Миф о несовершенстве человека. Часть третья.
Пример коммун Макаренко, приведенный во второй части, позволяет понять, как, и при каких условиях, человек становится способен сменить свой тип поведения с деструктивного, направленного на утилизацию общественных ресурсов, на конструктивный, связанный с их производством. Однако следует сказать, что подобные процессы не являлись особым исключением, свойственным исключительно каким-то особым группам. Напротив, они, пускай и в более слабом виде, представляли собой явления, свойственные стране в целом. Макаренко лишь довел до предела тот переход от хаотического состояния к упорядоченному, который происходил во время выхода из состояния Гражданской войны.
На самом деле, это нисколько не умаляет заслуг Антона Семеновича, напротив, его работы представляют собой бесценный вклад не просто в педагогику (тут вообще сложно сказать, что Макаренко произвел переворот в данной отрасли, правда, как было сказано во второй части, не принятый обществом), но и в социальную психологию, как таковую. Показанная им возможность сознательного (совершаемого по собственной воле) перехода от «утилизации» (свойственной криминальному и околокриминальному миру) к труду на самом деле, выступает важнейшим достижением в данной области за все время ее существования. Она подтверждает марксистское утверждение о возможности, и даже желательности добровольного труда (т.е. труда, не вызванного принуждением, в том числе экономическим). Причем труда достаточно тяжелого и кажущегося нетворческим (сельскохозяйственные работы в колонии им. Горького, механообработка в коммуне им. Дзержинского). На самом деле, бывшие воришки и попрошайки, дерущиеся за право ухода за свиньями (!), выступают достаточным опровержением не просто «векового опыта» людей классового общества, но и фантастического числа научных работ по данному вопросу.
* * *
Впрочем, как уже было сказано, то же самое можно сказать и про СССР в целом - хотя и в намного более слабом виде. Всевозможные «интеллектуалы» вполне честно предсказывали будущей сверхдержаве катастрофу (в том числе и вполне сочувствующие ей, такие, как Герберт Уэллс). Однако она не только смогла выстоять, не просто создала мощную промышленность и выдержать самую тяжелую войну в истории, но и смогла стать лидером мирового развития. Когда через четыре десятилетия после 1917 года СССР первым в мире запустил искусственный спутник Земли, все должно было стать ясно, что любые представления об обществе, в рамках которых этого нельзя было предсказать, следует выбрасывать на помойку! Впрочем, никто этого, конечно, не сделал - все закрыли глаза и решили, что так и должно было быть - и в итоге, мир закономерно лишился возможности получить адекватную социальную теорию. А следовательно, вполне естественно пришел к современной катастрофе (вернее, еще идет - но уже немного осталось).
Впрочем, возвращаясь к раннему СССР и случившемуся в нем переходу от состояния Гражданской войны, не просто к мирному времени, а к процессу интенсивного развития. Сейчас уже тяжело понять, насколько серьезен был этот переход, поскольку в последующее время произошло известное «вытеснение» представления о периоде войны, как «новой смуты», охватившей все слои населения и почти всю территорию в пользу «героической» версии событий. В ней все свелось к тому, что победоносные Красные непрерывно били пускай не таких победоносных, но не менее сильных Белых. Эта модель, как не удивительно, остается господствующей в общественном сознании и теперь, сменились только акценты (героическими стали Белые, правда, с их победой все равно возникают проблемы). Однако в огромном количестве источников - от мемуаров участников до художественной литературы - показана совершенно иная картина данного времени. Основным врагом что Красных, что Белых оказывались не столько армии противника, сколько общий хаос и развал.
Катастрофа, охватившая страну, привела к тому, что единое пространство российского государства распалось на множество отдельных кусков. И эта «дележка» не ограничивалась только «крупными» сегментами, такими, как Украина или Польша. На самом деле, этот процесс шел и ниже, приводя к огромному количеству «сепараций» следующего порядка -до уровня отдельных сел и ниже.
В итоге единственной реальной властью стало несчетное количество всевозможных банд и отрядов - разница между этими категориями была не сказать, чтобы велика. Практически любой желающий мог собрать собственную группу вооруженных сторонников, и стать единственным «вершителем судеб» на некоторой территории. Как тогда говорили - «кто не поп, тот батька».
