Ефремов и инновации.
Читая советского фантаста Ивана Антоновича Ефремова, порой крайне удивляешься, насколько серьезные темы выводит автор в своих работах. В них, помимо поистине революционных тем (коммунистическое общество в «Туманности Андромеды», развитие способностей человека в «Лезвии бритвы») он затрагивает и моменты, которые могут рассматриваться, как второстепенные, но на самом деле, играющие важную роль в окружающей действительности. Возьмем столь интересный вопрос, как проблема инноваций (и вообще, научной деятельности) в обществе. На самом деле, к этой теме писатель начал обращаться еще в своих ранних работах, к примеру, в той же «Встрече над Тускаророй» или в «Юрте ворона». Но серьезно Иван Антонович взялся за него в своем первом «большом» романе - «Туманности Андромеды».
Одним из ключевых моментов послдженего выступает «Тибетский опыт». Насколько это важная для Ефремова тема можно понять уже потому, что этому «опыту» посвящена отдельная глава. Но и помимо нее цепочки событий, ведущие к данному событию или исходящие от него, пронизывают практически всю структуру книги. Все это говорит о том, что для писателя подобный момент казался чрезвычайно важным. Но какой смысл в данном «опыте»? Ведь очевидно, что он состоит вовсе не в констатации возможности сверхсветового сообщения. (Последнее, понятное дело, условно - Ефремов не был физиком, и не писал свое произведения ради демонстрации тех или иных физических теорий). Тем более, что в плане современного понимания романа, как произведения, посвященного людям и их взаимоотношениям в рамках коммунизма, очевидно, что «Тибетский опыт» должен затрагивать именно эти проблемы.
Так оно и есть. Основная проблема, поднимаемая «Тибетским опытом», состоит в том, что даже в указанном обществе невозможно полное согласования целей ученого и общества в целом. Даже при условии отсутствия отчуждения труда и ликвидации иерархической системы. Причина банальна: научная, да и вообще, инновационная деятельность, представляет собой настолько специальную область, что для человека «с улицы», не обладающего профильным образованием и требуемыми знаниями понять ее фактически невозможно. А значит, невозможно сказать, является ли она действительно важной обществу, или же выступает классическим «способом удовлетворения собственного любопытства за счет общественных средств». Подобная особенность приводит к тому, что вопрос о целесообразности начала или продолжения тех или иных действий, особенно требующих значительных ресурсов, оказывается подвешенным в воздухе. Ведь решение об этом должно быть принято, в самом лучшем случае, всеми членами общества - т.е., все они должны разобраться в том, чем, собственно, предстоит заниматься.
Конечно, можно было бы сказать, что всегда существует возможность получить «компетентное мнение специалистов», однако это полностью обесценивает суть неиерархического общества. Действительно, если суть того или иного занятия может быть доступна исключительно особо подготовленным экспертам, то значит, что все остальные должны передать им свое право на принятие решений. Т.е., опять «лучшие люди» и все связанные с ними прелести. Но Ефремов не был бы Ефремовым, если бы не предложил другой вариант. Согласно ему, ученый, увлеченный той или иной идеей, получается от общества некий «карт-бланш» на свои действия. В случае «тибетского опыта» - это возможность использовать для своих опытов всю энергию планеты, ну и орбитальную станцию для полного комплекта. При этом автор специально отмечает, что все это происходит вне «официальных каналов» проведения проекта через «Мировой совет», поскольку сложность и неоднозначность проекта не дают гарантии его быстрой реализации.
Вместо этого Мвен Мас и Рен Боз силами добровольцев выстраивают нужную им установку, и все же проводят «опыт». Заканчивается все катастрофой, взрывом оборудования и гибелью людей. Сам Рен Боз лишь чудом избежал смерти. Однако долгожданный «контакт» установлен все же был. Собственно, именно поэтому Ефремов довольно «мягко» обошелся со своими героями, ограничившись лишь «добровольной ссылкой» Мвен Маса на «остров Забвения» и уходом его из «активной науки» в написание книги про эмоции. В конце-концов, даже трибунал, посвященный этому событию, окончился оправданием его участникам. Однако при этом Иван Антонович прекрасно дает понять, что подобное «мягкое» обращение возможно лишь из-за искренних намерений исследователей, спланировавших на самом деле, реально успешный эксперимент (Впоследствии сам писатель продолжит эту тему: следствием «тибетского опыта» станет разработка «звездолетов Прямого Луча» - аппаратов сверхсветового перемещения в пространстве.)
