История болезни. Страница 4. Роды третьи
Продолжение.
Когда через год поспел Мартин, Игоря снова не было дома - с утра ушел устраиваться на работу. Там его добрые люди задержали, дали мне возможность родить дома. Тем более что я беременная (примерно в 32 недели, но думала, что на шестом месяце - просто запуталась) упала очень сильно, и тогда еще шейка раскрылась - и больше, по всей видимости, не закрывалась, так я и проходила 2,5 месяца с открытым зевом. Посему роды были стремительными, практически первый этап был исключен, сразу пошли потуги. Я еще не понимала тогда, что это потуги, потому что была убеждена, что сначала обязательно должны быть схватки. Забегалась в туалет - думала, что пописать, а там, наверное, и воды заодно отходили, потому что я не знаю, куда они (воды) делись. Ну и кишечник чистился, понятно.
Продолжалось это не больше часа. В очередной забег в туалет мне открылось, что не по малой нужде я сюда пришла и даже не по большой ))) "Только не здесь!" - возопила я, выбегая в предбанник (так мы называли крошечную умывальную комнату, примыкавшую к туалету). Поскольку воды не отходили (по крайней мере я не зафиксировала), я пребывала в уверенности, что идет ребенок в пузыре (тем более что сама я, по словам мамы, родилась в рубашке). Думаю - надо ж пузырь вскрыть, а то не дай бог ребеночек задохнется. Щипаю на высоте схватки, щипаю, щипаю - никак! Не вскрывается упрямый пузырь. А чукча умный, чукча знает, кто у нас начальник партии что пузыри бывают сильно крепкими, и тогда их надо чем-нибудь остреньким проткнуть - опять же на высоте схватки, конечно. Но я же обычно не хожу писать с ножницами в руках... Кричу Фрусе (моя подруга у нас жила тогда) - мол, ножницы мне принеси скорее. А жили мы тогда, надо сказать, в изоляторе студенческого общежития (ну, это отсек такой, отдельно от всех, там, по задумке, должны были народ болящий содержать, но боюсь, что никогда по назначению эти комнаты не использовались). Ну вот, я ору, зову Фрусю, а в это время наш электрик-сантехник Александр Иванович лампочку вкручивает, стоя на табуретке. Я этого не вижу, я из-за двери кричу, а Фруся выглянула - увидела. Испугалась. Подумала - и сочла за лучшее решить, что ей мой голос померещился. Вернулась в комнату и затаилась.
А я стою перед дверью, голову малышу поцарапываю (прозорливый читатель уже догадался, что никакого пузыря не было, давно он уже прорвался, и дорогая моя подруга спасла бедного младенца от трепанации черепа). Голова, так и оставшаяся непродырявленной, стремительно движется в этот мир, и замедлить это движение невозможно никакими уговорами. (Кстати, ни разу - ни в эти роды, ни в любой другой раз - я не чувствовала ни жжения, ни боли растягивающейся промежности, ничего, кроме вот этой стремительной, мощной, неудержимой силы.) Так и родился Мартин в туалете, буквально выскочил, не дал мне два шага до комнаты дойти. На одной потуге - голова, сразу заполнившая до предела подставленную мою ладонь ("Боги, какая большая! неужели такое бывает?!), на следующей - тело, огромное, ярко-розовое. Мальчик!!!
Коридор приветствовал нас сиянием свежевкрученной лампочки, когда я - в подоле! - принесла сына в его родной дом. Все ножницы-ниточки-пеленочки были заранее готовы, Фруся, подстелившая мне клеенку, хотела пуповину перерезать (она загодя место застолбила), но нервишки подвели, и она чуть в обморок не грохнулась с ножницами в руках. Уступила свое право мне.
Да, вернусь немного: рожала я стоя на полусогнутых (полуприсев) - с тех пор это мое любимое положение, особливо если помощников нет совсем. Пуповину обрезали после того, как совсем уже точно закончила пульсировать, но не сразу, а еще погодя - для верности. (До сих пор для себя не решу, как же все-таки правильно. Может, совсем не обрезать...)
Все же мы вызвали скорую, и я с Мартином - с готовеньким, с приложенным к груди - поехала все же в роддом. Просто тогда не придумалось еще, как решить иначе вопрос с регистрацией, т.е. со свидетельством о рождении. Ну да ладно.