При этом, конечно, можно было объявить себя красным или белым, но гораздо более эффективным было присвоение себе «воли народа», что делали бесконечные «зеленые», начиная с Махно и заканчивая безвестными атаманами. Такие «народные армии» на самом деле представляли собой успешные «механизмы» активной деградации, уничтожая (вернее, утилизируя) все, что хоть как-то выходило за рамки «хуторского минимума». Впрочем, в полном соответствии с законами Хаоса, хутора и села так же подвергались известной архаизации - и вследствие банального грабежа («народные армии», как известно, питались отнюдь не святым духом), и вследствие уничтожения большей части экономических связей. Кстати, именно поэтому реального противодействия данному разгулу «воли» быть не могло - все, кто мог сопротивляться, или «ассимилировался» бандой, или уничтожался.
Разумеется, Красная Армия, как наиболее организованная сила, смогла побороть и эту «заразу» (причем, большей частью включив наиболее активных участников в свой состав). Но борьба с охватившей страну архаизацией была на порядки сложнее. Именно поэтому был принят знаменитый НЭП - как единственно возможный способ ввести указанный распад хоть в какие-нибудь рамки. Новая экономическая политика, по сути, «консервировала» установившиеся в большей части страны отношения, основанные на мелкотоварном и бестоварном производстве, позволив все силы бросить на сохранение и развитие крупного промышленного производства. Впрочем, тут нет смысла обсуждать данный аспект - наш интерес лежит совершенно в другом. А именно - в рассмотрении возможности достаточно серьезного изменения моделей поведения личности, необходимого для перехода к социализму и коммунизму. А для решения данной задачи, как уже говорилось, необходимо решить вопрос вообще о возможности добровольного, легкого и сознательного перехода от деструктивных стратегий («утилизаторства») к конструктивным.
* * *
Так вот, в случае с молодой Советской Республикой этот переход можно считать доказанным. Разумеется, «подъем» в этом случае происходил не такой серьезный, как в случае с макаренковскими коммунами, но, тем не менее, намного превосходящий то, что было известно ранее. За довольно ограниченный период «послевоенного восстановления» огромное число людей, за период Войны буквально «сжившихся» с винтовкой было не просто выведено из состояния хаотической «утилизации» всего и вся, но и включено в мирные производственные процессы. Таковой отказ от «волчьей сущности» человека, как уже не раз говорилось, очень многим казался невероятным. Несмотря на вековое господство христианских представлений, мысль о том, что, можно добровольно (т.е., без наличия мощной репрессивной системы) предпочесть труд грабежу до сих пор воспринимается абсурдной. Поэтому для объяснения случившегося приходится или отрицать наличие всеобщей хаотизации, представляя Гражданскую войну, как столкновение ограниченных сил Красных и Белых. Или сводить все к репрессивным действиям большевиков - идея, крайне популярная сегодня - без учета их реальных возможностей. (На самом деле, достаточно учесть численность органов ЧК/ОГПУ, чтобы понять абсурдность данных представлений.)
Т.е., переход «от хаоса к порядку» произошел совершенно по иным причинам, нежели давление центральной власти. Нет, это, конечно, не уменьшает значение действий большевиков, и в особенности, их руководства - но заставляет сделать кое-какие (а точнее, фундаментальные) коррекции в современном представлении о поведении людей. И, в частности, признать все-таки, две вещи: во-первых, то, что трудовая деятельность может быть привлекательной по сравнению с «утилизаторством». Т.е., при определенных условиях человек оказывается способным выбрать именно стратегию «произвести» вместо стратегии «отнять». И, во-вторых, то, что люди, в общем-то, оказываются способными выбирать путь коллективной работы вместо уже упомянутого «хуторского образа жизни». Впрочем, последняя особенность более ярко проявилась на «следующем этапе» развития советского общества - в период коллективизации и индустриализации. В начальный период советской власти в стране существовало два, казавшихся противоположными, процесса, однако являющихся следствием одной особенности человеческого сознания.
Речь идет об уже разбираемом в прошлой части стремлении человека к наименее отчжденному труду. На самом деле, этот принцип представляет собой частный случай более фундаментального закона, состоящего в стремлении разумного существа к меньшей энтропии, но в такие дебри мы тут забираться не будем. Достаточно просто сказать, что выбор менее отчужденного труда часто делается даже тогда, когда материальное вознаграждение за него оказывается меньше. В качестве примера можно привести широко известное свойство мелкобуржуазных слоев к сохранению своего положения в условиях, когда наемный труд оплачивается выше. Это очень хорошо известно в случае с крестьянством, причем данная особенность мало зависит от национальной и культурной локализации - «раскрестьяниванию» сопротивляются и русские, и английские, и китайские крестьяне или мещане. Практически везде мелкие производители стремятся к максимальному сохранению собственного статуса даже в условиях более низкого уровня жизни по сравнению с наемными работниками, просто в дореволюционной России этот процесс выглядел наиболее «выпуклым» в связи с низкой продуктивностью традиционных крестьянских хозяйств.