* * *
Таким образом, Ефремов показывает эффективный - по его мнению - механизм разрешения указанного выше противоречия (между ученым и обществом). А именно - последнее допускает у ученого значительную свободу, намного превышающую таковую у ученого в современном общества. А именно - ему допустимо использовать значительные ресурсы в течении некоторого ограниченного времени. Если за этот период ученый сможет доказать свою правоту, хоть как-то подтвердив свои предположения - то, следовательно, он прав и все затраты на него оправданы. Если же нет… Ради этого случая писатель специально приводит пример математика Бета Лона, который так же получил «карт-бланш» на свои решения, но, из-за личных своих особенностей, не сумев их использовать во благо - и был подвергнут полному общественному остракизму. Для личностей подобного толка одиночество на «острове Забвения», где они не могли бы демонстрировать остальным свое превосходство, реально подобно Аду. Собственно, тут проявляется основная особенность ефремовской фантастики: продуманно все до мелочей. Даже то, куда лучше помещать преступника - психопата (а не психопаты в указанных условиях преступниками не становятся). Впрочем, это уже отклонение от указанной темы.
На же во всем этому важно то, что Ефремов пытается найти оптимальный вариант обеспечения новационности общества. Будучи самим «практикующим ученым», Иван Антонович прекрасно понимает колоссальные проблемы с этим у существующего общества, связанного с превращением науки в замкнутую корпорацию. Сколько сил и энергии ушло у молодого (и не очень) палеонтолога на то, чтобы «пробивать» в подобных условиях свои идеи, порой вступавшие в противоречие с «общекорпоративными целями». И одновременно - сколько видел Ефремов людей, занятых исключительно самопрезентацией и сформировавшиеся, исключительно как «кабинетные крысы», вся деятельность которых состоит в бесконечных интригах и выбивании благ. Оценка подобных личностей Ефремовым дается в его переписке, и она, понятное дело, крайне нелестная. Правда, тогда - в 1950 годы - этот тип был еще не определяющим в отрасли, скорее наоборот, он выступал исключением. А большая часть ученых реально стремились к познанию, к изучению природы, как таковой - как и сам Иван Антонович.
Именно они, действуя практически на ощупь, пытались выстроить такой способ взаимодействия «с системой», при которой можно было бы получить максимальную свободу в исследованиях при минимальных затратах сил на пресловутые «непроизводительные» занятия, вроде выстраивания карьеры или борьбе за место у «кормушки». Все подобное без жалости отдавалось пресловутым «функционерам», которые формально достигали высоких научных вершин, но реально представляли собой абсолютные нули, не имеющие значения за пределами места в президиуме. Пускай они «играются» высокими званиями, председательствованием на конференциях, орденами, премиями, шубами, дачами, продуктовыми пайками и прочими, не нужными нормальному человеку, игрушками. Все это - мусор, «естественное загрязнение» среды, необходимое для работы научного двигателя, так же, как выхлоп неизбежно сопутствует работе двигателя механического. Главное - чтобы эти «функционеры» не лезли в науку, как таковую, чтобы не выходили за пределы конференций и отчетно-выборных собраний, чтобы не поднимали глаз за пределы получения очередного пайка или дачи. А так - пусть получают незаслуженные поощрения, их (поощрений) не жалко: ученый - не дрессированная обезьяна, работающая ради подачек, ему надо лишь создать минимальные условия, достаточные для того, чтобы не думать о хлебе насущном - и все.
Правда, все это работает только при одном условии. Ефремов так же его прекрасно знал, и, как сказано выше, указал в своем романе. А именно - тогда, когда от науки требуется не просто пресловутая «научная работа», а конкретная отдача. Решение конкретных научных задач. Иначе работать подобным образом нельзя: рано или поздно, но те самые функционеры-паразиты начнут не просто потреблять поступающие в отрасль блага, но преступят к перестройке всей структуры под данную задачу (максимизацию благ). Т.е., начнут постепенно замещать работающих, «полевых» ученых своей непосредственной клиентеллой. Тогда науке конец - что, например, мы и наблюдаем в настоящее время, когда формально все работает, а неформально - наука превращена в чистый бизнес.
* * *
Вот поэтому общество должно иметь возможность спрашивать у ученого (вернее, у научного коллектива) результаты его работы. Т.е., сначала ему дается определенная свобода - поскольку на «олимп» он не лезет, и на казенные пайки не претендует, то «руководство» смотрит на его деятельность «прикрыв глаза». Но если данная деятельность не принесла плодов - то позволь понести наказание по всей строгости. Вместе с коллективом и указанными «функционерами» - чтобы тем жизнь медом не казалось. Это является лучшим предохранителем против превращения отрасли в набор клиентелл - даже, если руководитель и не «смекнет», что и как устроено, то рано или поздно, придется отвечать за подобный поступок. С соответствующими последствиями.
