О "протестах рассерженных горожан" или судьба "русского Тахрира".
Теперь, в 2013 году, кажется уже смешным, что некоторые сравнивали протесты прошлого -позапрошлого годов с революцией, а некоторые и вообще рассчитывали на то, что Путин уйдет в отставку, испугавшись вышедших на площадь студентов и менеджеров.
Чуда не произошло. Путин не бежал от разъяренных представителей креативного класса в «Шереметьево» и даже тот самый Чуров, на голову которого посылались самые горячие проклятия, прекрасно работает на своем месте. В общем, протест, кажется, завершился полным провалом.
Это, в общем, и неудивительно. Сходство с «площадью Тахрир» в Египте или с событиями в Тунисе, с которым этот протест часто сравнивали, у «Болотной» чисто техническое, с тем же успехом можно сравнить ее с гейпарадом или первомайской демонстрацией. Но рассмотрение «Арабской весны» - слишком сложная задача, пока лишь можно сказать, что участники российского протеста 2011-2013 годов не имели никаких особенных противоречий с властью и поэтому ни какие более-менее серьезные действия не были способны.
Поэтому никакой опасности для российской власти он не нес, несмотря на постоянные заявления всевозможных «охранителей», которые видели в «Болотной» угрозу российской государственности.
Не говоря уж о постоянно упоминаемой теми же «охранителями» «руке Госдепа». Госдеп, организовавший митинг студентов, дизайнеров, менеджеров среднего звена и блоггеров для свержения российской власти - это вещь посильнее Кафки.
Если же рассматривать протест с левых позиций, то следует понять, чем он, по сути, является, и что можно из этого вынести. Начнем с того, что собственно протесты, как элемент постоянной борьбы, являются нормальным состоянием классового общества. В бывшем СССР под борьбой практически всегда рассматривается классовая борьба, как таковая, т.е. борьба эксплуатируемых классов со своими эксплуататорами. Однако только ней борьба в классовом обществе не ограничивается.
Классовое (собственническое) общество само по себе есть борьба все против всех. Это справедливо не только для капитализма - тот же феодальный строй представляет собой постоянную борьбу разного рода землевладельцев друг против друга. Именно конфликт мелкого феодала с всемогущим магнатом представляет собой излюбленный сюжет романтического отражения этого периода в искусстве - начиная от рыцарских романов до «Дубровского» Пушкина. Капитализм отличается только тем, что данный «императив», который в сословном обществе стыдливо прячется в декларацию якобы общественного единства, становится явным.
Единство правящего класса, как некая «вещь в себе», не существует. Представители элиты грызутся между собой, как пауки в банке. За исключением одного - правящий класс един и имеет общеклассовое сознание в отношении к эксплуатируемым слоям. Капиталист может мечтать о том, как разорить конкурента, но если рабочее движение все-таки достигло такой мощи, что всерьез угрожает господству капитала, то он будет бороться с рабочим движением, невзирая на то, что этим же он улучшает жизнь конкуренту. Так же вечно грызущиеся между собой феодалы в свое время проявляли единство перед лицом крестьянских восстаний.
На сегодняшний день это усугубляется довольно сложной структурой элиты - помимо крупных бизнесменов и чиновников, непосредственно связанных с капиталом, в нее входят значительное количество т.н. мелкобуржуазных элементов, которые сами как таковые не занимаются эксплуатацией напрямую, но используют ее как элемент для получения своей прибыли. Именно к этой группе и относятся те самые «разгневанные горожане», протестующие против фальсификации выборов в 2011-2013 годах.