* * *
Именно поэтому данная особенность крестьянского - и вообще, мелкобуржуазного -труда с давних пор выступала основой для появления т.н. «мелкобуржуазных утопий». Эти утопии возникали еще на самой заре капитализма - и они же продолжают волновать умы в наше время. Правда, сторонники данной модели, апеллирующие к «возврату» крестьянского (или любого другого мелкобуржуазного) неотчужденного труда, умудряются не замечать одну тонкость, камня на камне не оставляющую от их концепции. Она состоит в том, что данные мелкобуржуазные хозяйства, находясь в непрерывной конкуренции друг с другом -как участники рыночного обмена - неизбежно вынуждены снижать нормы прибыли практически до нуля. В итоге каждый такой производитель, если он сумеет выжить в указанном состоянии, неизбежно оказывается в своем «локальном максимуме». Т.е. получает такое технологическое устройство, изменить которое оказывается невозможно - поскольку «уход» из локального максимума неизбежно значит снижение эффективности, даже если в будущем оно должно вернуться сторицей. Так до этого времени он просто не доживет - «съедят». Получается, что неотчужденность труда в мелкобуржуазном хозяйстве мнимая - вместо власти хозяев его владелец получает отчуждение в виде самой природы данного «предприятия». И не известно, что еще хуже.
Однако на начальном этапе - когда хозяйства лишь формируются, и указанный «локальный максимум» еще не достигнут, указанная модель хозяйствования кажется весьма привлекательной в плане минимального отчуждения труда. Именно поэтому данная область смогла привлечь миллионы человек. То же самое может быть сказано и про иные мелкобуржуазные сферы, характерные для периода НЭПа. В самом начале деятельности они казались долгожданным возвращением в «трудовой рай» - правда, очень быстро это впечатление исчезло, капиталистическая природа мелкобуржуазного хозяйства очень быстро дала о себе знать. Но основную задачу - т.е., перевод мышления огромной массы людей в конструктивное русло - она выполнила.
Впрочем, как легко можно понять, одной только мелкобуржуазной средой стремление к низко отчужденному труду не ограничивалось. Напротив, рассматривая раннесоветскую историю, следует говорить об интенсивном формировании массовых коллективных систем, стремящихся охватить миллионы людей. Это и «политические» структуры, вроде ВКП(б) или комсомола, и «общесистемные» явления, наподобие массового движения за ликвидацию безграмотности, развертывания массового здравоохранения, науки и т.д. Все это свидетельствует о том, что в данном случае можно говорить о низком уровне отчуждения. Однако на самом деле, все несколько сложнее. Дело в том, что полностью перейти на неотчужденные методы труда в данном случае оказалось невозможно - технология не позволяла. Однако развернутая с 1917 года система рабочего контроля, соединившаяся впоследствии с профсоюзной деятельностью, позволила рабочим достаточно серьезно влиять на принятие решений в данной сфере. Ту же роль поначалу играла и ВКП(б), число рабочих в которой в раннесоветский период было значительным. К сожалению, основные представления о коммунистической партии в настоящее время относятся к позднесоветскому периоду, когда последняя превратилась в «заповедник» карьеристов разного возраста. Однако в 1920 это было не так, и своей основной задачей люди, считающие себя большевиками, считали улучшение общества (идея сделать «партийную карьеру» в качестве базовой стала намного позднее).
Поэтому, в целом, у активных и грамотных (что важно) рабочих существовала серьезная возможность влиять на принятие решений - по крайней мере, на местном уровне. Проблема состояла в том, что общий уровень развития был крайне слаб - и в плане существующего производства, и в плане способности рабочих понимать его особенности. В итоге большая часть пролетариев банально самоустранялась от данной обязанности - что, в конечном итоге, закономерно вело к усилению роли «формального» начальства. Впрочем, этот процесс, обыкновенно называемый «перерождением номенклатуры» достаточно очевиден и естественен для подробного рассмотрения. Равно как и то, что избежать его было возможно лишь через технологическую перестройку всей системы, с переходом от низко квалифицированного труда к высококвалифицированного. Но реализовать этот путь удалось лишь через четыре десятилетия.
