Коттеджный посёлок для монахов-отшельников
А как иначе назвать, если кельями тут служили отдельные благоустроенные домики с собственными капеллами и индивидуальными садиками?
Жившие здесь монахи-камальдулы, камальдолийцы, давали обет молчания. Говорили они только с Богом - молитвами в кельях, мессами в церкви. Между собой дозволялось перекинуться парой слов лишь на Рождество и на Пасху. О чём разговаривать с собратом, если молчал перед этим полгода? Разве что попросить соль передать.
Впрочем, здесь, в поместье и монастыре Майке, и не хочется говорить и тем более шуметь. И даже о ненужности разговоров говорить нет надобности - всё уже сказано: «Прежде чем что-то сказать, подумай, прекрасней ли тишины будет то, чем ты её разрушишь». Висит на стене табличка с цитатой, настраивает на должный лад.
Увы, благополучие монастыря длилось всего-то одиннадцать лет. В 1770 году строительство было в целом завершено, выстроены церковь св. Яна Непомуцкого (арх. Franz Anton Pilgram, затем Jakab Fellner), основной корпус с трапезной и семнадцать домиков-коттеджей (они же кельи). А в 1781-м Иосиф Второй, энтузиаст Просвещения и реформатор, издал знаменитый указ, упраздняющий за ненадобностью все те монастыри и ордена, которые не способствовали делу совершенствования общества. Камальдулы могли бы возразить - в конце концов, среди их занятий числились и врачевание, и чтение, но - промолчали.
Домики отмечены гербами на фасадах. Аристократические семьи давали деньги на их строительство и получали право таким образом отметить своё финансовое участие; возможно, присматривая и себе место для ухода от мира - в тишину - на старости лет.
В домиках (80 кв. м, однако) жили монахи особого, отшельнического статуса, который ещё нужно было заслужить тремя годами обычной монашеской жизни.
Кровать, письменный стол. Распятие. Книги. Часы. Светильники. Окно в сад.
Что ещё нужно для жизни?
Восстановленные кельи главного корпуса тоже выглядят уютно, как недорогая провинциальная гостиница.
Кухня.
Келья.
Кажется, молчание здесь понимается не только со стороны природной или духовной, но и политической. Владелец здешних мест граф Йожеф Эстерхази дал приют монахам Камадульского ордена в 1733 году; это время, когда Венгрия, освобождённая Габсбургами от турок, подпадает под их, Габсбургов, власть. И она, особенно после поражения куруцев князя Ференца Ракоци, именно что молчит, не имея ни желания признать австрийское главенство, ни сил ему воспротивиться. В 1741 году корону Венгрии наденет Мария Терезия, и мрачная тишина бессилия сменится тишиной умиротворения - до прихода к власти её сына Иосифа, пытавшего разрешать все вопросы одним росчерком монаршего пера.
В начале следующего века два еврея-предпринимателя, Маутнер и Кадиш, открыли в монастырских корпусах суконную мануфактуру. Наполеоновские войны, армейские поставки, большие заказы… В 1815 году здесь работало, пишут, сто пятьдесят человек - не мало. Мануфактура закрылась в ходе войны 1848-49 гг., и больше не восстанавливалась.
Поместье снова перешло в собственность графов Эстерхази; фамилия эта мало того что встречается в Венгрии на каждом шагу, но действительно связывает людей, места и события, прошивает ткани истории - как нитка серебряная, превращая полотно в парчу.
Эстерхази превратили монастырь в охотничий замок.
В 1945 г. здесь шли бои, и происходило всё, что войне сопутствует.
В статье венгерской вики присутствует загадочная фраза: «A sérülések ellenére az épületek viszonylag jó állapotban vészelték át a háború megpróbáltatásait Nyevszkij alezredesnek köszönhető, aki felismerve a kolostor történelmi értékét, csak a környező erdőket lövette. / Несмотря на утраты, здания вышли из военных испытаний в относительно хорошем состоянии благодаря подполковнику Невскому, который, признавая историческую ценность монастыря, стрелял лишь по окружающим лесам». Надо полагать, речь идёт о Николае Леонтьевиче Невском, «четырежды Невском», но об этом эпизоде в сети - молчание.
Последним владельцем поместья был граф Мориц Эстерхази.
После революции 1956 года он уехал в Австрию, а жена его осталась, сказав, что если Венгрия устраивала её, пока жизнь была хороша, то не стоит её бросать и тогда, когда стало плохо. О «бабушке из Майка» писал Петер Эстерхази, и мы пошли искать ту стену, через которую дети перебросили кошку и получили от бабушки… Но об этом в следующим раз, а пока, к слову, реплика носителя другого важного для страны имени, Жигмонда Сечени, на вопрос, почему он, граф, не уезжает из социалистической Венгрии, ответившего: «Жига-то, может быть, и уехал бы, да Сечени не пускает».
Церковь сгорела от удара молнии в XIX веке. Осталась колокольня. Мы не могли не.
Виды оттуда…
Молчание - молчанием, но самое главное о Венгрии сказано, и сказано человеком, носившим ту же фамилию, что упомянута уже дважды. «Один. Я одинок. Я дома в тишине. Как будто заперт в тишине. В тишине я дома. Но тишина не отпускает, даже если я ухожу. Куда? Ну, куда-нибудь. Разговаривать, играть. Конечно, я играю. (...) И тишина для меня не темница, она мне нравится. Но все равно. Когда ты один, всё возможно. Просто невозможно не быть одному».
Тут прошло отчасти его детство, но об этом - позднее.
Отреставрировано всё любовно и тщательно. Домики-кельи, вроде бы, планируется в том числе и сдавать под апартаменты, но пока здесь бродят немногочисленные любознательные посетители да рабочие убирают на зиму горшки с олеандрами. Тишина.
И, кстати, какие в Майке пирожные под названием опять-таки «отшельник», «remete»! По общему мнению (а мы ездили компанией, в здешних сладостях разбирающейся) они вполне достойны выдвижения на Торт Венгрии.
Majk, 76 км от Будапешта
https://majkiremeteseg.hu