О «взрослых цивилизациях». Часть четвертая.

[anlazz]

«- Что совершенная форма научного построения общества - это не просто количественное накопление производительных сил, а качественная ступень - это ведь так просто, - ответил Дар Ветер. - И ещё понимание диалектической взаимозависимости, что новые общественные отношения без новых людей совершенно так же немыслимы, как новые люди без этой новой экономики. Тогда - понимание привело к тому, что главной задачей общества стало воспитание, физическое и духовное развитие человека. Когда это наконец пришло?
- В ЭРМ, в конце века Расщепления, вскоре после ВВР - Второй Великой Революции…» И. А. Ефремов. «Туманность Андромеды».

«Туманность Андромеды» вышла в 1957 году. Это был необычный год - год, когда Советский Союз на весь мир заявил о своем техническом превосходстве над всем остальным миром, включая США, став первооткрывателем космической эры. Небольшой шар с радиопередатчиком, облетающий нашу планету по эллиптической орбите с периодом около полутора часов, на самом деле свидетельствовал о многом. За запуском «Спутника-1» стояло огромное количество сложнейших производств, нужных для постройки космической ракеты. Миллионы точнейшим образом пригнанных друг к другу деталей, тысячи сложнейших узлов, множество прочных и легких сплавов. И за каждым из них - целая отрасль индустриального производства: заводы, производящие эти детали и материалы, заводы, производящие оборудование для «предыдущих» заводов. И так далее, вплоть до производства цемента и добычи песка для заводских корпусов…

Но не следовало думать, что дело ограничивалось одним только производством. Для всех этих заводов и фабрик требовались люди. И не просто люди, а работники, имеющие определенную квалификацию. Рабочие, техники инженеры. Учителя, чтобы готовить рабочих и вузовские преподаватели, чтобы готовить инженеров. Врачи, которые следили бы за здоровьем всех этих работников - потому, что каждый день болезни, естественным образом, снижал бы производительность труда. Наконец, всю эту массу народа требовалось накормить и одеть - ведь как известно, голодный (не в плане «не видящий пармезана», а в плане физического голода) работник работает не в полную силу…

И значит, запуск даже небольшого космического аппарата означал, что страна сумела решить огромное число сложнейших вопросов - и это всего лишь через 12 лет после окончания кровопролитной войны. До этого момента можно было сколько угодно говорить про «нищих большевиков», единственным методом «работы» которых является «заваливание трупами». Но после 4 октября 1957 года об этом уже не могло быть и речи: каждый, более-менее грамотный человек понимал, что никакое количество трупов не способно доставить груз на орбиту. И, следовательно, миф о нищей и забитой стране «с гулагами» разлетался в дребезги, а вместо него появлялось общество высокотехнологичное и динамичное, способное не просто на равных конкурировать, но и обходить самые богатые и развитые страны.

Поэтому запуск первого Спутника можно считать одним из ключевых моментов в советской истории (если не самым ключевым). Даже победа в Великой Отечественной войне, при всем ее колоссальном значении, отходит тут на второй план - хотя бы потому, что этот подвиг так до конца и не был осмыслен (все свелось вначале к славословию в адрес отдельных личностей, а затем - к  однообразной пропаганде, слабо воспринимаемой народом). А Спутник ознаменовал появление новой, космической цивилизации, в которой масса людей устремилась в технические и научные вузы (и это при том, что особенных благ положение ученого или инженера не давало), в котором научно-популярные журналы разлетались, как горячие пирожки, а в кафе спорили физики и лирики (последние, кстати, тоже занимались тем, что воспевали космический порыв). Советские школьники и студенты занимали первые места на всевозможных олимпиадах, а в многочисленных КБ и институтах наступил период «вечного Понедельника», который, как известно, «начинается в субботу». И Джон Кеннеди, президент самого богатого и развитого государства в мировой истории был вынужден, наконец-то, признать превосходство советской системы образования. В общем, Спутник был ключем, открывающим и для «своих», и для «чужих» скрытую до сих пор сторону советского общества.

