Об отчуждении, производстве, мистике и обществе…
В прошлом посте, посвященном творчеству братьев Стругацких вообще, и повести «Пикник на обочине» в частности, была показана связка возникшей в советском обществе радиофобии - а равно, и многих других «фобий» - с нарастанием явления, которое можно назвать отчуждением. «Фобии», разумеется, в кавычках - потому, что речь идет не о психологических болезнях, а о социальных явлениях, присущих самым, что ни на есть, здоровым людям. Например, помимо «боязни» радиации, уже к концу 1970 годов в СССР возникла «фобия», выражавшаяся в отрицании «химии». Причем не на бытовом уровне - как это принято сейчас, особенно у людей, которые реально страдают фобиями в медицинском смысле - а на более глобальном.
Скажем, стало считаться, что «минеральные удобрения» -- это плохо. В том смысле, что «травят народ» - в то время, как настоящие крестьяне способны вырастить урожай без них. Разумеется, пестициды и гербициды упоминать вообще нет смысла - хотя их использование в СССР было на порядок меньшим, нежели в западных странах даже тогда. (А с современным состоянием сравнивать ту ситуацию вообще смешно.) Впрочем, если уж начали разговор о сельском хозяйстве, то можно вспомнить, что вредной стала считаться не только «химия», но и другие достижения цивилизации - например, трактора. Внезапно выяснилось, что они только «топчут землю» и все портят - в результате чего СССР вынужден закупать зерно за рубежом. (В то время, как при крестьянах с деревянной сохой Россия «кормила всю Европу».)
Конечно же, досталось не только тракторам и «химии» - были вещи еще «страшнее». Например, мелиорация. Наверное, с точки зрения позднесоветского человека это было самое ужасное - за исключением атомной энергии, конечно - из всего, что делалось в стране. Ведь мелиорация губила «истинную русскую природу» - ту самую, что производила уже помянутые выше «сверхурожаи». (К великому счастью, про «Сталинский план преобразования природы» тогда уже забыли - а то бы его сделали очередным преступлением «кровавого тирана».) В общем, обвинения в «антинародности» и «антиприродности» не удалось избежать ни одному, более-менее серьезному, проекту - вплоть до гидроэлектростанций. (Кои виновны были в «уничтожении пахотных земель».) Наверное, если бы в это время было активной использование солнечной энергии - то нашлись бы причины и против последней. (Вроде того, что она «ворует у природы солнце».)
* * *
И наоборот - 1970 годы стали временем, когда всячески прославлялось все «народное», «исконно-посконное», «непроектное» и «антипроектное» - начиная с «ханд-мейда» в одежде, и заканчивая «деревенщиками» в литературе. Впрочем, было и более «глубинное» изменение в поведении советских людей - гораздо более важное, нежели любовь к лаптям, повешенным на стену и страдания по заброшенным сельским кладбищам. Разумеется, это нарастающая популярность религиозных и мистических представлений. Причем - общество в это время тяготело именно к мистическим, первоначально вообще не имеющим отсылки к конкретной вере. (То есть, указанное изменение не только не было связанным с деятельностью существовавших в СССР религиозных организаций - но буквально свалилось им на голову.) Более того - значительное число «сторонников высших сил» не могли вообще сказать, во что они, собственно, верят, а если и могли - то часто это выглядело, как бред сумасшедшего.
Скажем, под «высшими силами» могли подразумеваться инопланетяне. Это, кстати, сильно контрастировало с восприятием «последних» в более раннее время - когда в последних тоже «верили», но исключительно в плане возможности контакта с «братьями по разуму», пускай и более развитыми. Теперь же от них ожидали некоего «высшего блага», дарованного человечеству. (Ну да - «Счастье для всех, даром, и пусть никто не уйдет обиженным!».) Или, например, возник «культ экстрасенсов» - причем, опять-таки, не в форме изучения интересных феноменов. (Как данные личности воспринимались в те же 1960 годы - см. «Лезвие бритвы».) А именно в форме культа - когда «сверхчувственные люди» виделись, как «высшие избавители» от имеющихся проблем. (Скажем, та же Джуна, ставшая символом позднесоветского мракобесия.) Впрочем, данное явление я уже рассматривал - поэтому особо останавливаться на нем не буду. Отмечу только то, что и указанное выше «отрицание проектности», и данная «любовь к высшим силам» выступают следствием одной и той же проблемы. Уже помянутого роста отчуждения.