Никакое рабочее движение этим мелкобуржуазным слоям сейчас не угрожает - Россия находится в уникальной для относительно развитой страны ситуации, когда весь спектр распространенных в обществе идей относится к правому спектру, и для страны характерны только правые политические структуры. Под какими бы названиями эти правые не выступали - хоть «Единая Россия», хоть «Справедливая Россия», ЛДПР, вплоть до КПРФ, они постоянно заявляют о незыблемости отношений частной собственности и частного предпринимательства и отличаются лишь декоративными элементами оформления своих программ. Отсутствие «угрозы слева» и объясняет особенности данного протеста - мелкой буржуазии нет необходимости проявлять классовую солидарность с крупной.
Как же тогда относиться к нему? Есть ли от этих событий хоть грамм пользы для левого движения? Для того, чтобы ответить на этот вопрос, следует определиться, что мы должны подразумевать под «пользой». Возможности свергнуть текущую власть, как писалось выше, у данного протеста нет и быть не может. Единственно, что могли «рассерженные горожане», так это «выторговать» себе некие преференции для своего мелкобуржуазного слоя, да и то, эта возможность оказалась ими благополучно слита. Так что же, все данный протест окончился пшиком?
Формально да. Но не совсем. Нынешний протест означает, прежде всего, конец «общественного договора», основанного на идеологии антисоветизма и антикоммунизма в России, что был определяющим для общества с конца 1980 годов. Нынешние «верхние слои» общества, объединяющие «победителей совка», от мелкой буржуазии до магнатов мирового уровня, больше не бояться коммунизма, как такового. Поэтому нет ничего удивительного, что наиболее «обездоленная» часть элиты, мелкобуржуазные слои, не разделяют интересы крупного капитала. А так как государство при капитализме выражает, прежде всего, именно эти интересы, то удовлетворенность мелкобуржуазных слоев государством падает. Ведь пресловутый менеджер среднего звена далеко не идиот, и он прекрасно видит то, что «общественные ресурсы» тратятся на что-то, непосредственно к нему отношения не имеющее.
Верхушка этого процесса - та самая «коррупция», что у всех на слуху. На самом деле данный процесс есть не что иное, как перераспределение прибавочной стоимости в сторону крупного капитала и связанных с ним лиц. Вся тонкость состоит в том, что в связи с остатками «прежнего» представления, связанного с социальным государством, напрямую делать это еще нельзя, люди еще не считают подобное положение нормальным. Но законы капитализма диктуют свое, и крупный капитал часть прибавочного продукта, идущего якобы на «общенародные нужды» забирает себе.
Вот в этом и состоит «коррупция». Но для мелкобуржуазных слоев как раз подобное не является приемлемым, тем более, что официально-то у нас огромное число законов, начиная с конституции, декларируют именно наличие социального государства. В котором мелкобуржуазным слоям должна доставаться вполне приличная часть общественного «пирога», а она не достается, «разворовывается». Поэтому эти слои оказываются оппозиционными данному положению вещей.
Это противоречие может выглядеть и по-другому. Например, как требование «честных выборов». Но за этим требованием так же стоит вполне осознаваемый интерес. Например, свободное избрание мэра Москвы подразумевает возможность выбора того кандидата, который направит городской доход, на что то нужное мелкой буржуазии. Скажем, в строительство дорог вместо того, чтобы положить эти средства в карман неким особым лицам. Это понятно - дороги нужны менеджерам среднего звена, как воздух, а доход магнатов - нет. (То, что капитализм вообще существует ради доходов магнатов, а дороги - это промежуточная форма, необходимая для этой цели, до менеджеров, разумеется, не доходит. И то, что место человека при капитализме определяется единственно его отношением к капиталу, тоже).
Но диалектика истории заключается в том, что выступая в качестве противников подобного положения вещей, эти мелкобуржуазные слои неизбежно осваивают «антиправый» дискурс, т.е. левые идеи. Не являясь объективно противниками капитала, протестующие вынуждены становиться в антикапиталистическую позицию. Разумеется, их «антикапитализм» является крайне условным, мгновенно «слетающим» тогда, когда он начнет задевать реальные капиталистические механизмы, обеспечивающие мелкой буржуазии преимущество перед пролетариатом. И поэтому он будет существовать только до тех пор, пока не появится реальная угроза «слева» в лице массового рабочего движения. Тогда левизна «восставших менеджеров» обернется их реально правой идеологией, требующей от государства одного: защитить из от «восставшего Хама». Но пока этого не произошло, они становятся своеобразными носителями вполне левых идей.