* * *
Таким же ключом был и роман Ефремова. Коммунизм, который был для СССР  важной частью официальной идеологии, который рассматривался, как высшая цель «партии и правительства», в верности которому клялись все вожди, который глядел на советских граждан с бесчисленных лозунгов и агиток, читатели неожиданно увидели на страницах романа в совершенно ином свете. Это был совершенно не похожий на «официальные» агитки мир, лишенный таких, привычных и в советском обществе, черт, как деление на «высших» и «низших», посвященных и профанов. Мир, лишенный любого упоминания о всевозможных «направляющих и руководящих» - в общем, мир без элиты. Место всевозможного начальства, усердно и неустанно повышающего «народный энтузиазм» и борющегося за перевыполнение плана, в этом мире занимала идея познания и преобразования мира. Именно она направляла людей в дальние и опасные космические экспедиции (Переслегин в своей статье «Странные взрослые» указал запредельный «коэффициент риска», превышающий 60% - много выше, нежели, например, «коэффициент риска» для солдат в годы войны), вела их по пути исследования мира, заставляла работать на переустройстве всей планеты.

И несмотря на это, созданный писателем образ оказался крайне близок многим советским людям. Роман сразу после выхода стал бестселлером, а Ефремов, неожиданным образом, «главным советским фантастом».  Сам Иван Антонович начал писать еще в годы войны, на время болезни лишенный возможности заниматься наукой. И сразу же оказался достаточно популярным автором для того, чтобы быть принятым в Союз Писателей. Но «Туманность Андромеды» превысила все ожидания, просто «взорвав» приключенческую и фантастическую литературу, как таковую. Она разом разом обесценила всю «фантастику ближнего прицела», и определила «космическую направленность» советской фантастики на ближайшие десятилетия. Отныне произведения Ефремова становились событиями всесоюзного масштаба, за его книгами выстраивались очереди, они передавались из рук в руки, а журналы покупались исключительно для того, чтобы прочитать новый отрывок романа.

Столь высокая популярность романа мало объяснялась какими-то «традиционными» факторами. Конечно, Иван Антонович имел хороший и отточенный язык письма, который в свое время восхитил Алексея Толстого, но ИМХО, как раз «Туманность» уступает по художественному исполнению ранним произведениям Ефремова. Я уже писал, что связано подобное с тем, что изображенный в романе мир был настолько отличен от привычной реальности, что делает его описание очень сложной задачей. Ефремову приходилось выступать в двух «ипостасях» одновременно - как ученый и мыслитель, он создавал картины общества будущего, а как писатель - уже переносил это в литературные образы. Но эта некоторая художественная «картонность» и «ходульность» существовала только для литературных критиков, читатель же просто не замечал этого.

Но если читателей привлекали не художественные достоинства, то что же? Сюжет? Да, сюжет романа, конечно, имел некоторый уклон в «приключенческую область», но одно это мало что объясняет. Приключения занимают небольшую часть романа, оставляя место для всевозможных рассуждений и описаний. Да и, кроме всего прочего, «Туманность» не была единственным приключенческим (и даже космическим) романом, выходящим в это время (и большинство произведений подобного плана были гораздо «проще», лишенные пространных отсылок к социальным и психологическим особенностям будущего общества и его членов). Значит, дело не только в сюжете (вернее, вообще не в сюжете).

Реальной причиной популярности «Туманности Андромеды» был описанный в нем мир. Этот мир оказался удивительным образом созвучным людям того времени. Ефремов сумел задеть в душах своих читателей такие струны, которые заставили их с жадностью ждать новых глав романа, а после выхода книги - пытаться ее купить. Никакие заявления критиков о «картонности образов и ходульности сюжета» не могли их остановить - потому, что читатель желал читать именно книгу Ефремова, со всеми его недостатками (а не идеально отточенные произведения других писателей). Мир Ефремова оказывался таким миром, который был крайне комфортным советским людям (по крайней мере, значительной их части). Это явление можно назвать «комплиментарностью» (по аналогии с естественными науками). Следует понимать, что мир «Туманности Андромеды» не являлся простым улучшением современных реалий, перенесенных в космическое будущее (чем грешат большинство фантастов, включая братьев Стругацких). Нет, это был совершенно иной, отличный от современности мир, и тем не менее, близкий и желанный для читателей.