На самом деле, все просто: именно в 1970 годы человек почувствовал, что реальность становится «чужой». Еще недавно она казалась доступной ему, полностью лежащей в его руках, не даром пелось: «Человек проходит, как хозяин, необъятной Родины своей». Разумеется, слово «хозяин» тут подразумевался не в плане «возможности распоряжения имуществом» - т.е., возможности обменять имеющуюся Родину на сытую жизнь. Нет, речь шла о другом - о том, что каждый человек мог найти себя в деле преобразования окружающего мира, в деле строительства чего-то нового. Вплоть до освоения новых планет (Луны и Марса) - которые виделись столь доступными в тех же 1960 годах. Этому способствовала «открытая структура» советской экономики - которая постоянно создавала новые предприятия и новые отрасли. (И тем самым создавала огромный спрос на новаторов и новации.) Более того - вплоть до «косыгинской реформы» существовал очевидный курс на опережающее развитие технологий, выражавшийся в том, что именно передовые производства получали финансирование в первую очередь. (Что позволяло им выступать тем самым «миром Понедельника», относительно независимым от правящей бюрократии.)
* * *
Но к середине 1960 годов данная «лафа» кончилась. Во-первых, потому, что все значимые проблемы, решаемые инновациями - начиная с обеспечения безопасности страны и заканчивая устойчивым функционированием ее инфраструктуры - были решены. (Ядерное оружие давало гарантию от начала Мировой войны, создание единой энергетической системы позволяло не бояться «блэкаута», открытие нефти в Сибири навсегда решило «топливную проблему», ну и т.д., и т.п.) А, во-вторых, поскольку предыдущий период «активного развития» привел к практическому превращению «политической власти» в исключительно «тормозящую силу». В том смысле, что общество давно уже не требовало «новационной накачки», популярной еще в 1930 годы - напротив, оно само давало такой процент новаций, что вопрос стоял только об их освоении. Подобная ситуация неизбежно вела к превращению государственного аппарата страны в «заповедник консерваторов», коим, собственно, и стало «брежневское политбюро» во главе с «дорогим Леонидом Ильичем».
Разумеется, эти два процесса были взаимосвязаны: если бы вопрос о выживании страны был актуальным, то вряд ли было бы возможным появление феномена «кремлевских старцев». Впрочем, существовал и еще один значимый момент, по сути своей, сравнимый с предыдущими. Это - крайнее усложнение и иерархизация производственной советской системы, вызванное особенностями индустриальной экономики. Именно оно и стало тем самым «гвоздем», который почти окончательно «прибил» все «движение» в стране. Развитие остановилось - по крайней мере, по сравнению с тем, что было раньше. (Конечно же, с точки зрения нынешнего деградирующего мира, «брежневский застой» выглядит вершиной совершенства - но это именно точка зрения деградирующего мира.)
В конечном итоге это и вылилось в то, что возможностей для изменения реальности стало на порядок меньше. Да и те стали требовать решения немалого количества бюрократических и иных процедур (вроде «выбивания ресурсов»), которые к собственному изменению материального мира имели очень малое отношение. В итоге человек терял саму нить своего труда, превращался в «отбывателя» рабочего времени, в пресловутую «производственную функцию» - вне связи с тем, чем он занимался. Конечно же, полностью уничтожить «низкоотчужденный мир» во время брежневского правления не удалось - однако он оказался загнан в узкие рамки отдельных отраслей. (Превратив пресловутые НИИ и КБ превратились в «закрытые ашрамы» для избранных. С соответствующими результатами.)
