Бабушка из Майка
В шестидесятые-семидесятые годы ХХ века в поместье Майк, монастыре из прошлого поста, в домике-келье № 13, жила бабушка Петера Эстерхази. Графиня Маргарет, дочь Дюлы Каройи, дважды премьер-министра Венгрии, жена графа Морица Эстерхази, тоже премьер-министра.
Петер Эстерхази. «Небесная гармония» (Harmonia caelestis), 2000:
«После 1945 года она лишилась всего, но, учитывая антифашистские позиции дедушки, ей оставили несколько хольдов земли, которые за полурожая бабушка сдавала в аренду, получая за это картошку, овощи, фрукты».
Её муж после 1956 году из Венгрии уехал. Она осталась.
фото
Это она. Те же ворота были в кадре вчерашнего поста.
С воротами понятно. Забор же нам определить не удалось:
«…Ну кто мог подумать, уразуметь, что ежели некто (иль нечто) является тварью Божией, то факт сей имеет последствия столь серьёзные, что эту тварь нельзя, например, перекинуть через забор? Про забор следует непременно заметить, что построен он был из камня (патрон-основатель монашеского скита, который когда-то существовал в Майке, позволил использовать для строительства даже находившиеся поблизости римские руины, а также «забирать невозбранно из замка нашего, Гестеша, камень тёсаный, что в строении свален привратном, чуть подале от внешней стены»), иными словами, забор был для взгляда непроницаем, что когда-то служило определённой цели - изолировать кельи братии от внешнего мира, а ныне - уже не целью, а следствием сего обстоятельства было то, что траекторию твари Божией, которую зашвырнули через забор, проследить можно было только до середины, а дальше о ней можно было только догадываться, к тому же мы не могли получить подтверждение расхожему представлению, будто тварь сия приземляется непременно и обязательно на четыре лапы; зато мы имели возможность с замиранием сердца биться об заклад, сколько времени проведёт в полете это бескрылое существо, ибо волнующий момент приземления поддавался все же определению - достаточно было закрыть глаза и с благоговейной сосредоточенностью, как это делают миномётчики, считать: двадцать один, двадцать два, двадцать три, ба-бах! (в данном случае: шмяк!)
Непревзойдённым асом в этом деле была сестрёнка - меня почему-то смущала конкретность кошки, то, что у неё (у кошки) было имя, иначе говоря, именно то, что они - твари Божии. Сестрёнку это не волновало, её занимал только сам процесс метания, изящество траектории и подсчёт секунд.
Постепенно воздушное пространство двора, будто пташками певчими, заполнилось летающими кошками. Разоблачение было уже только делом времени. И оно наступило.
Бабушка без лишних слов пригласила нас к себе в комнату. Она не спрашивала, что случилось, она это знала, не спрашивала кто - знала, что мы, все вместе, не важна была для неё и мера участия, «кто выше кидал» её тоже не интересовало, как не интересовали и смягчающие обстоятельства наподобие угрызений совести, короче, в детали она не вдавалась. В руках она держала арапник.
- Это что? - спросила сестрёнка, которая всегда задавала вопросы.
- Арапник, собак лупить, - доходчиво объяснила бабушка, что подействовало на нас успокаивающе, так как мы собаками не были, хотя отец нас и называл так порою, когда был в хорошем расположении духа. Лицо бабушки, на первый взгляд, тоже не предвещало того безумного урагана, который вскоре на нас обрушился. Но тогда мы уже не смотрели на бабушкино лицо - оно, может, и к лучшему, - а съёживались, как могли, под ударами, пытаясь как-то защититься. На каждого пришлось по две плети, и когда мы очухались, ураган уже миновал.
Спины наши сладко чесались, по ним, оставляя приятное ощущение, занятно бегали мурашки. Мы засмеялись. Все, кроме бабушки, которая не сердилась на нас из-за этого смеха, она вообще не сердилась на нас, по-видимому, она легко и с глубоким внутренним убеждением следовала принципу: ненавидеть не нас, а наши недостатки. Не знаю… Зато она знала, что ощущение сладкой щекотки скоро сменится жгучей болью и ломотой, и на спинах наших набухнут кровавые рубцы шириною в палец. Тело словно разрезали по рубцам - того и гляди развалится на куски. Так что мы и пошевелиться не смели. Что было самое странное - новая, крадущаяся походка, словно мы пытались незаметно скрыться. От бабушки, от закона, от самих себя? Отвратное ощущение».
Ещё:
«…Летом или когда в семье появлялось пополнение, мы подолгу бывали у бабушки. Она научила нас работать. Отец тоже все время работал, это мы видели, но брать с него пример не хотелось, потому что он вечно сидел за письменным столом и переводил, что означало, что нам все время пришлось бы учиться. Мамочка пыталась действовать более прямо, но - спрашивается - какими методами? Сходить в магазин за покупками, прополоть огород, разве это мужская работа (выражение моей сестрёнки!), по собственной воле мы ни за что этим не занимались бы. А главное - никакой оплаты!
У бабушки основной работой была пилка дров и походы за водой. С двумя старинными, ещё с графскими гербами, белыми эмалированными бидонами нужно было дойти до водоразборной колонки и принести воды, тариф - 50 филлеров, это было самым выгодным делом, но, увы, конечным. Бесконечным выглядело количество дров, которые надо было напилить. Оплата зависела от толщины, учитывались и индивидуальные факторы, сучковатость, порода дерева (например, дьявольски твёрдый бук), за что полагалась надбавка. Толщина была 10 филлеров, 20 филлеров, 50 филлеров, 1 форинт, 2 форинта. Определяли мы её сами и никогда бабушку не обманывали. Даже немножко контролировали друг друга. До сих пор, увидев бревно, я с первого взгляда определяю по толщине ствола, сколько в нем филлеров.
В спорных случаях последнее слово было за бабушкой. Она была щедрой, никогда не пыталась нас подловить, но и не умилялась, видя, что поработали мы на совесть».
Наверное, тут должна быть какая-то мораль. Морали нет.
Есть гениальная литература, есть тщательно восстановленное поместье.
И документальный фильм, который так и называется: «A 13-as cella grófnője / Графиня 13-й кельи».