Еще раз об Ефремове и СССР - или путь «бреванна».
Продолжим рассмотрение проблем постклассового общества, и их решений. Как можно догадаться, прошлый разговор о Ефремове и его связи с СССР образца 1930-1950 годов, являлся совершенно не случайным. На самом деле, как один из лучших выразителей «центральной идеи» советского проекта, Иван Антонович прекрасно показал все то, что реально реализовывалось в самой первой «попытке» построения коммунизма, но оставалось для современников скрытым под нагромождением «обломков» от прежних эпох. В полной мере это касалось и той самой интересующей нас проблеме инновационности подобного социума и ее источника.
Как уже говорилось, основой для подобной деятельности в ефремовском обществе являлилсь люди, которых сам автор называл «бреваннами» - короткоживущие. (От «brevis» и «annus» - живущие мало лет.) Под ними подразумевались «работники внешних станций, лётчики межзвёздного флота, техники заводов звездолетных двигателей». А так же ученые и те, кого можно назвать «администраторами» крупных проектов, к которым относились «заведующие внешними станциями» Дар Ветер и Мвен Мас. Т.е. люди, находившиеся на самом острие прогресса, занимающиеся как раз той тяжелой и рискованной инновационной деятельностью, «скрадывающие» у них до половины «нормальной продолжительности жизни». (Которая в «мире Ефремова» составляла где-то 120 - 130 лет.) Кстати, данной идее Иван Антонович не изменил до самого конца своей жизни - в его романе «Час быка» вернувшиеся участники межзвездной экспедиции так же «жили недолго от сверхнапряжения пути и страшных испытаний».
Впрочем, как уже можно догадаться, подобная мысль для писателя представляла собой вовсе не теоретическое предположение. В реальности «путь бреванна» представлял собой, прежде всего, переосмысление жизни самого Ивана Антоновича. Собственно, сейчас, когда доступна его достаточно подробная биография, вышедшая в серии «ЖЗЛ», можно узнать, насколько она была насыщена всевозможными событиями. (Низкий поклон ее авторам, Николаю Смирнову и Ольге Ереминой.) Значительную часть которых составляли тяжелые экспедиции, происходящие зачастую на пределе возможностей. Они, в конечном итоге, и вызвал тяжелую болезнь сердца, преследовавшую писателя после войны. Сам Ефремов связывал ее с некой таинственной «лихорадкой», полученной при раскопках, но скорее всего, тут стоит вести речь о банальном «износе» организма от постоянных сверхнапряжений. В конечном итоге это привело к тому, что последнее десятилетие своей жизни Ефремов провел в непрерывном сражении с недугом - и умер в возрасте 64 лет. Для человека, чье здоровье до сорока лет было богатырским - не так уж и много.
Однако даже в подобных условиях постоянного нахождения между жизнью и смертью - писатель пережил остановку сердца в 1964 году - он сумел создать еще два своих великих романа: «Час быка» и «Таис Афинская» - и при этом иметь планы еще на несколько произведений. Собственно, вот тут и лежит ключ к пониманию как самого Ефремова,так и породившей его эпохи. А именно - даже прямое осознание опасности и гибельности активных действий не всегда является основанием для отказа от нее. Ведь с «обывательской точки зрения» все эти усилия были напрасными. Последние годы своей жизни писатель мог бы просто пожить в свое удовольствие на академическую пенсию и гонорары - что было больше, нежели заработок большинства советских людей. Он мог бы даже при этом «писать в стол» - не тратя сил на «проталкивание» своих работ в печать, что было как бы не тяжелее, чем само писательство. Однако сам Иван Антонович выбрал иной путь - как, собственно, выбирал его всегда. Ведь даже в «научный период» жизни Ефремов, как уже не раз говорилось, никогда не был «кабинетным ученым», он оставался верен экспедициям до той самой поры, как указанная болезнь лишила его данной возможности. А ведь даже в то время «кабинетная» жизнь являлась не только более легкой, но и более «плодотворной» в плане удовлетворения личных амбиций. Живя в Москве и входя в «научную тусовку», намного проще получать не материальные блага даже (об это вообще не стоит говорить) но и пресловутое «признание» - уважение коллег и государства. Однако Иван Антонович выбрал совершенно иное - тот путь, который позволял ему достигнуть большего знания. Путь «бреванна», короткоживущего, но успешного в плане достижения своих целей человека.