* * *
Можно сказать, что советский человек 1950 годов действительно видел в этом мире будущего «место для себя», но не для себя сегодняшнего, со всеми своими слабостями и недостатками, а для того «идеального» себя, который существует для каждого, но который обыкновенно недосягаем. Наверное, каждый человек прекрасно осознает, что он может быть другим: более благородным, смелым, добрым и даже умным, нежели в данный момент. Казалось бы, как говорит несметная туча психологов: хочешь быть лучше - будь! Однако, бессмысленность данного совета сравнима с его распространенностью - дело в том, что ни один человек не принимает решения исключительно единоличной волей - напротив, огромную роль играет социальное взаимодействие. И это серьезно ограничивает пресловутую свободу решений - каждое из них превращается в сложнейшую задачу по оптимизации множества интересов. Не удивительно, что в подавляющем числе ситуаций применяются то, что можно назвать «типовыми моделями поведения» - отобранные социумом за длительное время. Именно эти «типовые модели», стереотипы поведения и становятся, в большинстве своем, выбором того или иного субъекта.

Получается, что общество заставляет ту или иную личность поступать определенным образом. Но, в свою очередь, само общество формирует эти пресловутые модели исходя из поведения индивидов -именно они «отбираются» социумом, как наиболее подходящие. Диалектическая связь между обществом и личностью была выведена еще первыми марксистами, однако на момент формирования марксистского «корпуса знаний» оказало влиянгие то, что самым мощным фактором, формирующим человеческую личность, были капиталистические отношения. Все остальное вторично - либо ты рабочий, либо капиталист. Отсюда и знаменитое:  «бытие определяет сознание», вернее, общественное бытие определяет общественное сознание, а уж последнее формирует сознание личное. Впрочем, диалектику данной связи никто не отменял - усиление классового сознания рабочих и приводило (и привело) к изменению общественного устройства, описанного в предыдущей части. Капитализм был сменен советским вариантом социализма.

И пусть этот строй был крайне несовершенен, пускай в нем было огромное число архаичных (для социализма) черт, роднящих его с госкапитализмом (а то и еще более древних), но изменение общественного сознания этот строй все же произвел. В прошлой же части я указал на те особенности советского строя, которые привели к зарождению в стране и мире своеобразного «локуса будущего», ростка будущего неотчужденного мира. Но именно теперь, после того, как базовое противоречие классового общества было устранено, «на арену» вышли те сущности, которые до этого были далеко вторичными. Именно с ними пришлось столкнуться этому формирующемуся локусу, именно они и привели совесткое государство к его трагическому финалу. Но пока, в 1950 годы, до этого финала было еще далеко, и он еще не был неотвратимым будущем, напротив, все течение советской истории предсказывало обратное - победу «локуса будущего» и великое будущее страны.

Та самая сущность, что стала причиной гибели СССР, а пока выступала, как противостоящая коммунистическому локусу сила, обычно именуется, как мещанство. Это привычное слово - между прочим, калька с европейской «буржуазии» - обычно высказывается с чувством некоего пренебрежения -«а, мещане», а между тем, обозначаемое им явление значило очень много. Оно означает психологию, соответствующую прежнему, буржуазному мироустройству, однако, способную некоторое время существовать вне своей экономической основы. Общественное сознание крайне инерционно - например, в буржуазном обществе длительное время существуют явления, относящиеся к прежней формации (вроде религии). Поэтому в сохранении мещанского мировоззрения в СССР нет ничего удивительного.

