(no subject)
"Отравлен хлеб, и воздух выпит,
Как трудно раны врачевать!
Иосиф, проданный в Египет,
Не мог сильнее тосковать..."
И очень странное затем продолжение. Следующие три строфы - как будто другое стихотворение...
Мы привыкаем к любимым стихам, но однажды бросается в глаза то, что не бросалось прежде.
И первое, что приходит в голову как параллель к началу этого стиха, - другое точно так же отделенное начало, которое тоже никогда прежде не делилось от продолжения, как привычно любимое:
"В Европе холодно. В Италии темно.
Власть отвратительна, как руки брадобрея..."
Но там хотя бы формальный переход есть. "на Адриатику широкое окно"...
А здесь? Связать проданного Иосифа с бедуинами (которым он был продан, видимо) - и тут же совершенно об Иосифе забыть, и писать о бедуинах, бедуинах и бедуинах. О свободе и вдохновении пустыни. О поэзии, конечно.
Но начала в обоих стихах - сугубо современны для О.М.. "Читателя, советчика, врача!" - вот с чем они связаны.
Как трудно раны врачевать!
Иосиф, проданный в Египет,
Не мог сильнее тосковать..."
И очень странное затем продолжение. Следующие три строфы - как будто другое стихотворение...
Мы привыкаем к любимым стихам, но однажды бросается в глаза то, что не бросалось прежде.
И первое, что приходит в голову как параллель к началу этого стиха, - другое точно так же отделенное начало, которое тоже никогда прежде не делилось от продолжения, как привычно любимое:
"В Европе холодно. В Италии темно.
Власть отвратительна, как руки брадобрея..."
Но там хотя бы формальный переход есть. "на Адриатику широкое окно"...
А здесь? Связать проданного Иосифа с бедуинами (которым он был продан, видимо) - и тут же совершенно об Иосифе забыть, и писать о бедуинах, бедуинах и бедуинах. О свободе и вдохновении пустыни. О поэзии, конечно.
Но начала в обоих стихах - сугубо современны для О.М.. "Читателя, советчика, врача!" - вот с чем они связаны.