* * *
Однако то же самое можно сказать не только про Ефремова. На самом деле его жизнь, как уже не раз говорилось, хороша как раз тем, что представляет собой всего лишь один пример самоотверженной работы советских людей на общее благо. Сколько их было всего - ученых, инженеров, врачей или иных специалистов - занимавшихся тем же самым. А именно - совершенно сознательно менявших сытую «кабинетную» жизнь на активное участие в инновационной деятельности. Собственно, подобный «тренд» возник еще до Революции - можно вспомнить того же Вернадского, из сытой профессорской жизни отправившегося в свою «радиевую экспедицию». Но именно в советское время этот тренд оказался победителем - пускай и на время. Начиная с 1920 годов и, наверное, до самых 1970 основным «стилем жизни» советского интеллигента стало именно подобное превосходство «полевой» работы над «кабинетной». Точнее, «аппаратной» - т.е., ориентированной на занятие и удержание более высокого места в социальной иерархии. На самом деле, конечно, находилось немало и тех, кто занимался ровным образом противоположным - причем порой они, как пресловутый академик Лысенко могли приобретать значительное влияние. Но нормой подобный тип «научной», да и любой другой, работы не был - поэтому тот же Лысенко должен был всю жизнь «маскироваться» под «практика».
Собственно, подобное отношение к работе одновременно означало и абсолютный приоритет новаций над «традициями». Ведь реально ориентированность на исполнение своей цели неизбежно вело к пренебрежению всем, что мешало этому достижению - в том числе, и корпоративными нормами. Советское общество «образца 1920 - 1950 годов» в качестве одного из главных своих врагов видело как раз «консерваторов», тесно смыкавшихся с бюрократами. Наверное, вряд ли где отношение к бюрократизму было настолько отрицательным, как тут - к примеру, практически каждый показанный в литературе или кинематографе «аппаратный работник» являлся отрицательным персонажем. (Забавно, но впоследствии именно этот момент привел к созданию совершенно противоположного представления о данном времени - как о времени «засилья аппаратчиков». Действительно, если о последних только и говорят, пишут и показывают - то значит, они и являлись «типичными представителями» данного времени. По крайней мере, именно так складывается «обыденное представление» об эпохе.)
На противоположном же «конце» этической пирамиды располагался новатор - человек, готовый «ради дела» на любые затраты, будь то физические или интеллектуальные. Собственно, именно новаторы стали символом СССР того периода - будь то молодые ученые, инженеры или рабочие. Количество предложенных новаций в то время было высоким - правда, в большинстве своем они мало где фиксировались: люди того времени предпочитали реальное дело скучной и ненужной патентной работе. К примеру, подвиг того же Стаханова, состоявший в практическом применении системы разделения труда в шахтерском деле (когда один человек рубит уголь, один крепит и т.д.), в общественном сознании отразился просто как «очень хороший труд». (Что и дало потом повод говорить о его «дутости».) Однако для масс того времени это было не важно - важно, что данный «подвиг» стал массово проявляться в тех или иных сферах труда. Т.е. рабочие и специалисты вместо шаблонного мышления стали искать те особенности технологии, которые позволили бы им превышать привычные нормы. На самом деле, в большинстве своем это было не просто следствие повышения физических усилий, а именно огромный поток новаций, впоследствии ставший называться «рационализаторской деятельностью». (Удивительно, но в СССР эта деятельность осуществлялась до самого конца, правда, уже не в том количестве.)
Таким образом, можно сказать, что в СССР указанного периода (к которому и следует относить Ивана Антоновича Ефремова) существовала некая негласная норма, согласно которой ради изменения мира не стоит жалеть ничего. Даже своей жизни - собственно, многие из советских людей, начиная с ученых и заканчивая рабочими, готовы были идти на любые опасности, лишь чтобы достигнуть поставленной цели. Интересно, что государству с этим приходилось бороться, жесткими мерами внедряя понятие о технике безопасности - поскольку квалифицированных работников было мало, и самопожертвование их выглядело как бы даже уменьшающим уровень производительности общества. Впрочем, тут более важен тот факт, что в данном обществе сам момент инновационности - т.е., создания и внедрения инноваций - успешно реализовался без какого-либо особого механизма поддержки инноваторов.