* * *
Подобное положение не могло привести ни к чему иному, кроме описанной ситуации. То есть, к тому, что «закрытая от изменений» реальность неизбежно «сакрализировалась», наполнялась некими недоступными для человека свойствами - не важно, хорошими или плохими. Впрочем, тут можно четко сказать, что все, что было связано с описанными выше запретами и функционализациями - т.е., с государством - неизбежно становилось «злом». Собственно, именно поэтому «злом» и стали все «большие проекты» - которыми власть запоздало пыталась увлечь людей. На этом фоне даже БАМ, мыслимый, как аналог молодежных строек 1920-1950 годов, не смог вызывать энтузиазма. Что же касается еще более масштабных вещей - вроде попыток вернуться к идее мелиорации или строительства крупных ГЭС в Сибири - то они стали восприниматься обществом чуть ли открыто в штыки.
И напротив, любые отсылки к «досоветским временам» - а точнее, временам «допроектным» -стали выглядеть, как Рай Земной. Ведь тому самому «крестьянину с лошадкой» никто не указывал, как пахать! (На самом деле, указывали, конечно, но позднесоветскому человеку это было не интересно. Он желал иметь свой «деревенский рай», и любые аргументы против просто отбрасывал.) Впрочем, еще более ценными стали любые явления, лежащие вне трудовой деятельности вообще - т.е. указанная в начале поста мистика, которая являлась антиподом любому сциентизму и вытекающей из него «проектности». В общем, хорошим стало все, что выглядело противоположными существующей государственно-производственной «машине». Начиная от религии и «России, которую мы потеряли», и заканчивая «барабашками». (Кстати, подобное представление прекрасно описано у Стругацких в «Улитке на склоне» - только там авторы еще пытаются оставаться «равноудаленными», описывая и бюрократическое «управление», и мистическое «одержание».)
Разумеется, указанное отчуждение проявлялось не только в данных изменениях- скорее наоборот, практически все «советские беды проистекали именно от него. (Как та же «Серая зона», которая тут не рассматривается.) Поэтому можно даже сказать, что именно в актуализации данного явления и состоит главный урок, данный СССР человечеству. В том смысле, что на указанном примере прекрасно видно, как проблема, на более низких «уровнях развития» могущая рассматриваться, как второстепенная (отчуждение при капитализме есть - но на фоне зла, несомого той же конкуренцией, оно несущественно), при повышении этого самого уровня становится критической.
Впрочем, понятно, что об этом надо говорить уже в отдельной теме…
Скажем, стало считаться, что «минеральные удобрения» -- это плохо. В том смысле, что «травят народ» - в то время, как настоящие крестьяне способны вырастить урожай без них. Разумеется, пестициды и гербициды упоминать вообще нет смысла - хотя их использование в СССР было на порядок меньшим, нежели в западных странах даже тогда. (А с современным состоянием сравнивать ту ситуацию вообще смешно.) Впрочем, если уж начали разговор о сельском хозяйстве, то можно вспомнить, что вредной стала считаться не только «химия», но и другие достижения цивилизации - например, трактора. Внезапно выяснилось, что они только «топчут землю» и все портят - в результате чего СССР вынужден закупать зерно за рубежом. (В то время, как при крестьянах с деревянной сохой Россия «кормила всю Европу».)
Конечно же, досталось не только тракторам и «химии» - были вещи еще «страшнее». Например, мелиорация. Наверное, с точки зрения позднесоветского человека это было самое ужасное - за исключением атомной энергии, конечно - из всего, что делалось в стране. Ведь мелиорация губила «истинную русскую природу» - ту самую, что производила уже помянутые выше «сверхурожаи». (К великому счастью, про «Сталинский план преобразования природы» тогда уже забыли - а то бы его сделали очередным преступлением «кровавого тирана».) В общем, обвинения в «антинародности» и «антиприродности» не удалось избежать ни одному, более-менее серьезному, проекту - вплоть до гидроэлектростанций. (Кои виновны были в «уничтожении пахотных земель».) Наверное, если бы в это время было активной использование солнечной энергии - то нашлись бы причины и против последней. (Вроде того, что она «ворует у природы солнце».)
