раскладывал перед собою его содержимое: ластик величиной с кусок туалетного мыла, блестящие металлические точилки для карандашей с узкой выемкой для грифеля, огромные разноцветные карандаши; а Офан, сидевший впереди нас, показал мне совсем особенный карандаш, который был сделан не из дерева. Вокруг очень толстого грифеля спиралью вилась узкая бумажная лента. Если грифель сломался, стоило лишь отвернуть несколько сантиметров бумажной ленты, и карандаш снова очинен! У экстернов были и ручки не то из оникса, не то из янтаря - так или иначе, из дорогого материала, - в которые вставлялись золотые перья; были у них и перламутровые перочинные ножички, острые, как бритва.
Я и сейчас, читая описание канцелярских и школьных богатств экстернов, преисполнена зависти. К слову Марсель вступил в противостояние с огромным как битюг экстерном по фамилии Пегомас, и даже бил ему морду на дуэли!
Вся книга проникнута атмосферой семьи, добротой, юмором. Марсель чудесный парнишка - честный, отважный и очень стремящийся к знаниям, хороший сын и друг.
4. Александр Раскин. Как папа был маленьким.
[Как папа был маленьким]Про эту книгу я писала длинную рецензию на букник. Её там подредактировали и сократили, так что напомню Полный вариант :
http://kislaya.livejournal.com/166579.html#comments
Сейчас я вам процитирую только душещипательный кусочек рассказа - "Как папа охотился на тигра":
...Горбушка сказал:
- Значит, так. Ты, ты, ты, ты и ты будете слонами. Я, он, он и он будем охотниками. Наш двор - это джунгли. А вместо ружья каждый охотник берёт палку. Взяли? Теперь сели на слонов и поехали. А вот и тигр. Смотрите, какой полосатый!
- Да это же котёнок, - сказал маленький папа.
- Молчи! Ты ничего не понимаешь! Слушать мою команду! Слоны, вперёд!
Маленький папа был охотником. Сидя на своём слоне, он видел, как полосатый котёнок с удивлением смотрел на слонов и охотников, он даже не пытался бежать, так он был ошеломлён. Но тут Горбушка скомандовал:
- Пли!
На котёнка обрушился град палок и камней. Маленький папа не удержался и тоже бросил свою палку, но он не попал. Котёнок испугался и бросился бежать. Но тут чей-то камень ударил его в голову. Он дёрнулся два раза и затих.
- Тигр убит! - крикнул Горбушка.
Но кто-то из ребят закричал:
- Котёнок-то умер!..
И все побежали смотреть на котёнка.
Он лежал маленький, тихий, полосатый. Лежал и не двигался. И вдруг маленький папа понял, что котёнок-то был живой. А стал мёртвый. Никогда он теперь не будет прыгать, бегать, играть с другими котятами, никогда он не будет большим, взрослым котом. Не будет ловить мышей, не будет мяукать на крыше. Ничего не будет. Наверно, он совсем не хотел играть в охоту на тигра. Но его ведь никто не спросил об этом. Ребята стояли около котёнка и молчали. Молчал даже Горбушка. Вдруг кто-то заплакал и закричал:
- Ой, мой котик, мой котик... - Это плакала маленькая девочка с большим голубым бантом.
Она подняла котёнка и унесла его в дом. А ребята разошлись, не глядя друг на друга.
С тех пор маленький папа никогда не обижал ни кошку, ни собаку, ни других животных. И ему до сих пор жалко того котёнка.
5. Я не уверена, что это автобиография, но очень похоже!
Ирмгард Койн ( она же видимо из Коэнов-Когано-Каганов) "Девочка с которой другим детям не разрешали водиться"
[про эту девочку]Это небольшая, но очень насыщенная повесть о немецкой девочке-шалунье. Её детство пришлось на те же годы, что и у Льва Кассиля, Эриха Кестнера, - канун Первой Мировой.
Девочка баловалась с размахом, это достойная предтеча Пеппи Длинный чулок, только девочка была реальная, а не вымышленная. Особенно я эту книгу рекомендую хорошим и приличным девочкам-отличницам!
...Вчера вечером я никак не могла заснуть, потому что должна была придумать кровавую месть для фрау Мейзер, которую мы зовем ядовитой каракатицей. Вообще я по утрам всегда очень хочу спать и поэтому медленно одеваюсь, а когда иду в ванную, открываю там кран, чтобы бежала вода и все бы думали, что я моюсь. А я в это время сажусь на край ванны, чтобы еще немножко поспать. Поэтому я часто опаздываю в школу.
...Когда я проходила испытание чтобы вступить в шайку неистовых бандитов, я проглотила по частям довольно большой кусок дождевого червя, а потом, как фокусник в цирке, выплюнула его обратно, и еще подкралась к тыкве в огороде самого полицейского комиссара и утащила ее.
...Мамины знакомые ужасно скучные. Мне непонятно, зачем я должна говорить «здравствуйте!» каждой в отдельности. Они шуршат платьями, смеются и все время болтают, перебивая друг друга. Я только успеваю посмотреть, сколько они оставили пирожных, и сообразить, перепадет ли потом и мне что-нибудь. «Какая ты стала большая!» - говорят они, и «Тебе нравится ходить в школу?», и «Какие у вас сегодня были уроки?» И тут же продолжают болтать о шуме в ушах, о замечательном гомеопате, о промотанном состоянии и первосортном майонезе, о какой-то иссохшей девице и о том, что чей-то двоюродный брат-академик совсем опустился. Я же раздумываю над тем, как бы незаметно раздавить ногой парочку зловонных бомб, купленных у «Короля чудес», и стараюсь представить себе, как все эти дамы тогда заголосили бы, и какое бы у них было выражение лица, и что бы вообще произошло. Может быть, все это было бы так же красиво и интересно, как когда на небе появляется радуга.
...Позавчера пришлось заплатить прыщавой фрейлейн Левених, которая живет на нашей улице, за ее новый белый воротничок только потому, что я старой самопишущей ручкой брызнула ей чернила за воротник. Но я должна была это сделать, потому что фрейлейн Левених всегда приходит к моей маме и говорит ей: «Ах, моя дорогая, я считаю, что вы неправильно воспитываете своего ребенка. Если бы вы ежедневно на несколько часов запирали эту маленькую озорницу в темной комнате, то наша любимица, наверно, очень скоро стала бы скромной и послушной девочкой». Она говорит это, а потом удивляется, что я ненавижу ее. Ни одна девочка не будет любить человека, который хочет часами держать ее взаперти в темной комнате. И еще она считает, что меня надо выпороть. А после всего этого она говорит: «Иди-ка сюда» - и хочет поцеловать меня своими поджатыми, потрескавшимися губами.