* * *
Это очень важно. Поскольку, как уже не раз говорилось, классовое общество «поднялось» как раз на том, что оказалось на порядки «инновационнее »доклассового. И основывалась данная инновационность на особых механизмах, связанных как раз с неравенством, как таковым. А именно, на возможности «перекладывания» рисков, связанных с новациями с «лица, принимающего решение» на «простолюдинов». Иначе говоря, царь никогда не платил за свои ошибки, за них расплачивались подданные. Ну, почти никогда - разумеется, бывали ситуации, когда правитель (или иной представитель господствующего класса) все-таки доводил дело до такого «цугуендера», при которое его голова, наконец-то, покидала шею. Но в основном гибли солдаты и крестьяне, изъятие прибавочного продукта у которых почти всегда держала их на границе голода. То же самое стоит сказать и об иных «уровнях» общественной иерархии - практически везде за проблемы, связанные с деятельностью «высших» страдали «низшие». Устроил феодал очередную дурацкую войну с соседями - вытаптывались крестьянские поля. Ошибся капиталист с определением конъюнктуры - лишались работы (и пропитания) рабочие. А уж если представители крупного капитала решили устроить между собой «разборки» - то весь мир погружался в кровавую бойню с миллионами смертей. (А вот «зачинщики» умудрялись выходить из нее «сухими» - как те же Крупп, на которых «висят» ДВЕ мировых войны.)
Все это выглядит не совсем приятно, однако именно данная особенность и позволяет социумам, построенным на классовых основах, использовать мощнейший механизм «настройки» - конкуренцию. Ведь очевидно, что в ином случае «желающих» участвовать в подобной борьбе было бы маловато. Поскольку это значило бы, что первый же проигрыш начисто уничтожал бы «игрока». Собственно, именно тот факт, что классовое общество представляет собой вариант известной сказки «Вершки и корешки», в котором выигрыш отходит господам, а проигрыш - «черни», и позволяет осуществлять и концентрацию ресурсов, и «естественный отбор» наиболее оптимальных стратегий. Точнее, это было очевидно до тех пор, пока классовое общество выступало единственной формой «современного общества» - поскольку все доклассовые формы не выдерживали с ним борьбы. С появлением СССР эта самая очевидность очень быстро улетучилась.
Хотя в начале становления Советской власти для огромного числа думающих людей казалось, что чего уж не стоит ожидать от нее - так это активного развития. Лишение общества слоя людей, «защищенных» от невзгод классовым делением действительно выглядело, как отказ от идей прогресса в пользу идей равенства - ведь смешно ожидать, что та же «кухарка», будучи допущенной к управлению государством, будет действовать столь же эффективно, нежели особо выделенные лица (тем более, подготовленные к этому с детства). Ведь даже если она и получит соответствующее образование, то все равно, будет связана своими будничными интересами. Поэтому многие противники (и не только) советской власти пророчили будущему государству торжество популизма и невозможность принятия стратегических решений. Однако получилось, ровным счетом, наоборот - вместо ожидаемого растаскивания государственного богатства по «личным норкам», в СССР произошла массированная индустриализация, создавшая огромную систему общественного производства. В конечном счете, отдельные граждане получили от этого огромную выгоду - однако, ее очевидность на «начальном этапе» была равна нулю. Это значило, что советские люди -пускай и не все - сумели преодолеть важнейшую проблему, стоящую перед обществом.
Впоследствии для разрешения данной «несуразности» была придумана идея о том, что, якобы, советский народ в реальности не проявлял никакой инициативы, а все советские достижения обеспечивались насилием «кучки номенклатуры». Впрочем, разбирать данный миф тут нет смысла, можно только сказать, что это банальная «проекция» нормальных отношений классового общества на советскую жизнь. В действительности же последняя представляет собой пример прекрасного развития без выделения особого «привилегированного класса». Что, к примеру, подтверждается наличием уже упомянутого «стахановского движения», наличием множества примеров добровольного - т.е., совершаемого вне рабочего времени - участия граждан в модернизации страны, например, в электрификации, радиофикации, или даже авиастроения. Последнее, к примеру, характеризовалось массовой постройкой планеров на всей территории страны, через чего прошло большинство будущих авиаконструкторов. Тот же Сергей Королев начинал свой путь в «технику» именно через планеризм - причем, не только как строитель, но и как испытатель. И даже потерпел аварию в данном деле, сломав себе челюсть - что нисколько не отвратило его от «любви к небу».