Особенность мещанина - признание ценности только своего, личного благополучия - не вступало в противоречие с «официальной» советской жизнью. Более того, оно оказывалось вполне адекватным той иерархической систему отношений, которая сохранялась и после революции. Дело в том, что в раннем СССР реально существовала огромная проблема, в виде массы полуграмотного крестьянского населения, которое любую безэлитарную систему не воспринимало вообще. Вернее, воспринимало, но очень специфически - как возможность растащить все общее по личным хозяйствам, что и происходило в революционный и послереволюционный период, когда попытки устроить коллективные хозяйства на базе бывших поместий и экономий, провалились. Но, и вне этого фактора, стремление некоторых советских людей к «традиционным» отношения начальник/подчиненный оставалось большой опасностью. Опасность эта усиливалась тем, что данное стремление, соответственно, находило отражение и в общественной структуре (что поделаешь, диалектика), определяя торможение коммунистических и, напротив, развитие (гос)капиталистических черт.

* * *
Данный конфликт, назревающий в советском обществе, конфликт между локусами будущего и «пережитками прошлого», становился определяющим для всего развития «советского проекта». Его судьба решалась соотношением двух процессов: с одной стороны, формирование элементов неотчужденного общества, описанного, например, у братьев Стругацких в «Понедельнике, который начинается в субботу» (прототипом НИИЧАВО была Пулковская обсерватория, где работал Аркадий Стругацкий); или, например, в массовом добровольном труде (помимо основного места работы), сведения о котором можно найти в огромном числе источников 1920-1960 годов (я как то приводил подобные примеры из журнала «Радио»).С другой же стороны можно привести примеры не менее стремительного «обмещанивания» советской системы. Вся эта борьба за места, квартиры и дачи, стремление ухватить как можно больше благ, которое захватывало все большее число людей, включая партийную верхушку. Домработницы, персональные машины, шубы и бриллианты женам - это уже в 1930 годы стало «нормальным явлением». И, разумеется, помимо этого «официального богатства» в стране формировался «серый мир» - все эти работники торговли, так «любимые» сатириками директора «баз», спекулянты - вплоть до откровенных уголовников. В общем, то, что можно назвать процессом разложения советского строя.

Проблема состояла в том, что высокая эффективность существующей системы имела своей обратной стороной как раз слабую защиту от этого процесса. Это при капитализме каждый понимает, что «человек человеку волк», и строит собственную «защиту от волков», а в СССР жизнь строилась на основании того, что человек, в общем-то, честен. Разумеется, не всегда и не везде - как говориться «если кто-то кое-где у нас порой», то для этого существовала доблестная советская милиция или, скажем, ОБХСС. Но данные службы - именно для крайних случаев. Что случиться, если в разряд этих «кое-кого» попадут работники милиции, и тогда «серый мир» окажется безнаказанным, советские люди не знали, да и особенно не задумывались об этом. Особенностью советского мироустройства было то, что сама структура существующего общества не позволяла этому «серому миру» стать «черным» - т.е. того, чтобы все эти взяточники, карьеристы, спекулянты и даже воры стали существенно угрожать жизни простого человека. Ну, поступит кто-то в институт по «протекции» - так это не закрывало дверей для достаточно талантливых ребят. Ну, получит кто-то «товар из-под прилавка» (модные или редкие вещи) - не это не ставило остальных на грань выживания. Даже уголовники жили своей, отдельной от «нормального общества» жизнью и рассматривались как-то вроде «щук, которые нужны, чтобы карась не дремал».

Получалась парадоксальная картина: с одной стороны, усложнение и усиление советского общества приводило к росту людей, охваченных коммунистическим (неотчужденным) мировоззрением. Повышение уровня квалификации и образования, возникновение новых, высокотехнологичных отраслей, вроде космической и авиационной (массовой), увеличение доли научных исследований и т.п.  приводило к тому, что они оказывались востребованными и нужными советской системе, что они становились реальной производительной силой в стране. С другой стороны, и советские мещане, защищенные от всевозможных невзгод возросшей мощностью общественного производства (теперь, например, никто не мог получить срок за срыв производственного процесса, как еще недавно, когда любой сбой был для общества чувствителен), успешно множились и усиливались. Данная ситуация приводила к нарастанию конфликта между этими двумя мировоззрениями: мещане не просто мешали «людям Понедельника» работать (своей низкой мотивацией, стремлением уйти от труда, халтурой), они заставляли общество поддерживать и даже наращивать неэффективную и ненужную уже иерархическую систему. Ведь возникал вопрос: если не будет начальства, кто заставит мещанина трудиться?