* * *
Поэтому могло показаться, что возможности существенно снизить отчуждение труда не существует. Однако в реальности случилось то, позволило преодолеть указанный порог и позволить обществу с относительно высоким уровнем отчуждения (впрочем, меньшим, нежели при «нормальном» капитализме) вести себя так, будто бы этот уровень отчуждения небольшой. Речь идет о том, что в советском обществе впервые удалось использовать столь непривычное для «экономики» свойство разума, как возможность «предвиденья будущего», о котором я уже не раз говорил. А именно - советский человек впервые в истории получил уверенность в том, что развитие производства пойдет именно по направлению снижения отчуждения. Он, может быть, и не имел возможности для того, чтобы стать полноценным хозяином производства сейчас - однако в будущем он однозначно мог это сделать. И, как уже не раз говорилось, в этом советский человека не ошибся - именно после реализации программы индустриализации страны были созданы условия для тех типов производств, которые смогли реализовать низкоотчужденный труд. Именно поэтому все текущие серьезные проблемы, вроде временного господства номенклатуры и прочих недостатков «сталинизма» (а на самом деле, слабого производственного и социального развития), для советского человека оказались несущественными. Существенными они стали потом, когда указанный «вектор будущего» оказался потерян, и страна стала скатываться к катастрофе.
Получается, что в данном случае мы затронули еще более фундаментальный вопрос, связанный с выходом человека за пределы «вечного сегодня», и вышли к методам, позволяющим превзойти все современные способы социального конструирования на порядок. Однако, разумеется, данный вопрос требует отдельного рассмотрения. Нам же, в рамках поставленной темы, тут важно одно - то, что для успешной смены направленности человеческого поведения важнейшим условием является то или иное снижение уровня отчуждения труда. Именно этот фактор выступает определяющим в плане того, будет ли человек выступать преимущественно в качестве «утилизатора» (не важно, на каком уровне - станет ли банальным вором или небанальным олигархом), или же он выберет для себя путь производителя. И именно это объясняет, почему так тяжело изменить данное отношение в условиях текущего общества - когда отчуждение достигает своего максимума, применять какие-либо стратегии, за исключением утилизаторских, становится невозможным. (Вернее, возможным - но при этом человек, применяющий их, неизбежно оказывается в исключительно невыгодном положении).
Впрочем, о всем этом будет сказано немного позднее…
На самом деле, это нисколько не умаляет заслуг Антона Семеновича, напротив, его работы представляют собой бесценный вклад не просто в педагогику (тут вообще сложно сказать, что Макаренко произвел переворот в данной отрасли, правда, как было сказано во второй части, не принятый обществом), но и в социальную психологию, как таковую. Показанная им возможность сознательного (совершаемого по собственной воле) перехода от «утилизации» (свойственной криминальному и околокриминальному миру) к труду на самом деле, выступает важнейшим достижением в данной области за все время ее существования. Она подтверждает марксистское утверждение о возможности, и даже желательности добровольного труда (т.е. труда, не вызванного принуждением, в том числе экономическим). Причем труда достаточно тяжелого и кажущегося нетворческим (сельскохозяйственные работы в колонии им. Горького, механообработка в коммуне им. Дзержинского). На самом деле, бывшие воришки и попрошайки, дерущиеся за право ухода за свиньями (!), выступают достаточным опровержением не просто «векового опыта» людей классового общества, но и фантастического числа научных работ по данному вопросу.
* * *
Впрочем, как уже было сказано, то же самое можно сказать и про СССР в целом - хотя и в намного более слабом виде. Всевозможные «интеллектуалы» вполне честно предсказывали будущей сверхдержаве катастрофу (в том числе и вполне сочувствующие ей, такие, как Герберт Уэллс). Однако она не только смогла выстоять, не просто создала мощную промышленность и выдержать самую тяжелую войну в истории, но и смогла стать лидером мирового развития. Когда через четыре десятилетия после 1917 года СССР первым в мире запустил искусственный спутник Земли, все должно было стать ясно, что любые представления об обществе, в рамках которых этого нельзя было предсказать, следует выбрасывать на помойку! Впрочем, никто этого, конечно, не сделал - все закрыли глаза и решили, что так и должно было быть - и в итоге, мир закономерно лишился возможности получить адекватную социальную теорию. А следовательно, вполне естественно пришел к современной катастрофе (вернее, еще идет - но уже немного осталось).