* * *
То есть, для того, чтобы увлечь людей достаточно затратными и не дающими прямой выгоды делами, оказалось вовсе ненужным ни наличие явных стимулов (денег, власти), ни отстутствие страховки от ошибок. Все это, на самом деле, являлось вторичным, определяемым лишь некими локальными особенностями социума. Поэтому можно сказать, что «советский эксперимент» прекрасно показал, что традиционные представления о том, что только некий «особо выделенный» слой, обладающий значимым преимуществом перед остальными в виде «права на ошибку», может осуществлять инновационное развитие общества. На самом деле, устранение этого давнего заблуждения является ключом к раскрытию еще более древнего и «мощного» мифа, являющийся одним из базисов классового угнетения. Однако обо всем этом будет сказано в следующей части…
Как уже говорилось, основой для подобной деятельности в ефремовском обществе являлилсь люди, которых сам автор называл «бреваннами» - короткоживущие. (От «brevis» и «annus» - живущие мало лет.) Под ними подразумевались «работники внешних станций, лётчики межзвёздного флота, техники заводов звездолетных двигателей». А так же ученые и те, кого можно назвать «администраторами» крупных проектов, к которым относились «заведующие внешними станциями» Дар Ветер и Мвен Мас. Т.е. люди, находившиеся на самом острие прогресса, занимающиеся как раз той тяжелой и рискованной инновационной деятельностью, «скрадывающие» у них до половины «нормальной продолжительности жизни». (Которая в «мире Ефремова» составляла где-то 120 - 130 лет.) Кстати, данной идее Иван Антонович не изменил до самого конца своей жизни - в его романе «Час быка» вернувшиеся участники межзвездной экспедиции так же «жили недолго от сверхнапряжения пути и страшных испытаний».
Впрочем, как уже можно догадаться, подобная мысль для писателя представляла собой вовсе не теоретическое предположение. В реальности «путь бреванна» представлял собой, прежде всего, переосмысление жизни самого Ивана Антоновича. Собственно, сейчас, когда доступна его достаточно подробная биография, вышедшая в серии «ЖЗЛ», можно узнать, насколько она была насыщена всевозможными событиями. (Низкий поклон ее авторам, Николаю Смирнову и Ольге Ереминой.) Значительную часть которых составляли тяжелые экспедиции, происходящие зачастую на пределе возможностей. Они, в конечном итоге, и вызвал тяжелую болезнь сердца, преследовавшую писателя после войны. Сам Ефремов связывал ее с некой таинственной «лихорадкой», полученной при раскопках, но скорее всего, тут стоит вести речь о банальном «износе» организма от постоянных сверхнапряжений. В конечном итоге это привело к тому, что последнее десятилетие своей жизни Ефремов провел в непрерывном сражении с недугом - и умер в возрасте 64 лет. Для человека, чье здоровье до сорока лет было богатырским - не так уж и много.
Однако даже в подобных условиях постоянного нахождения между жизнью и смертью - писатель пережил остановку сердца в 1964 году - он сумел создать еще два своих великих романа: «Час быка» и «Таис Афинская» - и при этом иметь планы еще на несколько произведений. Собственно, вот тут и лежит ключ к пониманию как самого Ефремова,так и породившей его эпохи. А именно - даже прямое осознание опасности и гибельности активных действий не всегда является основанием для отказа от нее. Ведь с «обывательской точки зрения» все эти усилия были напрасными. Последние годы своей жизни писатель мог бы просто пожить в свое удовольствие на академическую пенсию и гонорары - что было больше, нежели заработок большинства советских людей. Он мог бы даже при этом «писать в стол» - не тратя сил на «проталкивание» своих работ в печать, что было как бы не тяжелее, чем само писательство. Однако сам Иван Антонович выбрал иной путь - как, собственно, выбирал его всегда. Ведь даже в «научный период» жизни Ефремов, как уже не раз говорилось, никогда не был «кабинетным ученым», он оставался верен экспедициям до той самой поры, как указанная болезнь лишила его данной возможности. А ведь даже в то время «кабинетная» жизнь являлась не только более легкой, но и более «плодотворной» в плане удовлетворения личных амбиций. Живя в Москве и входя в «научную тусовку», намного проще получать не материальные блага даже (об это вообще не стоит говорить) но и пресловутое «признание» - уважение коллег и государства. Однако Иван Антонович выбрал совершенно иное - тот путь, который позволял ему достигнуть большего знания. Путь «бреванна», короткоживущего, но успешного в плане достижения своих целей человека.