Про эту книжку я тоже писала на Букник, не буду повторяться :
http://family.booknik.ru/articles/starye-knigi/devochki-byvayut-raznye/
6. Кестнер. Когда я был маленьким.
Ну, это моя самая любимая книга из всех вышеописанных.
[и тут Остапа понесло про Кестнера]Во-первых она не для детей.
Кестнер описывал свою читательскую аудиторию - как людей между 8 и 80 годами.
Кестнер начинает свою семейную сагу с самых отдаленных предков и родственников, рассказывает о семьях своих родителей, об отце, шорнике и седельщике, о матери-парикмахерше, которая "день-деньской
работает", "завивает щипцами волосы", чтобы сын мог получить образование.
Во-вторых, это самая нежная изо всех известных мне историй о матери и сыне. Кестнер очень любил свою маму и пронес через всю жизнь это чувство. Его герои кстати точно также трогательно и бережно относятся к мамам.
Обожает свою мать маленький Эмиль, герой самой знаменитой повести Кестнера "Эмиль и сыщики". В романе "Фабиан" герой тайком положил в сумочку уезжавшей матери двадцать марок;
вернувшись домой, он обнаружил на столе в конверте двадцать марок, которые так же тайком оставила ему мать.
"С математической точки зрения результат равен нулю. Каждый остался при своих. Но добрые дела нельзя аннулировать. Моральные уравнения решаются иначе, чем арифметические".
Кестнер, как пишут в предисловии к его книге, вообще был из тех, для кого память детства не просто дорога, но жизненно насущна: именно она, по его убеждению, позволяет человеку сохранять и поддерживать лучшее, драгоценнейшее в себе.
Этим отношением к детству мне так близок Кестнер. И еще Набоков!
В третьих, очарование книги "Когда я был маленьким" - в словесной ткани, в самой атмосфере книги, умной, доброй, ироничной.
Рассказывая о старом Дрездене с его прекрасными улицами и зданиями, писатель говорит: "Не из книг узнавал я, что такое красота. Мне дано было дышать красотой, как детям лесника - напоенным сосной воздухом".
Эрих Кестнер был единственным из писателей, кто самолично пришел посмотреть на сожжение его книг нацистами в 1933 году Берлине на площади Опернплац.
"Я стоял перед университетом, - вспоминал он после войны, - стиснутый среди студентов в форме штурмовиков (цвет нации!), смотрел, как в трепещущее пламя летят наши книги, слушал слащавые тирады этих мелких отъявленных лгунов".
В огонь летели Маркс и Каутский ( известный мне ранее только по переписке его с Энгельсом, которую читал Полиграф Полиграфович Шариков), Фрейд, Ремарк, Генрих Манн.
Какая-то женщина в толпе узнала Кестнера, крикнула: "А вот и он сам!" Писателю стало не по себе.
Похоронный ветер дул над городом
Кестнер был крайне разноплановым и плодовитым автором - писал киноценарии, занимался журналистикой, публиковал юмористические рассказы в журналах. Известный американский романист Торнтон Уайлдер как-то написал ему: "Я знаю шестерых Кестнеров. А эти шестеро Кестнеров знают ли друг друга?"
Я очень советую каждому взрослому почитать Кестнера.
Хоть старого Дрездена уже нет, но его можно увидеть глазами Кестнера:
Да, Дрезден был изумительным городом. Можете мне поверить. И должны будете мне поверить! Никто из вас, каким бы богатым ни был ваш отец, не в состоянии поехать туда по железной дороге и посмотреть, прав ли я. Ибо города Дрездена более не существует. Он, за малым исключением, исчез с лица земли. Его стерла вторая мировая война за одну ночь и одним мановением руки. Сотнями лет создавалась его ни с чем не сравнимая красота. Всего несколько часов потребовалось, чтобы обратить все в прах. Это произошло 13 февраля 1945 года
Кроме того книга абсолютно, магически увлекательная, хотя не содержит ни сюжета, ни выдумки.
Когда я читаю интернетный баян про зимой пять километров в школу, я вспоминаю как мама Эриха, маленькая Ида Августин рвалась к знаниям:
Зимой, случалось, снегу навалит столько, что дверь из дому не откроешь!
И дети, если хотели попасть в школу (или дед считал, что они обязаны хотеть), вылезали в окошко.
Если же дверь, несмотря на снег, все же удавалось открыть, приходилось сперва еще лопатами прокопать туннель, по которому дети чуть ли не ползком выбирались на волю! Хоть это было очень
весело, но веселье длилось недолго. Потому что над полями завывал ледяной ветер. На каждом шагу ребятишки по пояс проваливались в снег. Руки, ноги, уши до того стыли, что на глаза наворачивались слезы. А когда, промокшие до нитки и вконец промерзшие, они с опозданием приходили в школу, ничего занимательного и стоящего там нельзя было узнать!
Все это не отпугнуло маленькую Иду. Она вылезала из окна. Она ползла на карачках по снежному туннелю. Она мерзла и потихоньку плакала по дороге в школу. Ей это было нипочем, ибо она жаждала и алкала знаний. Она стремилась узнать все, что знал сам старый учитель. И хоть знал он не так-то много, но все-таки побольше маленькой Иды!
Можно узнать о замечательной традиции наряжать маленьких мальчиков в платьица, о огромных фунтиках конфет, которые и по сей день выдают немецким детишкам 1 сентября в школу вместе гладиолусов.
О том, как самоотверженно трудилась матушка Ида Кестнер, как мать и сын путешествовали в Саксонскую Швейцарию и прочие уголки Германии, как родители Эриха соперничали в конкуренции за любовь сыночка.
Лишь раз в году я жаждал иметь братьев и сестер: в сочельник. А на первый день рождества, по мне, пусть бы улетали, но, так уж и быть, после жареного гуся с клецками, красной капустой и салатом из сельдерея. Я далее уступил бы им собственную порцию и сам ел гусиные потроха, лишь бы в вечер
24 декабря не быть одному! Половину подарков бы им отвалил, а подарки в самом деле были прекрасные!
Но почему именно в этот вечер, самый лучший для ребят вечер в году, я не хотел оставаться один и быть единственным ребенком? Я боялся. Меня страшила раздача подарков! И страх свой я к тому же не должен был показывать.
Мои родители из любви ко мне меня друг к другу ревновали. Они старались это скрывать, и часто им это удавалось. Но в лучший день в году им это удавалось плохо. Обычно ради меня они, насколько могли, держали себя в руках, но в сочельник они не очень-то могли. Это было свыше их сил. Я все
это знал и должен был ради нас всех делать вид, будто ничего не замечаю.
<...>Это была конкурентная борьба из любви ко мне, и борьба ожесточенная. Драма с тремя действующими лицами, последний акт которой разыгрывался каждый год в сочельник. Главную роль играл маленький мальчик. И от его таланта импровизатора зависело, обернется ли пьеса комедией или трагедией. Еще и сейчас, когда я об этом вспоминаю, у меня начинает колотиться сердце.