Впрочем, возвращаясь к раннему СССР и случившемуся в нем переходу от состояния Гражданской войны, не просто к мирному времени, а к процессу интенсивного развития. Сейчас уже тяжело понять, насколько серьезен был этот переход, поскольку в последующее время произошло известное «вытеснение» представления о периоде войны, как «новой смуты», охватившей все слои населения и почти всю территорию в пользу «героической» версии событий. В ней все свелось к тому, что победоносные Красные непрерывно били пускай не таких победоносных, но не менее сильных Белых. Эта модель, как не удивительно, остается господствующей в общественном сознании и теперь, сменились только акценты (героическими стали Белые, правда, с их победой все равно возникают проблемы). Однако в огромном количестве источников - от мемуаров участников до художественной литературы - показана совершенно иная картина данного времени. Основным врагом что Красных, что Белых оказывались не столько армии противника, сколько общий хаос и развал.
Катастрофа, охватившая страну, привела к тому, что единое пространство российского государства распалось на множество отдельных кусков. И эта «дележка» не ограничивалась только «крупными» сегментами, такими, как Украина или Польша. На самом деле, этот процесс шел и ниже, приводя к огромному количеству «сепараций» следующего порядка -до уровня отдельных сел и ниже.
В итоге единственной реальной властью стало несчетное количество всевозможных банд и отрядов - разница между этими категориями была не сказать, чтобы велика. Практически любой желающий мог собрать собственную группу вооруженных сторонников, и стать единственным «вершителем судеб» на некоторой территории. Как тогда говорили - «кто не поп, тот батька».
При этом, конечно, можно было объявить себя красным или белым, но гораздо более эффективным было присвоение себе «воли народа», что делали бесконечные «зеленые», начиная с Махно и заканчивая безвестными атаманами. Такие «народные армии» на самом деле представляли собой успешные «механизмы» активной деградации, уничтожая (вернее, утилизируя) все, что хоть как-то выходило за рамки «хуторского минимума». Впрочем, в полном соответствии с законами Хаоса, хутора и села так же подвергались известной архаизации - и вследствие банального грабежа («народные армии», как известно, питались отнюдь не святым духом), и вследствие уничтожения большей части экономических связей. Кстати, именно поэтому реального противодействия данному разгулу «воли» быть не могло - все, кто мог сопротивляться, или «ассимилировался» бандой, или уничтожался.
Разумеется, Красная Армия, как наиболее организованная сила, смогла побороть и эту «заразу» (причем, большей частью включив наиболее активных участников в свой состав). Но борьба с охватившей страну архаизацией была на порядки сложнее. Именно поэтому был принят знаменитый НЭП - как единственно возможный способ ввести указанный распад хоть в какие-нибудь рамки. Новая экономическая политика, по сути, «консервировала» установившиеся в большей части страны отношения, основанные на мелкотоварном и бестоварном производстве, позволив все силы бросить на сохранение и развитие крупного промышленного производства. Впрочем, тут нет смысла обсуждать данный аспект - наш интерес лежит совершенно в другом. А именно - в рассмотрении возможности достаточно серьезного изменения моделей поведения личности, необходимого для перехода к социализму и коммунизму. А для решения данной задачи, как уже говорилось, необходимо решить вопрос вообще о возможности добровольного, легкого и сознательного перехода от деструктивных стратегий («утилизаторства») к конструктивным.
* * *
Так вот, в случае с молодой Советской Республикой этот переход можно считать доказанным. Разумеется, «подъем» в этом случае происходил не такой серьезный, как в случае с макаренковскими коммунами, но, тем не менее, намного превосходящий то, что было известно ранее. За довольно ограниченный период «послевоенного восстановления» огромное число людей, за период Войны буквально «сжившихся» с винтовкой было не просто выведено из состояния хаотической «утилизации» всего и вся, но и включено в мирные производственные процессы. Таковой отказ от «волчьей сущности» человека, как уже не раз говорилось, очень многим казался невероятным. Несмотря на вековое господство христианских представлений, мысль о том, что, можно добровольно (т.е., без наличия мощной репрессивной системы) предпочесть труд грабежу до сих пор воспринимается абсурдной. Поэтому для объяснения случившегося приходится или отрицать наличие всеобщей хаотизации, представляя Гражданскую войну, как столкновение ограниченных сил Красных и Белых. Или сводить все к репрессивным действиям большевиков - идея, крайне популярная сегодня - без учета их реальных возможностей. (На самом деле, достаточно учесть численность органов ЧК/ОГПУ, чтобы понять абсурдность данных представлений.)