* * *
Однако то же самое можно сказать не только про Ефремова. На самом деле его жизнь, как уже не раз говорилось, хороша как раз тем, что представляет собой всего лишь один пример самоотверженной работы советских людей на общее благо. Сколько их было всего - ученых, инженеров, врачей или иных специалистов - занимавшихся тем же самым. А именно - совершенно сознательно менявших сытую «кабинетную» жизнь на активное участие в инновационной деятельности. Собственно, подобный «тренд» возник еще до Революции - можно вспомнить того же Вернадского, из сытой профессорской жизни отправившегося в свою «радиевую экспедицию». Но именно в советское время этот тренд оказался победителем - пускай и на время. Начиная с 1920 годов и, наверное, до самых 1970 основным «стилем жизни» советского интеллигента стало именно подобное превосходство «полевой» работы над «кабинетной». Точнее, «аппаратной» - т.е., ориентированной на занятие и удержание более высокого места в социальной иерархии. На самом деле, конечно, находилось немало и тех, кто занимался ровным образом противоположным - причем порой они, как пресловутый академик Лысенко могли приобретать значительное влияние. Но нормой подобный тип «научной», да и любой другой, работы не был - поэтому тот же Лысенко должен был всю жизнь «маскироваться» под «практика».
Собственно, подобное отношение к работе одновременно означало и абсолютный приоритет новаций над «традициями». Ведь реально ориентированность на исполнение своей цели неизбежно вело к пренебрежению всем, что мешало этому достижению - в том числе, и корпоративными нормами. Советское общество «образца 1920 - 1950 годов» в качестве одного из главных своих врагов видело как раз «консерваторов», тесно смыкавшихся с бюрократами. Наверное, вряд ли где отношение к бюрократизму было настолько отрицательным, как тут - к примеру, практически каждый показанный в литературе или кинематографе «аппаратный работник» являлся отрицательным персонажем. (Забавно, но впоследствии именно этот момент привел к созданию совершенно противоположного представления о данном времени - как о времени «засилья аппаратчиков». Действительно, если о последних только и говорят, пишут и показывают - то значит, они и являлись «типичными представителями» данного времени. По крайней мере, именно так складывается «обыденное представление» об эпохе.)
На противоположном же «конце» этической пирамиды располагался новатор - человек, готовый «ради дела» на любые затраты, будь то физические или интеллектуальные. Собственно, именно новаторы стали символом СССР того периода - будь то молодые ученые, инженеры или рабочие. Количество предложенных новаций в то время было высоким - правда, в большинстве своем они мало где фиксировались: люди того времени предпочитали реальное дело скучной и ненужной патентной работе. К примеру, подвиг того же Стаханова, состоявший в практическом применении системы разделения труда в шахтерском деле (когда один человек рубит уголь, один крепит и т.д.), в общественном сознании отразился просто как «очень хороший труд». (Что и дало потом повод говорить о его «дутости».) Однако для масс того времени это было не важно - важно, что данный «подвиг» стал массово проявляться в тех или иных сферах труда. Т.е. рабочие и специалисты вместо шаблонного мышления стали искать те особенности технологии, которые позволили бы им превышать привычные нормы. На самом деле, в большинстве своем это было не просто следствие повышения физических усилий, а именно огромный поток новаций, впоследствии ставший называться «рационализаторской деятельностью». (Удивительно, но в СССР эта деятельность осуществлялась до самого конца, правда, уже не в том количестве.)
Таким образом, можно сказать, что в СССР указанного периода (к которому и следует относить Ивана Антоновича Ефремова) существовала некая негласная норма, согласно которой ради изменения мира не стоит жалеть ничего. Даже своей жизни - собственно, многие из советских людей, начиная с ученых и заканчивая рабочими, готовы были идти на любые опасности, лишь чтобы достигнуть поставленной цели. Интересно, что государству с этим приходилось бороться, жесткими мерами внедряя понятие о технике безопасности - поскольку квалифицированных работников было мало, и самопожертвование их выглядело как бы даже уменьшающим уровень производительности общества. Впрочем, тут более важен тот факт, что в данном обществе сам момент инновационности - т.е., создания и внедрения инноваций - успешно реализовался без какого-либо особого механизма поддержки инноваторов.
* * *
Это очень важно. Поскольку, как уже не раз говорилось, классовое общество «поднялось» как раз на том, что оказалось на порядки «инновационнее »доклассового. И основывалась данная инновационность на особых механизмах, связанных как раз с неравенством, как таковым. А именно, на возможности «перекладывания» рисков, связанных с новациями с «лица, принимающего решение» на «простолюдинов». Иначе говоря, царь никогда не платил за свои ошибки, за них расплачивались подданные. Ну, почти никогда - разумеется, бывали ситуации, когда правитель (или иной представитель господствующего класса) все-таки доводил дело до такого «цугуендера», при которое его голова, наконец-то, покидала шею. Но в основном гибли солдаты и крестьяне, изъятие прибавочного продукта у которых почти всегда держала их на границе голода. То же самое стоит сказать и об иных «уровнях» общественной иерархии - практически везде за проблемы, связанные с деятельностью «высших» страдали «низшие». Устроил феодал очередную дурацкую войну с соседями - вытаптывались крестьянские поля. Ошибся капиталист с определением конъюнктуры - лишались работы (и пропитания) рабочие. А уж если представители крупного капитала решили устроить между собой «разборки» - то весь мир погружался в кровавую бойню с миллионами смертей. (А вот «зачинщики» умудрялись выходить из нее «сухими» - как те же Крупп, на которых «висят» ДВЕ мировых войны.)