Это уже было и было не раз. В Российской Империи конца XIX века огромная часть интеллигенции изначально считалась левой. Именно потому, что реальной угрозы слева она не имела: российский капитализм был еще слаб, а вместе с ним слаб был и пролетариат, а феодализм уже находился в состоянии разложения и вместе с ним в состоянии разложения находилось и крестьянство. Это приводило к тому, что единственной угрозой для мелкобуржуазной интеллигенции был не капитализм даже, а само государство, что делало «интеллигентскую фронду» мэйнстримом. Но как только капитализм вырос, и вместе с ним вырос и пролетариат, породив опасность роста рабочего движения, то российская интеллигенция резко сдвинулась «вправо». Революция 1905 года породила «Вехи» и рост правых настроений среди образованной части общества. Революция 1917 года привела значительную часть интеллигенции к идеологии ультраправой.
Но вместе с тем, именно «левая» позиция российской интеллигенции в предыдущий период позволила сформировать и силы, которые стали основой реального левого движения, и более того, именно эта позиция легла в основание того корпуса идей, на основании которого был сформирован выход из катастрофы. Плеханов или Струве могли быть сколько угодно противниками большевиков, но свою роль в их появлении они уже сыграли. Меньшевики и даже октябристы, выступая с требованиями ограничения монархии и либеральных реформ подготовили почву, на которой сформировалось ядро русского революционного движения.
Именно подобные процессы и происходят сейчас. При общем крайне правом настроении в обществе протесты «рассерженных горожан» дают возможность появления достаточно массовой левой идеи, в отличии от «псевдолевых» идей «ностальгистов по СССР», которые ранее доминировали на постсоветском пространстве. Да, эта левая идея существует в «запрещенном состоянии», носителями ее оказываются слои, которые в общем случае просто обязаны быть настроены антикоммунистически.
Но ничего странного в этом нет, законы развития общества есть законы статистические, и «запрещенные» в общем состояния возможны в какой-то локальный период на некоем локальном участки. Так, дворянин Владимир Ульянов смог стать лидером пролетарской партии, хотя эта партия в целом состояла отнюдь не из дворян.
Вот в этом и состоит важность данных протестов. Каждый раз, когда представитель мелкой буржуазии идет на протест против буржуазного государства, он хоть чуть-чуть, но оказывается задетым левой идеей и, тем самым, чуть-чуть смещает общественное равновесие влево. Да, разумеется, это не делает его автоматически коммунистом или социалистом, не дает ему возможность стать выразителем интересов. Это всего лишь дает ему возможность ступить на ту дорогу, что приведет к коммуне. Тем более, что именно у представителя мелкобуржуазных кругов есть и свободное время и свободные ресурсы для того, чтобы достаточно овладеть марксисткой методологией и суметь стать популяризатором ее для широких масс, несмотря на противоречащий этому собственный интерес.
И в этом плане, конфронтация с государством этих мелкобуржуазных слоев есть вполне хорошее явление для левой борьбы. Каждый удар полицейской дубинки по буйной голове «креакла» может заставить его задуматься, выйти из привычного круга престижного потребления и статусных игр. Равно как удар казачьей плетки по спине студента, за компанию с друзьями или от скуки пришедшего на митинг, выковывал из него революционера. Пусть даже совершенно немногие из этих студентов становились профессиональными революционерами, а остальные возвращались в свой мещанский мир. И сейчас возможно в нынешних протестах выковываются кадры для будущей борьбы. Которую на самом деле ведут не "креаклы", а совершенно иные классы...