<...>
Я стоял у стола c подарками и радовался, уподобляясь маятнику. Радовался направо - к радости матушки. Радовался на левую половину стола, восхищаясь отцовской конюшней в целом. Потом снова радовался направо, на сей раз любуясь санками, и снова налево, особенно выделяя уздечки. И еще раз направо, и еще раз налево, и ни тут, ни там чересчур долго, и ни тут, ни там чересчур коротко. Я радовался искренне, а вынужден был свою радость отмерять и унижать. Я целовал обоих по одному разу в щеку.
Меня как маму маленького мальчика очень волнуют отношения между матерями и сыночками. Итак, как мама любила Эриха :
...Матушка не была ангелом и не собиралась им стать. Ее идеал был куда более земным. Ее цель хоть и лежала вдалеке, но не в заоблачных высях. И была достижимой. И поскольку никто не мог сравниться с матушкой в энергии и она не позволяла никому вмешиваться, то своего достигла.
Ида Кестнер хотела стать совершеннейшей из матерей для своего сына. И поскольку она этого по- настоящему хотела, то не считалась ни с кем, далее с собой, и действительно стала совершеннейшей из матерей. Всю свою любовь и фантазию, все свои силы, каждую минуту времени и каждую свою мысль, само существование свое она с азартом страстного игрока поставила на одну-единственную карту - на меня. Ставкой была вся жизнь ее целиком, без остатка!
Картой в игре был я. Поэтому я обязан был выиграть. Поэтому я не смел ее разочаровать. Поэтому я стал первым учеником и хорошим сыном.
Достижимые цели особенны тем и тем особенно изматывают, что мы хотим их достичь. Они как бы бросают нам вызов, и мы, не оглядываясь по сторонам, устремляемся в путь. Матушка не оглядывалась по сторонам. Она любила меня и никого больше. Она была добра ко мне, и этим доброта ее исчерпывалась. Она
дарила мне свою веселость, и окружающим ничего не оставалось. Она думала только обо мне, и других дум у нее не было. Матушка жила и дышала только мной.
К сожалению достаточно рано мать Кестнера заболела психиатрическим заболеванием, на неё накатывали приступы паники и тяжкой депрессии, она оставляла странные записки, уходила стоять на мосту, смотреть в темную страшную воду и пугала свою семью. Подросток Эрих пошёл посоветоваться к семейному врачу - советнику медицины Циммерману. Врач посочувствовал пареньку, посоветовал ему беречь маму и давать ей побольше отдыха. Под конец визита мальчик с трудом вымолвил:
...Так вы не считаете, что она в самом деле может... когда-нибудь... с моста?..
- Нет, - сказал он, - не считаю. Даже если она позабудет все на свете, сердце ее будет думать о тебе. - Он улыбнулся: - Ты ее ангел-хранитель!
Писатель вспомнил слова доктора много лет спустя, когда он, пятидесятилетний, уже после Второй мировой войны, приехал навестить свою потерявшую память и все жизненные силы матушку в санаторий, куда он её поместил
...потому что матушка - ей было под восемьдесят, - истощенная жизнью, в которой знала лишь труд и заботы, страдала потерей памяти и нуждалась в уходе и присмотре.
Она держала на коленях платок и безостановочно, без устали то расстилала его, то складывала, с растерянной улыбкой подняла на меня глаза, словно бы меня узнала, кивнула и вдруг спросила:
- А где же Эрих?
Она спрашивала меня о своем сыне! У меня сердце перевернулось. Как раньше, когда она с отсутствующим взглядом стояла на мосту.
"Даже если она позабудет все на свете, сердце ее будет думать о тебе".
Теперь и глаза ее меня забыли, свою единственную цель и радость! Но только глаза. Не сердце.
На этой душещипательной ноте буду заканчивать.
Я не написала здесь о других автобиографических книгах для детей, о моей Главной Книге, моей детской библии "Дорога уходит в даль" Александры Бруштейн, о книжке Корнея Чуковского "Серебряный герб", о маленькой повести Вера Инбер "Мое детство", которую я брала в библиотеке, о страшной местами книге Елены Водовозовой "История одного детства".
Потому что нельзя объять необъятное, а мои обзоры становятся все более и более нудными :)
До новых встреч!
Я тоже обожаю автобиографии!
Originally posted by kislaya at Запас прочности. Из книжного шкафа моего детства. Часть 4. Автобиографии
Я обожаю биографические и мемуарные книги. Прочла их в достаточном количестве и не насытилась до сих пор.
Чарли Чапли, Ингрид Бергман, Рина Зеленая, Наталья Ильина, Наталия Сац, Василий Катанян, Елена Кузьмина, Юрий Никулин, Алексей Козлов, Андрей Макаревич, Александр Вертинский, Александр Городницкий...
Все они идут рядом со мной, со своими воспоминаниями, своей юностью, детством, ошибками, мужьями, разочарованиями, победами, потерями, друзьями и злопыхателями.
Начала я подсаживаться на биографии в детстве.
1.Януш Корчак
[О Корчаке и его книжках]
В мою старенькую книгу входят две автобиографические повести Корчака "Когда я снова стану маленьким" и "Лето в Михалувке" ( в оригинале "Мошки, Йоськи и Срули").
Великий педагог и гуманист Януш Корчак (настоящее имя - Генрик Гольдшмидт) вырос в Варшаве в обеспеченной ( дедушка врач, отец адвокат) ассимилированной еврейской семье в конце XIX века. Варшава была частью царской Российской империи, соответственно Генрик учился в русской гимназии, на русском языке.
В книге "Когда я снова стану маленьким" Корчак простым и ясным языком рассказывает о своем детстве, о родителях, о маленькой трогательной сестре Иренке (Анне), о гимназии, о друге Манеке, о щенке Пятнашке, о своей первой любви- Марыне из Вильно.
...И я спрошу, словно нехотя: "Марыня, это красивое имя?" Или скажу, что у нее красивая голубая лента в волосах. Или еще спрошу, почему у нее, когда она смеется, делаются ямочки?
Но только я что-нибудь спрошу или скажу, как сейчас же начнут допытываться: "А она тебе нравится? А ты бы на ней женился?"
Начнутся дурацкие шутки, уж я знаю...
Интересная деталь - влюбленный Генрик дарит Марыне открытку с ангелом,с какой то христианской символикой что очень нетипично для еврейского мальчика. Видимо семья Гольдшмидтов была не просто ассимилированной, но несколько полонизированной.
Вся книга наполнена Любовью как к детству, так и к ребёнку вообще. Корчак любит детей и несёт эту мысль сквозь свою жизнь и творчество.
