No, I don't want to follow Death and all of his friends
Дэвид Боуи умер, за ним - Алан Рикман, а в канун католического Рождества, пока мы с лордом раскатывали имбирное тесто в четыре руки, умерла моя сибирская бабушка Маша - тихо и во сне, предварительно потеряв разум. Маленькая, черноглазая, смиренная женщина, которую я не знала почти совсем - только по фотографиям, по редким рассказам отца, и по единственному визиту - мы с папой несколько дней качались в поезде, пили чай, покупали землянику на полустанках, а за окном всё время был лес, лес, лес, и я отслеживала названия рек по карманному железнодорожному атласу. Что важнее - мне было пятнадцать, если вы ещё помните, что это значит. Я стриглась и одевалась под мальчика, категорически не знала, куда себя девать, и, уж конечно, не представляла, как и о чём говорить со всеми этими милыми, но чужими людьми. Я благодарно ела мороженое, которое покупал мне дядя, и послушно каталась на американских горках.
А бабушка... Во-первых, она представляла собой идеальный пример того, что по-английски зовётся unintrusive - плотно кормила меня завтраками, обедами и ужинами, которые я вечно оставляла на тарелке, не задавала слишком личных вопросов, и вообще не пыталась втереться в доверие к подростковой недоразвитой душе. Она не претендовала ни на моё пространство, ни на время, ни даже на любовь, что было и ново, и прекрасно. Единственная смуглянка в северном, северном роду, единственный сдержанный человек, идеально держащий дистанцию - без холода, без self-consciousness, без задней мысли. Так и запомню её, пожалуй.
И ещё - это была моя последняя бабушка. Она ушла, и я из третьего поколения сделала квантовый прыжок в поколение второе. Наверное, это значило бы что-то, если бы я уже осознала свою смертность, но смерть для меня по-прежнему - чистая теория, к которой трудно относиться серьёзно, и я ничего не могу с этим сделать. Мы будем жить вечно, пока не умрём. Или так: если мы до сих пор не умерли - значит, мы вообще не умрём. И точка.
А бабушка... Во-первых, она представляла собой идеальный пример того, что по-английски зовётся unintrusive - плотно кормила меня завтраками, обедами и ужинами, которые я вечно оставляла на тарелке, не задавала слишком личных вопросов, и вообще не пыталась втереться в доверие к подростковой недоразвитой душе. Она не претендовала ни на моё пространство, ни на время, ни даже на любовь, что было и ново, и прекрасно. Единственная смуглянка в северном, северном роду, единственный сдержанный человек, идеально держащий дистанцию - без холода, без self-consciousness, без задней мысли. Так и запомню её, пожалуй.
И ещё - это была моя последняя бабушка. Она ушла, и я из третьего поколения сделала квантовый прыжок в поколение второе. Наверное, это значило бы что-то, если бы я уже осознала свою смертность, но смерть для меня по-прежнему - чистая теория, к которой трудно относиться серьёзно, и я ничего не могу с этим сделать. Мы будем жить вечно, пока не умрём. Или так: если мы до сих пор не умерли - значит, мы вообще не умрём. И точка.