Именно поэтому получение результата, работа ради него, а не «ради процесса» выступает столь важным фактором ефремовского понимания научной деятельности. Ученый должен прекрасно знать, что делает - даже если в основании этого знания лежит лишь невнятное чувство, как у Мвен Маса. Главное - что он не должен приходить «на службу» ради отбывания этой самой службы, ради того, чтобы «честно отрабатывать» свои шесть часов в день, за что так же честно получать свое «жалование». Вот это - должно блокироваться обязательно, как бы привлекательно для руководства не казалось такое положение. Забавно, но к подобным идеям где-то через десять лет после Ефремова пришли и браться Стругацкие, в своем «Понедельнике» описавшие идеальное - по их представлению - научное учреждение. В этом произведении они подняли те же проблемы, что и Иван Антонович - а именно, возможность создания «дружественной к ученым среды», равно как и проблему взаимодействия между учеными и иерархически-конкурентной средой. Правда, в отличие от Ефремова браться многие проблемы оставили открытыми: в том же «Понедельнике» большинство проблем решаются путем deus ex machina (например, через привлечение особого «предвиденья» директора института Януса Полуэктовича).
Что же касается Ефремова, то он на «мудрость руководства» никогда не надеялся, прекрасно понимая, кто поднимается наверх в указанных условиях. Поэтому в своем следующем большом романе «Лезвие бритвы» он четко показал: единственная возможность для исследователя достичь своей цели - это работа с минимальным привлечением начальства. Причем, лучше всего, если руководство вообще не будет ничего знать до тех пор, пока не будут получены первые результаты. А там, уже имея козыри в руках, уже можно договариваться с указанными функционерами, уже можно пытаться использовать локальное совпадение с их интересами в своих целях. Попытки же сделать это до того, как четко знал сам писатель, обречены на неудачу: в данных условиях функционер неизбежно попытается воздействовать на сам процесс исследования, склоняя его к пути, выгодному именно для функционера. Т.е., к тупику. Эта разница в восприятии понятна: Ефремов был не просто «практикующим ученым», он сумел не просто занять достаточно высокое место в науке - но и смог «ввести в оборот» абсолютно новые идеи, вроде своей науки о формировании захоронений (тафономии). Стругацкие же видели указанную систему со стороны (Борис немного работал в Пулковской обсерватории, однако большую часть представлений о научной среде братья имели из «третьих рук»).
В общем, можно сказать одно: Ефремов довольно четко видел то направление, которое мыслилось ему способным вывести человека на путь непрерывного восхождения, постоянной борьбы с несовершенством природы, и, в конечном итоге, на путь к коммунизму, к справедливому обществу, к покорению пространства, к звездолетам «прямого луча» и Великому Кольцу. А видел он это потому, что сам существовал в данной среде - был советским ученым «блестящей эпохи», и надеялся, что данная система будет не просто существовать, но и сможет развиться в нечто большее. К сожалению, этого не произошло, и наука вначале вместе со всем обществом погрузилось в состояние загнивания. А затем, естественным образом, умерла вместе со страной, оставив вместо себя ту нелепую и бесполезную конструкцию по производству степеней и публикаций, которую мы продолжаем называть тем же именем (впрочем, прекрасно понимая, что к чему).
* * *
Впрочем, этого и следовало ожидать: отказ от развития, сформировавшийся в позднесоветском обществе, не мог вести к чему-то другому. Поскольку именно направленность на непрерывное развитие приводило к указанному выше требованию обязательных научных результатов, и, как следствие, к работоспособности отрасли. Как только СССР перешел к «стабильному существованию», перерождение его научных институтов в «клиентеллы» стало неизбежным - хотя инерционность данного процесса была крайне велика, и вплоть до самого момента развала «в системе» продолжались реальные исследования. Но спасти страну они не смогли…
Таким образом, мир «Туманности» (или его вариация - «мир Полудня», «мир Понедельника») оказался недоступен в данной итерации. Однако это не значит, что данная «дверь» закрылась навсегда. На самом деле, вопрос только во времени: рано или поздно, но общество вновь перейдет в состояние, когда на повестке дня станет реальная востребованность научных исследований (а не количество публикаций, как сейчас). А значит, рано или поздно, но путь, показанный Ефремовым, станет снова актуальным…