Взрослому никто не скажет: "Выметайтесь", а ребенку часто так говорят. Взрослый хлопочет - ребенок вертится, взрослый шутит - ребенок паясничает, взрослый подвижен - ребенок сорвиголова, взрослый печален - ребенок куксится, взрослый рассеян - ребенок ворона, растяпа. Взрослый делает что-нибудь медленно, а ребенок копается. Как будто и в шутку все это говорится, но все равно обидно. "Пузырь", "карапуз", "малявка", "разбойник" - так называют нас взрослые, даже когда они не сердятся, когда хотят быть добрыми. Ничего не поделаешь, да мы и привыкли. И все же такое пренебрежение обидно.
Мы забыли, что еще недавно, каких нибудь сто лет тому назад, детей считали "недовзрослыми". Взрослыми, только слабыми, глупыми и низкого уровня. Испорченными и бесполезными. Ценность детской жизни (не то что слезинки) была сомнительна. И вот Корчак пишет про детские слёзы:
Почему взрослые не уважают детских слез? Им кажется, что мы плачем из-за любого пустяка. Нет. Маленькие дети кричат, потому что это их единственная защита; поднимет крик - кто-нибудь да обратит внимание и придет на помощь. Или уж с отчаянья кричат. А мы плачем редко и не о том, что самое важное. Если уж очень больно, то покажется одна слезинка, и все. Ведь и со взрослыми так бывает, что в несчастье вдруг застынут, высохнут слезы...
И уж реже всего заплачешь, когда взрослые сердятся, а неправы. Опустишь голову и молчишь. Иной раз спросят, а ты не отвечаешь. Даже и хочешь ответить, но только пошевелишь губами, а сказать не можешь. Пожмешь плечами или что-нибудь буркнешь под нос. Потому что в голове у тебя пусто, только в груди немое отчаяние и гнев.
Часто даже не слышишь, что кричат, ни единого слова не разберешь. Даже не знаешь, в чем дело. Только в ушах звон.
Корчак пишет очень душещипательно и точно. Слова и мысли так искренни, тонки и пронзительны, что часто наворачиваются слёзы.
...Подходит Ирена (сестрёнка): - Где ты был?
Я говорю: "Уйди", потому что только что прочел задачу и не очень-то понимаю, как ее решать. А Ирена стоит. Тогда я говорю:
- Я был там, где горело. Ну, уходи!
- Что горело?
Ведь все равно не поймет. Но я терпеливый.
Я говорю:
- Горела керосиновая лавка.
- Почему?
- Потому что у тебя нос сопливый. Пойди утрись!
Она застыдилась и отошла. Мне ее жалко. Зачем я так грубо сказал? <... > Я говорю:
- Пойди сюда, расскажу!
А она уже ушла. Наверное, обиделась. И я снова читаю задачу, потому что завтра первый урок арифметика. А Ирена снова здесь:
- Я уже нос вытерла.
Я ничего не отвечаю. Она стоит и говорит тихо-тихо, будто сама себе:
- У меня теперь чистый нос. И штанишек не видно...
Покорно так, боится, что я рассержусь.
Эти штанишки меня добили...
Вторая повесть - "Лето в Михалувке" - тоже биографическая, и тоже про детей.
Еще до начала Первой Мировой войны Корчак организовал на Крохмальной улице в Варшаве "Дом сирот" для еврейских детей, которым руководил до конца своей жизни. Про конец его жизни все знают, но напомню в двух словах.
В 1940 году вместе с воспитанниками «Дома сирот» был перемещён в Варшавское гетто. Из гетто Корчак отказывался бежать, отдавал все силы заботе о детях, героически добывая для них пищу и медикаменты. Когда в августе 1942 года пришёл приказ о депортации Дома сирот, Корчак пошёл с 200 детьми на станцию, откуда их в товарных вагонах отправили в Треблинку. Корчак шел во главе шествия, держа двоих детей за руки. Это было демонстрация любви к детям и верности своим идеалам. Так он и вошел с своими детьми в газовую камеру.
Вернемся в начало века. Корчак едет в Михалувку как воспитатель колонии (летнего лагеря-дачи для малоимущих еврейских детей). Меня в детстве удивляли необычные имена и фамилии в этой книжке.
Что за Борух? Почему Мордка? Хаим? Еще того хлеще Бер-Лейб? С идишем я особо знакома не была...
В колонии Корчаком был учрежден товарищеский суд. Ребята сами выбирали судей и все внутренние конфликты можно было вынести на разбирательство. Судьи работали коллегиально и беспристрастно. Перевыборы каждую неделю - и если будешь плохим судьей- просто не изберут.
Скажу вам профессионально - суд в Михалувке - образец справедливости и гуманности одновременно.
В Михалувке есть свои паиньки, ябедники, тихони, шалуны и силачи. Есть некрасивый и злой Аншель, с которым никто не дружит, а есть миляга Мордка Чарнецкий, который всем нравится. Старший Крук неженка и недотрога, его зовут "князем", а младшего Крука - "разбойником". В колонию поехал и весёлый хулиганистый одноногий мальчик, и маленький гений-шашист, больной туберкулезом.
Перед возвращением в Варшаву ребята переодеваются в свою одежду и воспитатели видят- несколько из них ходят в длиннополых сюртуках, лапсердаках.
Все мальчики очень, ОЧЕНЬ бедные. У некоторых нет даже грошика на лишнюю открытку домой. Мясо в супе - деликатес. Яичница - царское кушанье.
В Михалувке очень здорово, весело, дружно - лето, лягушки, бабочки, луг с клевером, общий труд на огороде, потасовки и синяки, живые курицы на крестьянском дворе, лапта, походы, костёр...
Про эту книгу почитайте здесь, она прекрасно описана в рецензии на Букнике-младшем:
http://family.booknik.ru/articles/starye-knigi/to-li-detyam-to-li-vzroslym/
2. Лёля Кассиль и "Кондуит и Швамбрания"
[К и Ш]Магия этой книги начинается с первых строк :
Вечером 11 октября 1492 года Христофор Колумб, на 68-й день своего плавания, заметил вдали какой-то движущийся свет. Колумб пошел на огонек и открыл Америку.
Вечером 8 февраля 1914 года мы с братом отбывали наказание в углу. На 12-й минуте братишку, как младшего, помиловали, но он отказался покинуть меня, пока мой срок не истечет, и остался в углу. Несколько минут затем мы вдумчиво и осязательно исследовали недра своих носов. На 4-й минуте, когда носы были исчерпаны, мы открыли Швамбранию.
Лёля Кассиль и его братом Оська, великий путаник, придумали страну Швамбранию. Швамбрания находится в Тихом океане. Это материк размером с Австралию в форме большого зуба. Швамбрания - настоящий рай для любителей приключений, отважных мореходов и исследователей, она воплощает все детские фантазии, навеянные книгами Жюля Верна и Фенимора Купера, а также реальностью России начала XX века.