Т.е., переход «от хаоса к порядку» произошел совершенно по иным причинам, нежели давление центральной власти. Нет, это, конечно, не уменьшает значение действий большевиков, и в особенности, их руководства - но заставляет сделать кое-какие (а точнее, фундаментальные) коррекции в современном представлении о поведении людей. И, в частности, признать все-таки, две вещи: во-первых, то, что трудовая деятельность может быть привлекательной по сравнению с «утилизаторством». Т.е., при определенных условиях человек оказывается способным выбрать именно стратегию «произвести» вместо стратегии «отнять». И, во-вторых, то, что люди, в общем-то, оказываются способными выбирать путь коллективной работы вместо уже упомянутого «хуторского образа жизни». Впрочем, последняя особенность более ярко проявилась на «следующем этапе» развития советского общества - в период коллективизации и индустриализации. В начальный период советской власти в стране существовало два, казавшихся противоположными, процесса, однако являющихся следствием одной особенности человеческого сознания.
Речь идет об уже разбираемом в прошлой части стремлении человека к наименее отчжденному труду. На самом деле, этот принцип представляет собой частный случай более фундаментального закона, состоящего в стремлении разумного существа к меньшей энтропии, но в такие дебри мы тут забираться не будем. Достаточно просто сказать, что выбор менее отчужденного труда часто делается даже тогда, когда материальное вознаграждение за него оказывается меньше. В качестве примера можно привести широко известное свойство мелкобуржуазных слоев к сохранению своего положения в условиях, когда наемный труд оплачивается выше. Это очень хорошо известно в случае с крестьянством, причем данная особенность мало зависит от национальной и культурной локализации - «раскрестьяниванию» сопротивляются и русские, и английские, и китайские крестьяне или мещане. Практически везде мелкие производители стремятся к максимальному сохранению собственного статуса даже в условиях более низкого уровня жизни по сравнению с наемными работниками, просто в дореволюционной России этот процесс выглядел наиболее «выпуклым» в связи с низкой продуктивностью традиционных крестьянских хозяйств.
* * *
Именно поэтому данная особенность крестьянского - и вообще, мелкобуржуазного -труда с давних пор выступала основой для появления т.н. «мелкобуржуазных утопий». Эти утопии возникали еще на самой заре капитализма - и они же продолжают волновать умы в наше время. Правда, сторонники данной модели, апеллирующие к «возврату» крестьянского (или любого другого мелкобуржуазного) неотчужденного труда, умудряются не замечать одну тонкость, камня на камне не оставляющую от их концепции. Она состоит в том, что данные мелкобуржуазные хозяйства, находясь в непрерывной конкуренции друг с другом -как участники рыночного обмена - неизбежно вынуждены снижать нормы прибыли практически до нуля. В итоге каждый такой производитель, если он сумеет выжить в указанном состоянии, неизбежно оказывается в своем «локальном максимуме». Т.е. получает такое технологическое устройство, изменить которое оказывается невозможно - поскольку «уход» из локального максимума неизбежно значит снижение эффективности, даже если в будущем оно должно вернуться сторицей. Так до этого времени он просто не доживет - «съедят». Получается, что неотчужденность труда в мелкобуржуазном хозяйстве мнимая - вместо власти хозяев его владелец получает отчуждение в виде самой природы данного «предприятия». И не известно, что еще хуже.
Однако на начальном этапе - когда хозяйства лишь формируются, и указанный «локальный максимум» еще не достигнут, указанная модель хозяйствования кажется весьма привлекательной в плане минимального отчуждения труда. Именно поэтому данная область смогла привлечь миллионы человек. То же самое может быть сказано и про иные мелкобуржуазные сферы, характерные для периода НЭПа. В самом начале деятельности они казались долгожданным возвращением в «трудовой рай» - правда, очень быстро это впечатление исчезло, капиталистическая природа мелкобуржуазного хозяйства очень быстро дала о себе знать. Но основную задачу - т.е., перевод мышления огромной массы людей в конструктивное русло - она выполнила.