* * *
И наоборот - 1970 годы стали временем, когда всячески прославлялось все «народное», «исконно-посконное», «непроектное» и «антипроектное» - начиная с «ханд-мейда» в одежде, и заканчивая «деревенщиками» в литературе. Впрочем, было и более «глубинное» изменение в поведении советских людей - гораздо более важное, нежели любовь к лаптям, повешенным на стену и страдания по заброшенным сельским кладбищам. Разумеется, это нарастающая популярность религиозных и мистических представлений. Причем - общество в это время тяготело именно к мистическим, первоначально вообще не имеющим отсылки к конкретной вере. (То есть, указанное изменение не только не было связанным с деятельностью существовавших в СССР религиозных организаций - но буквально свалилось им на голову.) Более того - значительное число «сторонников высших сил» не могли вообще сказать, во что они, собственно, верят, а если и могли - то часто это выглядело, как бред сумасшедшего.
Скажем, под «высшими силами» могли подразумеваться инопланетяне. Это, кстати, сильно контрастировало с восприятием «последних» в более раннее время - когда в последних тоже «верили», но исключительно в плане возможности контакта с «братьями по разуму», пускай и более развитыми. Теперь же от них ожидали некоего «высшего блага», дарованного человечеству. (Ну да - «Счастье для всех, даром, и пусть никто не уйдет обиженным!».) Или, например, возник «культ экстрасенсов» - причем, опять-таки, не в форме изучения интересных феноменов. (Как данные личности воспринимались в те же 1960 годы - см. «Лезвие бритвы».) А именно в форме культа - когда «сверхчувственные люди» виделись, как «высшие избавители» от имеющихся проблем. (Скажем, та же Джуна, ставшая символом позднесоветского мракобесия.) Впрочем, данное явление я уже рассматривал - поэтому особо останавливаться на нем не буду. Отмечу только то, что и указанное выше «отрицание проектности», и данная «любовь к высшим силам» выступают следствием одной и той же проблемы. Уже помянутого роста отчуждения.
На самом деле, все просто: именно в 1970 годы человек почувствовал, что реальность становится «чужой». Еще недавно она казалась доступной ему, полностью лежащей в его руках, не даром пелось: «Человек проходит, как хозяин, необъятной Родины своей». Разумеется, слово «хозяин» тут подразумевался не в плане «возможности распоряжения имуществом» - т.е., возможности обменять имеющуюся Родину на сытую жизнь. Нет, речь шла о другом - о том, что каждый человек мог найти себя в деле преобразования окружающего мира, в деле строительства чего-то нового. Вплоть до освоения новых планет (Луны и Марса) - которые виделись столь доступными в тех же 1960 годах. Этому способствовала «открытая структура» советской экономики - которая постоянно создавала новые предприятия и новые отрасли. (И тем самым создавала огромный спрос на новаторов и новации.) Более того - вплоть до «косыгинской реформы» существовал очевидный курс на опережающее развитие технологий, выражавшийся в том, что именно передовые производства получали финансирование в первую очередь. (Что позволяло им выступать тем самым «миром Понедельника», относительно независимым от правящей бюрократии.)
* * *
Но к середине 1960 годов данная «лафа» кончилась. Во-первых, потому, что все значимые проблемы, решаемые инновациями - начиная с обеспечения безопасности страны и заканчивая устойчивым функционированием ее инфраструктуры - были решены. (Ядерное оружие давало гарантию от начала Мировой войны, создание единой энергетической системы позволяло не бояться «блэкаута», открытие нефти в Сибири навсегда решило «топливную проблему», ну и т.д., и т.п.) А, во-вторых, поскольку предыдущий период «активного развития» привел к практическому превращению «политической власти» в исключительно «тормозящую силу». В том смысле, что общество давно уже не требовало «новационной накачки», популярной еще в 1930 годы - напротив, оно само давало такой процент новаций, что вопрос стоял только об их освоении. Подобная ситуация неизбежно вела к превращению государственного аппарата страны в «заповедник консерваторов», коим, собственно, и стало «брежневское политбюро» во главе с «дорогим Леонидом Ильичем».