Братья Кассили придумывают Швамбранскую историю, географию, описывают войны и завоевания, армию и властителей. Черная шахматная королева, символ Швамбрании, замуровывается в тайном ракушечном гроте на столике у мамы.
Карта Швамбрании:
Параллельно автор рассказывает о жизни в провинциальном городе Покровске (сейчас Энгельсе), о своей гимназии и соучениках, быте докторского еврейского семейства.
Кондуит, к слову, это страшный школьный журнал, куда записываются особо тяжкие проступки учащихся.
"Кондуит и Швамбрания" - неиссякаемый источник острот. Особенно жжет Оська :
- Если бы я знал, что у меня такой папа будет, - ревел Оська, - ни за что бы в жизни не родился!
Кривизна нашей подножной планеты очень беспокоила Оську. Он сам стремился безоговорочно убедиться в ее круглости. Хорошо еще, что мы не были знакомы в то время с Маяковским, иначе погибли бы Оськины штанишки, ибо, разумеется, он проверил бы покатость земли собственным сиденьем... Но Ося нашел другие способы доказательств. Перед тем как закончить карту Швамбрании, он со значительным видом повел меня за ворота нашего двора.
Около амбаров еле заметно возвышались над площадью остатки какой-то круглой насыпи - не то земляного постамента для часовни, не то клумбы. Время почти сровняло эту жалкую горбушку. Оська, сияя, подвел меня к ней и величественно указал пальцем.
- Вот, - изрек Оська, - вот место, где земля закругляется.
Оська однажды спросил нищего золотаря, помойных дел мастера Левонтия Абрамкина; - А правда, говорят, на вас киша-кишмят... нет... кимшат, ну, то есть лазают скарлатинки?
Про знаменитое - Мама! А наша кошка - тоже еврей? и вспоминать не буду.
Слово архаровцы поселилось в бытовом русском современном языке именно от Кассиля:
У нас обычные гости: податной инспектор Терпаньян, маленький зубной врач Пуфлер. Оська только что по ошибке и ко всеобщему смущению назвал его "зубным порошком". Папа засел за шахматы с податным, а мама играет на рояле менуэт Падеревского. Аннушка вносит самовар. Самовар фыркает на Аннушку:
"Фррря..." - и посвистывает: "Фефела..."
Веселый податной, как всегда, пугает Аннушку. В сотый раз он изображает, будто хочет сделать Аннушке "бочки". При этом податной издает какой-то особенный, свой обычный пронзительный звук:
- Кркльххх...
Аннушка в сотый раз пугается, визжит, а податной хохочет и спрашивает:
- Видал миндал?
Папа смотрит на часы и говорит:
- Ну, архаровцы, марш дрыхать! Мы вас не задерживаем.
3.Марсель Паньоль
[Детство Марселя]
Марсель Паньоль - известный французский писатель середины ХХ века, а также видный деятель французского кинематографа. Я очень давно познакомилась с маленьким Марселем, его милой мамой Огюстиной и папой Жозефом, а также младшим братишкой Полем, а также легендарным дядей Жюлем, консерватором и великим знатоком жизни.
Первая часть автобиографической книги называется "Слава моего отца", вторая "Замок моей матери" и третья "Пора тайн".
Папа Марселя Паньоля работает школьным учителем и симпатизирует социалистам. Цитирую :
...Я ужасно любил эти папины лекции о политике и общественном устройстве, я толковал их по-своему и часто спрашивал себя, почему бы президенту нашей республики не вызвать отца, хотя бы на время каникул: за три недели Жозеф устроил бы счастье всего человечества!
Первые две части повествуют о летних каникулах, который маленький Марсель из города Марсель (!) провел в полях Прованса. Семья на лето снимает виллу.
...«Вилла» - это старинная, полуразвалившуюся ферма, «сад» наш был попросту очень старым, запущенным огородом, обнесенным проржавевшей проволочной изгородью. Вдобавок мой дядюшка присвоил звание «горничной» бестолковой крестьянской девушке, приходившей к нам после обеда мыть посуду, а иногда стирать. Таким образом она хоть изредка мыла руки. Итак, три слова: «вилла», «сад» и «горничная» - тройными узами связывали нас с высшим классом общества, с классом «порядочных» буржуа.
Окрестные горы и долины покрыты оливковыми и миндальными деревьями, лавандой, дикорастущим тимьяном
-Тимьян , - сказала мама. - Отличная приправа к рагу из зайца.
- Это тимьян-то? - пренебрежительно заметил Франсуа ( крестьянин, который везёт их на виллу) . - Куда лучше класть перечную мяту.
- А что это такое?
- Она вроде мяты, но и на тимьян смахивает. Словами не скажешь - я вам ее покажу.
Потом он стал толковать о майоране, розмарине, шалфее, укропе: ими, мол, надо «начинить брюхо зайчихи» или же «мелко-мелко нарубить» и потушить «с изрядным куском свиного сала».
Взрослые увлечены охотой, а папа Жозеф - еще и скупкой старья в блошиной лавке.
...У отца была страсть покупать всякое старье у торговцев подержанными вещами.
Каждый месяц, получив в мэрии свой учительский «оклад», он приносил домой разные диковинки: рваный намордник (50 сантимов), затупленный циркуль-делитель с отломанным кончиком (1 франк 50 сантимов), смычок от контрабаса (1 франк), хирургическую пилу (2 франка), морскую подзорную трубу, через которую все было видно шиворот-навыворот (3 франка), нож для скальпирования (2 франка), охотничий рог, немного сплюснутый, с мундштуком от тромбона (3 франка), не говоря уж о других загадочных вещах - назначение их осталось навеки неизвестным, и мы натыкались на них во всех углах дома.
Сцена торга Жозефа со старьевщиком - одна из лучших в романе:
- Значит, вас ничуть не волнует мысль, что эта мебель, быть может, видала королеву Марию-Антуанетту в ночной рубашке?
- Судя по состоянию этой мебели, было бы неудивительно, если бы она видела царя Ирода в трусиках!
Дружба с деревенским мальчиком Лили, сопровождение отца и дяди в охотничьих походах, ловля цикад, платаны, заросли колючей ежевики, гигантские змеи и королевские куропатки, исследование окрестных гор и долин - детство Марселя благоухает и жужжит как южный луг.
В третьей части "Пора тайн" Марсель идет в новую школу, вернее в лицей. Лицей начала ХХ века весьма примечательное место. Помню как поразил меня обед шестиклассников :
...длинные столы разделены на каре по шесть человек.<...>Бутылка виноградного вина тоже рассчитана на шесть человек; тут наши четыре сотрапезника, узнав, что ни Олива, ни я не пьем вина, громко возликовали.