Все это выглядит не совсем приятно, однако именно данная особенность и позволяет социумам, построенным на классовых основах, использовать мощнейший механизм «настройки» - конкуренцию. Ведь очевидно, что в ином случае «желающих» участвовать в подобной борьбе было бы маловато. Поскольку это значило бы, что первый же проигрыш начисто уничтожал бы «игрока». Собственно, именно тот факт, что классовое общество представляет собой вариант известной сказки «Вершки и корешки», в котором выигрыш отходит господам, а проигрыш - «черни», и позволяет осуществлять и концентрацию ресурсов, и «естественный отбор» наиболее оптимальных стратегий. Точнее, это было очевидно до тех пор, пока классовое общество выступало единственной формой «современного общества» - поскольку все доклассовые формы не выдерживали с ним борьбы. С появлением СССР эта самая очевидность очень быстро улетучилась.
Хотя в начале становления Советской власти для огромного числа думающих людей казалось, что чего уж не стоит ожидать от нее - так это активного развития. Лишение общества слоя людей, «защищенных» от невзгод классовым делением действительно выглядело, как отказ от идей прогресса в пользу идей равенства - ведь смешно ожидать, что та же «кухарка», будучи допущенной к управлению государством, будет действовать столь же эффективно, нежели особо выделенные лица (тем более, подготовленные к этому с детства). Ведь даже если она и получит соответствующее образование, то все равно, будет связана своими будничными интересами. Поэтому многие противники (и не только) советской власти пророчили будущему государству торжество популизма и невозможность принятия стратегических решений. Однако получилось, ровным счетом, наоборот - вместо ожидаемого растаскивания государственного богатства по «личным норкам», в СССР произошла массированная индустриализация, создавшая огромную систему общественного производства. В конечном счете, отдельные граждане получили от этого огромную выгоду - однако, ее очевидность на «начальном этапе» была равна нулю. Это значило, что советские люди -пускай и не все - сумели преодолеть важнейшую проблему, стоящую перед обществом.
Впоследствии для разрешения данной «несуразности» была придумана идея о том, что, якобы, советский народ в реальности не проявлял никакой инициативы, а все советские достижения обеспечивались насилием «кучки номенклатуры». Впрочем, разбирать данный миф тут нет смысла, можно только сказать, что это банальная «проекция» нормальных отношений классового общества на советскую жизнь. В действительности же последняя представляет собой пример прекрасного развития без выделения особого «привилегированного класса». Что, к примеру, подтверждается наличием уже упомянутого «стахановского движения», наличием множества примеров добровольного - т.е., совершаемого вне рабочего времени - участия граждан в модернизации страны, например, в электрификации, радиофикации, или даже авиастроения. Последнее, к примеру, характеризовалось массовой постройкой планеров на всей территории страны, через чего прошло большинство будущих авиаконструкторов. Тот же Сергей Королев начинал свой путь в «технику» именно через планеризм - причем, не только как строитель, но и как испытатель. И даже потерпел аварию в данном деле, сломав себе челюсть - что нисколько не отвратило его от «любви к небу».
* * *
То есть, для того, чтобы увлечь людей достаточно затратными и не дающими прямой выгоды делами, оказалось вовсе ненужным ни наличие явных стимулов (денег, власти), ни отстутствие страховки от ошибок. Все это, на самом деле, являлось вторичным, определяемым лишь некими локальными особенностями социума. Поэтому можно сказать, что «советский эксперимент» прекрасно показал, что традиционные представления о том, что только некий «особо выделенный» слой, обладающий значимым преимуществом перед остальными в виде «права на ошибку», может осуществлять инновационное развитие общества. На самом деле, устранение этого давнего заблуждения является ключом к раскрытию еще более древнего и «мощного» мифа, являющийся одним из базисов классового угнетения. Однако обо всем этом будет сказано в следующей части…