Но диалектика состояла в том, что поддерживая нужную для трудовой деятельности мещан иерархию, общество вынуждено было «бить» по сторонникам развития. Тот или иной энтузиаст постоянно наталкивался на тот или иной государственным механизм, созданный, чтобы «держать и не пущать». Ему оставалось или смириться, уйти от борьбы - и принять нормы иерархического общества. Или напротив, бороться до конца, ожесточаясь против советского общества, вплоть до перехода в стан его врагов. Тонкость состояла в том, что и ликвидировать данную контроллирующую и направляющую иерархическую систему было невозможно - иначе мещане все-таки растащили бы государство «по досочкам». Получалось диалектическое противоречие.

* * *
Именно его и решал Иван Антонович в своем романе. Он называет одним из ключевых моментов изменения общества переход к тому, что «…главной задачей общества стало воспитание, физическое и духовное развитие человека…». Это может показаться странным - ведь до этого как раз преимуществом марксистского, диалектического мировоззрения (а Ефремов - диалектик) как раз и считался отказ от идеи «нравственного преображения», как средства решения противоречий. Нахождения корня всех бед в экономике, в производственных отношениях, а не в невнятной «нравственности» и «духовности», о которой столь долго и столь безрезультатно говорили дореволюционные моралисты, а затем революционное изменение общества, которое сделало то, что ни один сторонни «духовности» сделать не мог, доказывала правильность этого тезиса.

Тонкость состояла в том, что до этого речь шла о классовом обществе. Диалектика определяет, что до того момента, как производственные отношения не перестанут «производить» неравенство и прочие неприятные вещи через отчуждение и разделение на «господ и рабов», никакое «улучшение нравственности» невозможно. Оно постоянно вырождается в фикцию, в пресловутую проповедь жирного проповедника перед нищей толпой о том, что «надо быть добродетельным и любить своего ближнего». После проповеди этот проповедник (не важно, религиозный или светский) едет домой, чтобы сытно поесть и сладко поспать, воспользовавшись своим положением представителя правящего класса (а у не правящих нет ни времени, ни средств на подобные вещи, единственное, что они могут - как Лука из горьковского «На дне» повторять установленные хозяевами истины). Но дело обстоит еще хуже - даже если пресловутое «нравственное преображение» и удастся, и нищие уверуют в необходимость жить праведно, то это приведет только к увеличению эксплуатации их власть имущими.

Однако после того, как общество становится бесклассовым, пусть даже в советском варианте, ситуация в корне меняется. Теперь производственные отношения перестают производить неравенство. Разумеется, изначальная структура общества с огромной массой неграмотного и малоквалифицированного населения, тем не менее, служит основанием для сохранения иерархической структуры, но и эта ситуация со временем меняется. Где-то к 1950 годам наступает перелом - переход ко всеобщему среднему (а в перспективе, и высшему) образованию становится неминуем, а индустриализация и урбанизация, как казалось, полностью уничтожает архаичные и малоквалифицированные системы хозяйствования. Общество получает возможность перейти на новый уровень производства - к автоматизированному производству - уже во второй половине 1950 годов внедряются станки с программным (пока еще не цифровым) управлением. Еще немного - и на повестке дня станут роботизированные комплексы…

Для этого уровня характерен новый, квалифицированным рабочий, понимающий принципы производства и умеющий читать чертежи. Он уже не требует постоянного контроля начальства, превращаясь из подчиненного в партнера инженера. Разумеется, в 1950 годы это еще только намечающаяся тенденция, но Ефремов ясно видел ее (сказалась работа в экспедициях, где разница между рабочими и руководителями начала снижаться еще раньше). Но это будущее структурное изменение производства наталкивалось  на те ограничения, которые создавало прежнее отношение к труду и прежние нравственные установки человека. В сложном автоматизированном производстве  нет места лодырям, пьяницам и халтурщикам, тут любое неверное движение - не одна «запоротая» деталь, но многомиллионные убытки. Данное предвиденье полностью подтвердилось впоследствии (в 1970-1980 годах)  - когда рабочие из-за своей халатности и нежелании работать ломали дорогостоящую технику. Разумеется, все это приводило к снижению темпов перестройки производства, вплоть до полного отказа от нее Зачем внедрять сложную технику, если ее все равно сломают? Пусть лучше по старинке, ручками, да токарно-винторезными станками образца 1932 года.