Эта трапеза была чудесной передышкой после уроков. Я еще никогда не завтракал со сверстниками без взрослых - ведь они то приказывают нам молчать («За столом дети не разговаривают!»), то заставляют есть невкусное кушанье («Ешь свой суп!», «Кончай свой салат!»). Мы вели очень интересный разговор, и я наслаждался тем, что могу за едой говорить неприличные слова.
Меню было необычайное. На первое вместо супа нам подали колбасу, масло, маслины, а на второе - баранью ногу с жареным картофелем. Я думал, это все. Ничего подобного. Нам принесли… угадайте, что? Макароны, все в кружевах из растаявшего тертого сыра! А потом дали по чудесному апельсину на каждого.
Мальчишки учат латынь, английский, математику, стреляют из духовых трубок бумажными шариками, дерутся, дружат, немного завидуют друг другу, защищают слабых, изводят преподавателей и классных наставников.
В лицее три категории учеников - пансионеры, полупансионеры и экстерны. Обучение в лицее дорогое, Марсель смог получить стипендию, и только благодаря этому учится в этом элитном учебном заведении.
Экстерны принадлжеали к высшей касте :
Экстерны и вправду были слишком шикарны. Они появлялись с утра в полном параде. Они носили полуботинки из желтой или светло-коричневой кожи с широкими, как ленты, шелковыми шнурками, которые завязывались пышным бантом-бабочкой. <...>
Карманы у них были набиты шариками, они вечно сосали тянучки «Собачка скачет» или лакричные конфеты, пахнущие фиалкой, на второй перемене, в десять утра, они покупали у швейцара румяные рожки, золотистое миндальное пирожное по пять су за штуку; вот откуда возникла легенда, что наш швейцар давно миллионер.
Но в классе экстерны просто подавляли своим роскошным образом жизни. Отстегнув никелированные застежки рыжего кожаного или синего сафьянового портфеля, экстерн вынимал четырехугольный коврик с блестящим шелковистым ворсом и аккуратно расстилал его на скамье, дабы уберечь свой драгоценный зад от соприкосновения с голыми досками. Казалось, принимая эти меры предосторожности, экстерн хочет доказать, что недаром в сказке принцесса жаловалась, будто проснулась чуть свет вся в синяках из-за горошины, грубо напоминавшей ей о своем присутствии даже под четырьмя перинами.
Уместив таким образом свою особу, экстерн вынимал лакированный пенал и раскладывал перед собою его содержимое: ластик величиной с кусок туалетного мыла, блестящие металлические точилки для карандашей с узкой выемкой для грифеля, огромные разноцветные карандаши; а Офан, сидевший впереди нас, показал мне совсем особенный карандаш, который был сделан не из дерева. Вокруг очень толстого грифеля спиралью вилась узкая бумажная лента. Если грифель сломался, стоило лишь отвернуть несколько сантиметров бумажной ленты, и карандаш снова очинен! У экстернов были и ручки не то из оникса, не то из янтаря - так или иначе, из дорогого материала, - в которые вставлялись золотые перья; были у них и перламутровые перочинные ножички, острые, как бритва.
Я и сейчас, читая описание канцелярских и школьных богатств экстернов, преисполнена зависти. К слову Марсель вступил в противостояние с огромным как битюг экстерном по фамилии Пегомас, и даже бил ему морду на дуэли!
Вся книга проникнута атмосферой семьи, добротой, юмором. Марсель чудесный парнишка - честный, отважный и очень стремящийся к знаниям, хороший сын и друг.
4. Александр Раскин. Как папа был маленьким.
[Как папа был маленьким]Про эту книгу я писала длинную рецензию на букник. Её там подредактировали и сократили, так что напомню Полный вариант :
http://kislaya.livejournal.com/166579.html#comments
Сейчас я вам процитирую только душещипательный кусочек рассказа - "Как папа охотился на тигра":
...Горбушка сказал:
- Значит, так. Ты, ты, ты, ты и ты будете слонами. Я, он, он и он будем охотниками. Наш двор - это джунгли. А вместо ружья каждый охотник берёт палку. Взяли? Теперь сели на слонов и поехали. А вот и тигр. Смотрите, какой полосатый!
- Да это же котёнок, - сказал маленький папа.
- Молчи! Ты ничего не понимаешь! Слушать мою команду! Слоны, вперёд!
Маленький папа был охотником. Сидя на своём слоне, он видел, как полосатый котёнок с удивлением смотрел на слонов и охотников, он даже не пытался бежать, так он был ошеломлён. Но тут Горбушка скомандовал:
- Пли!
На котёнка обрушился град палок и камней. Маленький папа не удержался и тоже бросил свою палку, но он не попал. Котёнок испугался и бросился бежать. Но тут чей-то камень ударил его в голову. Он дёрнулся два раза и затих.
- Тигр убит! - крикнул Горбушка.
Но кто-то из ребят закричал:
- Котёнок-то умер!..
И все побежали смотреть на котёнка.
Он лежал маленький, тихий, полосатый. Лежал и не двигался. И вдруг маленький папа понял, что котёнок-то был живой. А стал мёртвый. Никогда он теперь не будет прыгать, бегать, играть с другими котятами, никогда он не будет большим, взрослым котом. Не будет ловить мышей, не будет мяукать на крыше. Ничего не будет. Наверно, он совсем не хотел играть в охоту на тигра. Но его ведь никто не спросил об этом. Ребята стояли около котёнка и молчали. Молчал даже Горбушка. Вдруг кто-то заплакал и закричал:
- Ой, мой котик, мой котик... - Это плакала маленькая девочка с большим голубым бантом.
Она подняла котёнка и унесла его в дом. А ребята разошлись, не глядя друг на друга.
С тех пор маленький папа никогда не обижал ни кошку, ни собаку, ни других животных. И ему до сих пор жалко того котёнка.
5. Я не уверена, что это автобиография, но очень похоже!
Ирмгард Койн ( она же видимо из Коэнов-Когано-Каганов) "Девочка с которой другим детям не разрешали водиться"
[про эту девочку]Это небольшая, но очень насыщенная повесть о немецкой девочке-шалунье. Её детство пришлось на те же годы, что и у Льва Кассиля, Эриха Кестнера, - канун Первой Мировой.
Девочка баловалась с размахом, это достойная предтеча Пеппи Длинный чулок, только девочка была реальная, а не вымышленная. Особенно я эту книгу рекомендую хорошим и приличным девочкам-отличницам!
...Вчера вечером я никак не могла заснуть, потому что должна была придумать кровавую месть для фрау Мейзер, которую мы зовем ядовитой каракатицей. Вообще я по утрам всегда очень хочу спать и поэтому медленно одеваюсь, а когда иду в ванную, открываю там кран, чтобы бежала вода и все бы думали, что я моюсь. А я в это время сажусь на край ванны, чтобы еще немножко поспать. Поэтому я часто опаздываю в школу.