(Продолжение следует)
Когда через год поспел Мартин, Игоря снова не было дома - с утра ушел устраиваться на работу. Там его добрые люди задержали, дали мне возможность родить дома. Тем более что я беременная (примерно в 32 недели, но думала, что на шестом месяце - просто запуталась) упала очень сильно, и тогда еще шейка раскрылась - и больше, по всей видимости, не закрывалась, так я и проходила 2,5 месяца с открытым зевом. Посему роды были стремительными, практически первый этап был исключен, сразу пошли потуги. Я еще не понимала тогда, что это потуги, потому что была убеждена, что сначала обязательно должны быть схватки. Забегалась в туалет - думала, что пописать, а там, наверное, и воды заодно отходили, потому что я не знаю, куда они (воды) делись. Ну и кишечник чистился, понятно.
Продолжалось это не больше часа. В очередной забег в туалет мне открылось, что не по малой нужде я сюда пришла и даже не по большой ))) "Только не здесь!" - возопила я, выбегая в предбанник (так мы называли крошечную умывальную комнату, примыкавшую к туалету). Поскольку воды не отходили (по крайней мере я не зафиксировала), я пребывала в уверенности, что идет ребенок в пузыре (тем более что сама я, по словам мамы, родилась в рубашке). Думаю - надо ж пузырь вскрыть, а то не дай бог ребеночек задохнется. Щипаю на высоте схватки, щипаю, щипаю - никак! Не вскрывается упрямый пузырь. А чукча умный, чукча знает, кто у нас начальник партии что пузыри бывают сильно крепкими, и тогда их надо чем-нибудь остреньким проткнуть - опять же на высоте схватки, конечно. Но я же обычно не хожу писать с ножницами в руках... Кричу Фрусе (моя подруга у нас жила тогда) - мол, ножницы мне принеси скорее. А жили мы тогда, надо сказать, в изоляторе студенческого общежития (ну, это отсек такой, отдельно от всех, там, по задумке, должны были народ болящий содержать, но боюсь, что никогда по назначению эти комнаты не использовались). Ну вот, я ору, зову Фрусю, а в это время наш электрик-сантехник Александр Иванович лампочку вкручивает, стоя на табуретке. Я этого не вижу, я из-за двери кричу, а Фруся выглянула - увидела. Испугалась. Подумала - и сочла за лучшее решить, что ей мой голос померещился. Вернулась в комнату и затаилась.
А я стою перед дверью, голову малышу поцарапываю (прозорливый читатель уже догадался, что никакого пузыря не было, давно он уже прорвался, и дорогая моя подруга спасла бедного младенца от трепанации черепа). Голова, так и оставшаяся непродырявленной, стремительно движется в этот мир, и замедлить это движение невозможно никакими уговорами. (Кстати, ни разу - ни в эти роды, ни в любой другой раз - я не чувствовала ни жжения, ни боли растягивающейся промежности, ничего, кроме вот этой стремительной, мощной, неудержимой силы.) Так и родился Мартин в туалете, буквально выскочил, не дал мне два шага до комнаты дойти. На одной потуге - голова, сразу заполнившая до предела подставленную мою ладонь ("Боги, какая большая! неужели такое бывает?!), на следующей - тело, огромное, ярко-розовое. Мальчик!!!
Коридор приветствовал нас сиянием свежевкрученной лампочки, когда я - в подоле! - принесла сына в его родной дом. Все ножницы-ниточки-пеленочки были заранее готовы, Фруся, подстелившая мне клеенку, хотела пуповину перерезать (она загодя место застолбила), но нервишки подвели, и она чуть в обморок не грохнулась с ножницами в руках. Уступила свое право мне.
Да, вернусь немного: рожала я стоя на полусогнутых (полуприсев) - с тех пор это мое любимое положение, особливо если помощников нет совсем. Пуповину обрезали после того, как совсем уже точно закончила пульсировать, но не сразу, а еще погодя - для верности. (До сих пор для себя не решу, как же все-таки правильно. Может, совсем не обрезать...)
Все же мы вызвали скорую, и я с Мартином - с готовеньким, с приложенным к груди - поехала все же в роддом. Просто тогда не придумалось еще, как решить иначе вопрос с регистрацией, т.е. со свидетельством о рождении. Ну да ладно.
(Продолжение следует)