Но отказ от перестройки производства был только одним следствием опасности мещанского мировоззрения для СССР. Не меньшая опасность состояла в том, что он  оказывался источником власти для всевозможного начальства. Ведь если «народ не дорос» до свободного труда, то какой смысл к этому стремиться? Для человека, не видящего ничего, кроме личного интереса (лишний раз не перетрудиться, лишний раз унести с работы чего-то нужное в доме и т.д.), просто требуется начальник, который будет пресекать эти намерения (если увидит). А мещанин этим и доволен - «у меня голова не болит, пусть за меня начальство думает». Разумеется, это до тех пор, пока советская система надежно защищает его от серьезного произвола начальства. (А когда заводы после приватизации стали закрывать, зарплату годами не платить и на улицу выгонять - уже поздно стало).Получалось, что мещанин (человек, живущий личными интересами), оказывался главным тормозом изменения советского общества.

* * *

Существование данного противоречия, существованием внутреннего конфликта между разными «потоками» («восходящим» и «нисходящим») советского общества требовало разрешения. Это разрешение могло быть положительным, приводящим к переходу общества на новый уровень, революционным. И отрицательным: разрушением общества, уничтожением «восходящего потока» - в общем, контрреволюционным. В реальной истории, как известно был выбран второй путь - страна была уничтожена, а вместо развития наступила мощнейшая деградация. Но это тема, требующая отдельного рассмотрения, можно отметить только, что никаких загадок в ней нет, и гибель СССР - лишь следствие его «промежуточного положения» между капитализмом и коммунизмом. Но, с точки зрения развития цивилизации, интересен именно первый процесс - революционное разрешение возникшего противоречия и переход советского общества на коммунистический путь.

Именно поэтому Ефремов называл процесс, приведший этому разрешению, Второй Великой Революцией. Именно вскоре после нее, согласно «Туманности Андромеды», и начался переход к пониманию важности воспитания. Именно данный процесс на определенном этапе развития является для общества фактором первого порядки, базисом, а не надстройкой. Переход к «воспитательной цивилизации» позволяет ликвидировать «проблему мещанства», устранив мешающий дальнейшему развитию фактор и создав основы для дальнейшего преобразования общества.

Сейчас трудно сказать, подразумевал ли писатель под Второй Великой Революцией какое-то отдельное событие, или интерпретировал ее, как Великую Октябрьскую Социалистическую Революцию (для времени, отделяющего нас от времени «Туманности», лишняя сотня лет ничего не значит). Но это не особенно важно. В любом случае диалектика развития требует, чтобы данный переход произошел - раньше или позднее. И даже если случиться так, как случилось - то есть произойдет откат в прошлое, и вместо коммунизма наступит капитализм, тоже ничего не меняется: разрешение базовых противоречий капитализма требует социалистической революции, а последняя, приведя к построению бесклассового - но еще иерархического - общества рано или поздно потребует осуществление «революции сознания». Разумеется, это, не сказать, чтобы хороший вариант - еще один «круг инферно», новые жертвы революционного перехода (а они неизбежны), так опрометчиво отмененного в «прошлый раз».

Но и это пройдет. Рано или поздно, но человек сможет преодолеть данный барьер, как в свое время он преодолевал все остальные барьеры, отделяющие его от следующего уровня развития. Да, разумеется, сразу сделать это было бы лучше, но раз не получилось, то полученный ранее опыт поможет в следующий раз. В любом случае, оставаться в состоянии «вечного сегодня» (оно же «Конец Истории») такая сложная система, как цивилизация, не может. А это значит, что движение в будущее жизненно необходимо для всех нас...