...Когда я проходила испытание чтобы вступить в шайку неистовых бандитов, я проглотила по частям довольно большой кусок дождевого червя, а потом, как фокусник в цирке, выплюнула его обратно, и еще подкралась к тыкве в огороде самого полицейского комиссара и утащила ее.
...Мамины знакомые ужасно скучные. Мне непонятно, зачем я должна говорить «здравствуйте!» каждой в отдельности. Они шуршат платьями, смеются и все время болтают, перебивая друг друга. Я только успеваю посмотреть, сколько они оставили пирожных, и сообразить, перепадет ли потом и мне что-нибудь. «Какая ты стала большая!» - говорят они, и «Тебе нравится ходить в школу?», и «Какие у вас сегодня были уроки?» И тут же продолжают болтать о шуме в ушах, о замечательном гомеопате, о промотанном состоянии и первосортном майонезе, о какой-то иссохшей девице и о том, что чей-то двоюродный брат-академик совсем опустился. Я же раздумываю над тем, как бы незаметно раздавить ногой парочку зловонных бомб, купленных у «Короля чудес», и стараюсь представить себе, как все эти дамы тогда заголосили бы, и какое бы у них было выражение лица, и что бы вообще произошло. Может быть, все это было бы так же красиво и интересно, как когда на небе появляется радуга.
...Позавчера пришлось заплатить прыщавой фрейлейн Левених, которая живет на нашей улице, за ее новый белый воротничок только потому, что я старой самопишущей ручкой брызнула ей чернила за воротник. Но я должна была это сделать, потому что фрейлейн Левених всегда приходит к моей маме и говорит ей: «Ах, моя дорогая, я считаю, что вы неправильно воспитываете своего ребенка. Если бы вы ежедневно на несколько часов запирали эту маленькую озорницу в темной комнате, то наша любимица, наверно, очень скоро стала бы скромной и послушной девочкой». Она говорит это, а потом удивляется, что я ненавижу ее. Ни одна девочка не будет любить человека, который хочет часами держать ее взаперти в темной комнате. И еще она считает, что меня надо выпороть. А после всего этого она говорит: «Иди-ка сюда» - и хочет поцеловать меня своими поджатыми, потрескавшимися губами.
Про эту книжку я тоже писала на Букник, не буду повторяться :
http://family.booknik.ru/articles/starye-knigi/devochki-byvayut-raznye/
6. Кестнер. Когда я был маленьким.
Ну, это моя самая любимая книга из всех вышеописанных.
[и тут Остапа понесло про Кестнера]Во-первых она не для детей.
Кестнер описывал свою читательскую аудиторию - как людей между 8 и 80 годами.
Кестнер начинает свою семейную сагу с самых отдаленных предков и родственников, рассказывает о семьях своих родителей, об отце, шорнике и седельщике, о матери-парикмахерше, которая "день-деньской
работает", "завивает щипцами волосы", чтобы сын мог получить образование.
Во-вторых, это самая нежная изо всех известных мне историй о матери и сыне. Кестнер очень любил свою маму и пронес через всю жизнь это чувство. Его герои кстати точно также трогательно и бережно относятся к мамам.
Обожает свою мать маленький Эмиль, герой самой знаменитой повести Кестнера "Эмиль и сыщики". В романе "Фабиан" герой тайком положил в сумочку уезжавшей матери двадцать марок;
вернувшись домой, он обнаружил на столе в конверте двадцать марок, которые так же тайком оставила ему мать.
"С математической точки зрения результат равен нулю. Каждый остался при своих. Но добрые дела нельзя аннулировать. Моральные уравнения решаются иначе, чем арифметические".
Кестнер, как пишут в предисловии к его книге, вообще был из тех, для кого память детства не просто дорога, но жизненно насущна: именно она, по его убеждению, позволяет человеку сохранять и поддерживать лучшее, драгоценнейшее в себе.
Этим отношением к детству мне так близок Кестнер. И еще Набоков!
В третьих, очарование книги "Когда я был маленьким" - в словесной ткани, в самой атмосфере книги, умной, доброй, ироничной.
Рассказывая о старом Дрездене с его прекрасными улицами и зданиями, писатель говорит: "Не из книг узнавал я, что такое красота. Мне дано было дышать красотой, как детям лесника - напоенным сосной воздухом".
Эрих Кестнер был единственным из писателей, кто самолично пришел посмотреть на сожжение его книг нацистами в 1933 году Берлине на площади Опернплац.
"Я стоял перед университетом, - вспоминал он после войны, - стиснутый среди студентов в форме штурмовиков (цвет нации!), смотрел, как в трепещущее пламя летят наши книги, слушал слащавые тирады этих мелких отъявленных лгунов".
В огонь летели Маркс и Каутский ( известный мне ранее только по переписке его с Энгельсом, которую читал Полиграф Полиграфович Шариков), Фрейд, Ремарк, Генрих Манн.
Какая-то женщина в толпе узнала Кестнера, крикнула: "А вот и он сам!" Писателю стало не по себе.
Похоронный ветер дул над городом
Кестнер был крайне разноплановым и плодовитым автором - писал киноценарии, занимался журналистикой, публиковал юмористические рассказы в журналах. Известный американский романист Торнтон Уайлдер как-то написал ему: "Я знаю шестерых Кестнеров. А эти шестеро Кестнеров знают ли друг друга?"
Я очень советую каждому взрослому почитать Кестнера.
Хоть старого Дрездена уже нет, но его можно увидеть глазами Кестнера:
Да, Дрезден был изумительным городом. Можете мне поверить. И должны будете мне поверить! Никто из вас, каким бы богатым ни был ваш отец, не в состоянии поехать туда по железной дороге и посмотреть, прав ли я. Ибо города Дрездена более не существует. Он, за малым исключением, исчез с лица земли. Его стерла вторая мировая война за одну ночь и одним мановением руки. Сотнями лет создавалась его ни с чем не сравнимая красота. Всего несколько часов потребовалось, чтобы обратить все в прах. Это произошло 13 февраля 1945 года
Кроме того книга абсолютно, магически увлекательная, хотя не содержит ни сюжета, ни выдумки.
Когда я читаю интернетный баян про зимой пять километров в школу, я вспоминаю как мама Эриха, маленькая Ида Августин рвалась к знаниям:
Зимой, случалось, снегу навалит столько, что дверь из дому не откроешь!
И дети, если хотели попасть в школу (или дед считал, что они обязаны хотеть), вылезали в окошко.
