Кальвария, католический аттракцион
Начинаешь лучше понимать Лютера…
Снаружи это выглядело как убежавшее из кастрюли тесто, как нарост на древесном стволе, как живот состарившегося борца сумо. Нам сказали: там мавзолей Гайдна. А где Эстерхази, там и Гайдн; мы видели выставку про него, мы посетили его дом. Гайдн в Кишмартоне работает Моцартом: это в Вене всё про Моцарта, здесь про Гайдна. Пошли.
Оказалось, это кальвария. Воспроизведение крестного пути Христа общим числом в 24 пещеры-«станции». Контрреформационная затея того же князя Пала Эстерхази, владельца замка с крокодилом, автора Harmonia caelestis, предтечи «Компромисса».
Статуи чуть меньше человеческого роста - хочется сказать «куклы» - изображают евангельские сцены так, чтоб «Ах!». Очи к небесам, жесты как в театре, про анатомическую точность не спрашивайте - чай, не Микеланджело в скульпторы приглашали.
Тема куда как трагична, но оставшиеся безымянными мастера явно обращаются не к сочувствую зрителя, а к его любопытству. Фигур много, они размахивают руками, гримасничают, у них разные одежды и разные выражения лиц. Что мастерам удаётся, так это руки. Положения ладоней и конфигурации пальцев создают шум, поток речей, разговоров и реплик, куда более внятных, чем тексты на свитках, которые эти персонажи держат в руках (нам тексты невнятны по причине слабого знания латыни, но ведь и зрители XVIII столетия не все их с ходу прочли бы).
Бредёшь внутри скалы, свернуть некуда, и за каждым поворотом - новая пещера, с новой сценой. Прежде то освещалось, надо полагать, свечами - и надо представить, как эти фигуры выглядели в свете их дрожащего пламени. К месту вспоминается Флоренский: «Никто не станет спорить, что электрический свет убивает краску и нарушает равновесие цветовых масс; если я скажу, что нельзя рассматривать икону в богатом синими и фиолетовыми лучами электрическом свете, то едва ли кто станет спорить со мною». Представить не получается. Не получается влезть в шкуру католика XVIII века и отвлечься от общей наивности замысла, не удаётся перестать видеть в этом откровенный китч, забыть об ассоциациях с музеем мадам Тюссо и кукольным театром.
Кажется, я всё же нафотографировала самые удачные из 24 композиций. Смотрю на снимок - да хороша Мария! Там же, в этих пещерах, в голову приходило только слово «аттракцион». Кальварию создают усилия разных искусств - тут и скульптуры, причём раскрашенная, и театральные эффекты света, и звуки шагов в тишине, и даже запахи свечей и холодного камня - далее Флоренского про синтез искусств можно цитировать абзацами - подходит. Только не цирковое ли искусство нужно добавить в перечень? Не ярмарочным ли балаганом отдаёт всё это нагромождение? «А вот тут у нас!» Кажется, тебя так и тянут за руку к следующей сцене - в уверенности, что ты ахнешь, хлопнешь себя руками по бокам и воскликнешь что-нибудь вроде «Ух! Как живые!» А организаторы аттракциона поторапливают: «А там смотрите, что ещё есть!»
Начинаешь лучше понимать Лютера. Это, конечно, уже контрреформация, тому Лютеру ответ. Но становится понятно, почему протестантам противны стали эти попытки превратить священную историю в кукольный спектакль для малолеток - противны до того, что они разбили, сожгли и уничтожили огромное количество икон и статуй. Погибли, надо полагать, и прекраснейшие произведения в том числе, однако гнев и отвращение при наличии искренней веры должны были вызывать создания как раз такого рода - упрощающие, профанирующие, в худшем значении слова пропагандистские. Кальвин не зря сокрушался; «…когда Христа следовало искать в Его Слове, таинствах и духовной милости, мир, по его обычаю, был в восторге от Его одежд и пелёнок, и, таким образом, вместо Его главного дела чтил мелочи». По его обычаю, вот, видимо, в чём дело. Мы-то думаем, что мы такие умные-грамотные, Гайдна только что слушали, Эстерхази читали, а кальвария обращается к тому в нас, чему интересны пелёнки, одежды и мелочи. А тут ещё пещера! А в ней ещё сцена! Вы только поглядите! Куда же вы?
Мы смеёмся, обижаемся, пожимаем плечами и торопимся на выход.