Разумеется, эти два процесса были взаимосвязаны: если бы вопрос о выживании страны был актуальным, то вряд ли было бы возможным появление феномена «кремлевских старцев». Впрочем, существовал и еще один значимый момент, по сути своей, сравнимый с предыдущими. Это - крайнее усложнение и иерархизация производственной советской системы, вызванное особенностями индустриальной экономики. Именно оно и стало тем самым «гвоздем», который почти окончательно «прибил» все «движение» в стране. Развитие остановилось - по крайней мере, по сравнению с тем, что было раньше. (Конечно же, с точки зрения нынешнего деградирующего мира, «брежневский застой» выглядит вершиной совершенства - но это именно точка зрения деградирующего мира.)
В конечном итоге это и вылилось в то, что возможностей для изменения реальности стало на порядок меньше. Да и те стали требовать решения немалого количества бюрократических и иных процедур (вроде «выбивания ресурсов»), которые к собственному изменению материального мира имели очень малое отношение. В итоге человек терял саму нить своего труда, превращался в «отбывателя» рабочего времени, в пресловутую «производственную функцию» - вне связи с тем, чем он занимался. Конечно же, полностью уничтожить «низкоотчужденный мир» во время брежневского правления не удалось - однако он оказался загнан в узкие рамки отдельных отраслей. (Превратив пресловутые НИИ и КБ превратились в «закрытые ашрамы» для избранных. С соответствующими результатами.)
* * *
Подобное положение не могло привести ни к чему иному, кроме описанной ситуации. То есть, к тому, что «закрытая от изменений» реальность неизбежно «сакрализировалась», наполнялась некими недоступными для человека свойствами - не важно, хорошими или плохими. Впрочем, тут можно четко сказать, что все, что было связано с описанными выше запретами и функционализациями - т.е., с государством - неизбежно становилось «злом». Собственно, именно поэтому «злом» и стали все «большие проекты» - которыми власть запоздало пыталась увлечь людей. На этом фоне даже БАМ, мыслимый, как аналог молодежных строек 1920-1950 годов, не смог вызывать энтузиазма. Что же касается еще более масштабных вещей - вроде попыток вернуться к идее мелиорации или строительства крупных ГЭС в Сибири - то они стали восприниматься обществом чуть ли открыто в штыки.
И напротив, любые отсылки к «досоветским временам» - а точнее, временам «допроектным» -стали выглядеть, как Рай Земной. Ведь тому самому «крестьянину с лошадкой» никто не указывал, как пахать! (На самом деле, указывали, конечно, но позднесоветскому человеку это было не интересно. Он желал иметь свой «деревенский рай», и любые аргументы против просто отбрасывал.) Впрочем, еще более ценными стали любые явления, лежащие вне трудовой деятельности вообще - т.е. указанная в начале поста мистика, которая являлась антиподом любому сциентизму и вытекающей из него «проектности». В общем, хорошим стало все, что выглядело противоположными существующей государственно-производственной «машине». Начиная от религии и «России, которую мы потеряли», и заканчивая «барабашками». (Кстати, подобное представление прекрасно описано у Стругацких в «Улитке на склоне» - только там авторы еще пытаются оставаться «равноудаленными», описывая и бюрократическое «управление», и мистическое «одержание».)
Разумеется, указанное отчуждение проявлялось не только в данных изменениях- скорее наоборот, практически все «советские беды проистекали именно от него. (Как та же «Серая зона», которая тут не рассматривается.) Поэтому можно даже сказать, что именно в актуализации данного явления и состоит главный урок, данный СССР человечеству. В том смысле, что на указанном примере прекрасно видно, как проблема, на более низких «уровнях развития» могущая рассматриваться, как второстепенная (отчуждение при капитализме есть - но на фоне зла, несомого той же конкуренцией, оно несущественно), при повышении этого самого уровня становится критической.
Впрочем, понятно, что об этом надо говорить уже в отдельной теме…