Если же дверь, несмотря на снег, все же удавалось открыть, приходилось сперва еще лопатами прокопать туннель, по которому дети чуть ли не ползком выбирались на волю! Хоть это было очень
весело, но веселье длилось недолго. Потому что над полями завывал ледяной ветер. На каждом шагу ребятишки по пояс проваливались в снег. Руки, ноги, уши до того стыли, что на глаза наворачивались слезы. А когда, промокшие до нитки и вконец промерзшие, они с опозданием приходили в школу, ничего занимательного и стоящего там нельзя было узнать!
Все это не отпугнуло маленькую Иду. Она вылезала из окна. Она ползла на карачках по снежному туннелю. Она мерзла и потихоньку плакала по дороге в школу. Ей это было нипочем, ибо она жаждала и алкала знаний. Она стремилась узнать все, что знал сам старый учитель. И хоть знал он не так-то много, но все-таки побольше маленькой Иды!
Можно узнать о замечательной традиции наряжать маленьких мальчиков в платьица, о огромных фунтиках конфет, которые и по сей день выдают немецким детишкам 1 сентября в школу вместе гладиолусов.
О том, как самоотверженно трудилась матушка Ида Кестнер, как мать и сын путешествовали в Саксонскую Швейцарию и прочие уголки Германии, как родители Эриха соперничали в конкуренции за любовь сыночка.
Лишь раз в году я жаждал иметь братьев и сестер: в сочельник. А на первый день рождества, по мне, пусть бы улетали, но, так уж и быть, после жареного гуся с клецками, красной капустой и салатом из сельдерея. Я далее уступил бы им собственную порцию и сам ел гусиные потроха, лишь бы в вечер
24 декабря не быть одному! Половину подарков бы им отвалил, а подарки в самом деле были прекрасные!
Но почему именно в этот вечер, самый лучший для ребят вечер в году, я не хотел оставаться один и быть единственным ребенком? Я боялся. Меня страшила раздача подарков! И страх свой я к тому же не должен был показывать.
Мои родители из любви ко мне меня друг к другу ревновали. Они старались это скрывать, и часто им это удавалось. Но в лучший день в году им это удавалось плохо. Обычно ради меня они, насколько могли, держали себя в руках, но в сочельник они не очень-то могли. Это было свыше их сил. Я все
это знал и должен был ради нас всех делать вид, будто ничего не замечаю.
<...>Это была конкурентная борьба из любви ко мне, и борьба ожесточенная. Драма с тремя действующими лицами, последний акт которой разыгрывался каждый год в сочельник. Главную роль играл маленький мальчик. И от его таланта импровизатора зависело, обернется ли пьеса комедией или трагедией. Еще и сейчас, когда я об этом вспоминаю, у меня начинает колотиться сердце.
<...>
Я стоял у стола c подарками и радовался, уподобляясь маятнику. Радовался направо - к радости матушки. Радовался на левую половину стола, восхищаясь отцовской конюшней в целом. Потом снова радовался направо, на сей раз любуясь санками, и снова налево, особенно выделяя уздечки. И еще раз направо, и еще раз налево, и ни тут, ни там чересчур долго, и ни тут, ни там чересчур коротко. Я радовался искренне, а вынужден был свою радость отмерять и унижать. Я целовал обоих по одному разу в щеку.
Меня как маму маленького мальчика очень волнуют отношения между матерями и сыночками. Итак, как мама любила Эриха :
...Матушка не была ангелом и не собиралась им стать. Ее идеал был куда более земным. Ее цель хоть и лежала вдалеке, но не в заоблачных высях. И была достижимой. И поскольку никто не мог сравниться с матушкой в энергии и она не позволяла никому вмешиваться, то своего достигла.
Ида Кестнер хотела стать совершеннейшей из матерей для своего сына. И поскольку она этого по- настоящему хотела, то не считалась ни с кем, далее с собой, и действительно стала совершеннейшей из матерей. Всю свою любовь и фантазию, все свои силы, каждую минуту времени и каждую свою мысль, само существование свое она с азартом страстного игрока поставила на одну-единственную карту - на меня. Ставкой была вся жизнь ее целиком, без остатка!
Картой в игре был я. Поэтому я обязан был выиграть. Поэтому я не смел ее разочаровать. Поэтому я стал первым учеником и хорошим сыном.
Достижимые цели особенны тем и тем особенно изматывают, что мы хотим их достичь. Они как бы бросают нам вызов, и мы, не оглядываясь по сторонам, устремляемся в путь. Матушка не оглядывалась по сторонам. Она любила меня и никого больше. Она была добра ко мне, и этим доброта ее исчерпывалась. Она
дарила мне свою веселость, и окружающим ничего не оставалось. Она думала только обо мне, и других дум у нее не было. Матушка жила и дышала только мной.
К сожалению достаточно рано мать Кестнера заболела психиатрическим заболеванием, на неё накатывали приступы паники и тяжкой депрессии, она оставляла странные записки, уходила стоять на мосту, смотреть в темную страшную воду и пугала свою семью. Подросток Эрих пошёл посоветоваться к семейному врачу - советнику медицины Циммерману. Врач посочувствовал пареньку, посоветовал ему беречь маму и давать ей побольше отдыха. Под конец визита мальчик с трудом вымолвил:
...Так вы не считаете, что она в самом деле может... когда-нибудь... с моста?..
- Нет, - сказал он, - не считаю. Даже если она позабудет все на свете, сердце ее будет думать о тебе. - Он улыбнулся: - Ты ее ангел-хранитель!
Писатель вспомнил слова доктора много лет спустя, когда он, пятидесятилетний, уже после Второй мировой войны, приехал навестить свою потерявшую память и все жизненные силы матушку в санаторий, куда он её поместил
...потому что матушка - ей было под восемьдесят, - истощенная жизнью, в которой знала лишь труд и заботы, страдала потерей памяти и нуждалась в уходе и присмотре.
Она держала на коленях платок и безостановочно, без устали то расстилала его, то складывала, с растерянной улыбкой подняла на меня глаза, словно бы меня узнала, кивнула и вдруг спросила:
- А где же Эрих?
Она спрашивала меня о своем сыне! У меня сердце перевернулось. Как раньше, когда она с отсутствующим взглядом стояла на мосту.
"Даже если она позабудет все на свете, сердце ее будет думать о тебе".
Теперь и глаза ее меня забыли, свою единственную цель и радость! Но только глаза. Не сердце.
На этой душещипательной ноте буду заканчивать.
Я не написала здесь о других автобиографических книгах для детей, о моей Главной Книге, моей детской библии "Дорога уходит в даль" Александры Бруштейн, о книжке Корнея Чуковского "Серебряный герб", о маленькой повести Вера Инбер "Мое детство", которую я брала в библиотеке, о страшной местами книге Елены Водовозовой "История одного детства".
Потому что нельзя объять необъятное, а мои обзоры становятся все более и более нудными :)
До новых встреч!