Впрочем, как легко можно понять, одной только мелкобуржуазной средой стремление к низко отчужденному труду не ограничивалось. Напротив, рассматривая раннесоветскую историю, следует говорить об интенсивном формировании массовых коллективных систем, стремящихся охватить миллионы людей. Это и «политические» структуры, вроде ВКП(б) или комсомола, и «общесистемные» явления, наподобие массового движения за ликвидацию безграмотности, развертывания массового здравоохранения, науки и т.д. Все это свидетельствует о том, что в данном случае можно говорить о низком уровне отчуждения. Однако на самом деле, все несколько сложнее. Дело в том, что полностью перейти на неотчужденные методы труда в данном случае оказалось невозможно - технология не позволяла. Однако развернутая с 1917 года система рабочего контроля, соединившаяся впоследствии с профсоюзной деятельностью, позволила рабочим достаточно серьезно влиять на принятие решений в данной сфере. Ту же роль поначалу играла и ВКП(б), число рабочих в которой в раннесоветский период было значительным. К сожалению, основные представления о коммунистической партии в настоящее время относятся к позднесоветскому периоду, когда последняя превратилась в «заповедник» карьеристов разного возраста. Однако в 1920 это было не так, и своей основной задачей люди, считающие себя большевиками, считали улучшение общества (идея сделать «партийную карьеру» в качестве базовой стала намного позднее).
Поэтому, в целом, у активных и грамотных (что важно) рабочих существовала серьезная возможность влиять на принятие решений - по крайней мере, на местном уровне. Проблема состояла в том, что общий уровень развития был крайне слаб - и в плане существующего производства, и в плане способности рабочих понимать его особенности. В итоге большая часть пролетариев банально самоустранялась от данной обязанности - что, в конечном итоге, закономерно вело к усилению роли «формального» начальства. Впрочем, этот процесс, обыкновенно называемый «перерождением номенклатуры» достаточно очевиден и естественен для подробного рассмотрения. Равно как и то, что избежать его было возможно лишь через технологическую перестройку всей системы, с переходом от низко квалифицированного труда к высококвалифицированного. Но реализовать этот путь удалось лишь через четыре десятилетия.
* * *
Поэтому могло показаться, что возможности существенно снизить отчуждение труда не существует. Однако в реальности случилось то, позволило преодолеть указанный порог и позволить обществу с относительно высоким уровнем отчуждения (впрочем, меньшим, нежели при «нормальном» капитализме) вести себя так, будто бы этот уровень отчуждения небольшой. Речь идет о том, что в советском обществе впервые удалось использовать столь непривычное для «экономики» свойство разума, как возможность «предвиденья будущего», о котором я уже не раз говорил. А именно - советский человек впервые в истории получил уверенность в том, что развитие производства пойдет именно по направлению снижения отчуждения. Он, может быть, и не имел возможности для того, чтобы стать полноценным хозяином производства сейчас - однако в будущем он однозначно мог это сделать. И, как уже не раз говорилось, в этом советский человека не ошибся - именно после реализации программы индустриализации страны были созданы условия для тех типов производств, которые смогли реализовать низкоотчужденный труд. Именно поэтому все текущие серьезные проблемы, вроде временного господства номенклатуры и прочих недостатков «сталинизма» (а на самом деле, слабого производственного и социального развития), для советского человека оказались несущественными. Существенными они стали потом, когда указанный «вектор будущего» оказался потерян, и страна стала скатываться к катастрофе.
Получается, что в данном случае мы затронули еще более фундаментальный вопрос, связанный с выходом человека за пределы «вечного сегодня», и вышли к методам, позволяющим превзойти все современные способы социального конструирования на порядок. Однако, разумеется, данный вопрос требует отдельного рассмотрения. Нам же, в рамках поставленной темы, тут важно одно - то, что для успешной смены направленности человеческого поведения важнейшим условием является то или иное снижение уровня отчуждения труда. Именно этот фактор выступает определяющим в плане того, будет ли человек выступать преимущественно в качестве «утилизатора» (не важно, на каком уровне - станет ли банальным вором или небанальным олигархом), или же он выберет для себя путь производителя. И именно это объясняет, почему так тяжело изменить данное отношение в условиях текущего общества - когда отчуждение достигает своего максимума, применять какие-либо стратегии, за исключением утилизаторских, становится невозможным. (Вернее, возможным - но при этом человек, применяющий их, неизбежно оказывается в исключительно невыгодном положении).
Впрочем, о всем этом будет сказано немного позднее…