Держите меня семеро, или русские в Париже в 1746 году
Встретил в Архиве внешней политики страны забавный документ. Это объяснительная князя Долгорукова, виновника дипломатического скандала.
Там об этом деле были еще документы, и я решил их пересказать. Так как я не писатель, и фантазии у меня нет от слова совсем, всё нижеизложенное основано на реальных событиях, я даже мысли главного героя практически не выдумывал, они или прямо так им описаны, или явствуют из других его слов.
Итак...
Около полудня 3 февраля 1746 г. молодой князь Александр Сергеевич Долгоруков вышел из снимаемой им у парижского буржуа квартиры и по мёрзлым от холодного ветра улицам двинулся к дому русского посланника (министра) Генриха Гросса...
[Spoiler (click to open)]Сам Долгоруков тоже находился на государственном жаловании своей страны и занимал должность дворянина русского посольства. Эта должность была введена Петром I для тех самых молодых дворян из старых русских родов, которых он посылал учиться за границу. Работая в русских миссиях, они знакомились с практикой дипломатической службы (как сам Долгоруков переписывал набело официальные реляции русских посланников), совмещая это с обычным обучением у иноземных учителей в месте их пребывания.
Париж, столица тогдашней Европы, был прекрасным местом для обучения, и в русской миссии было 6 дворян посольства, что интересно - это были три пары братьев, братья князья Хованские, братья графы Головины и братья князья Долгоруковы. Александр, шагающий сейчас по Латинскому кварталу, был младшим из братьев, а его 25-летний старший брат Владимир был основной надеждой как недавно умершего российского посланника князя Антиоха Кантемира, так и французских учителей русских дворян, как самый способный, "всех остроумнейший" из шестерки.
Получали братья от российской казны 400 рублей в год, но этих денег хватало только на "корма, апартаменты и платья", а не на наём учителей, как свидетельствовал в реляциях посланник Гросс годом ранее. Впрочем, Долгоруковым, в отличие от остальных дворян, начинать с азов было не нужно - в России они получили очень хорошее домашнее образование, которое в Париже было расширено в нужном российским властям направлении - братья хорошо изучили фортификацию под руководством некоего шевалье де Фолара.
После прихода к власти Елизаветы Петровны в Коллегии иностранных дел решили провести своеобразную ревизию дворян посольства, и посланникам следовало описать способности молодых дворян, их умения и направления возможной будущей службы. Гросс в мае 1745 г. опросил своих подопечных, куда бы они хотели быть оправленными после завершения обучения. На дипломатическую службу не захотел ни один из шестерых (в дальнейшем при Елизавете в миссии начнут присылать дворян посольства, которые уже сразу будут извещены о том, что из них будут растить будущих представителей своих государей при иностранных дворах, и практика таких опросов уйдет в прошлое). Один из Хованских, князь Пётр, сообщил в прошении, что имеет склонность к придворной службе, пятеро, в том числе и Александр Долгоруков, пожелали служить в военной службе. Долгоруковых в письме на имя самой императрицы особо отметил и их учитель шевалье де Фолар, ручаясь, что в военной службе оба брата будут зело полезны своей стране.
Дела в российских канцеляриях вершились неторопливо, и никаких перемен в обычной парижской жизни русских дворян не было вплоть до того самого злополучного дня...
Вот и теперь Александр Долгоруков шел привычной дорогой к Гроссу. Чувствовал он себя превосходно, жизнь улыбалась ему так, как она улыбается 20-летнему студенту, каким-то чудом попавшему в Париж. Он был на хорошем счету у своего начальства, его обучал сам Антиох Кантемир, даже в Париже считавшийся одним из самых учённейших людей в городе, а нынешнего главу миссии, вюртембержца Гросса, он знал еще секретарем Кантемира, к которому Гросс попал по протекции своего брата, учившего детей Кантемира еще в Петербурге.
Личное дело Саши Долгорукова было девственно чистым - в неблаговидных поступках не замечен, на учете у посланника не состоял, порочащих связей не имел. Единственное. что омрачало парижскую жизнь юноши - это нудное нытьё месье Геделина, его хозяина, трактирщика с улицы Бак. Кто читал "Трех мушкетеров" Дюма, тот знает, насколько все эти мсье Бонасье портят жизнь молодых дворян своими вечными напоминаниями о том, что неплохо было бы заплатить за снимаемую ими комнату. Конечно, Долгоруков не был нищим гасконцем, он рад был бы заплатить, но с родины ему присылали так мало денег, что, как он не экономил с братом, долги его постоянно росли. Мсье Геделин в итоге уже начал пугать Долгорукова полицией, Александр даже просил Гросса разобраться с ним, и посланник уверял трактирщика, что его жилец не какой-то там гасконец, а дворянин посольства российского, находится в его подчинении как представителя российской государыни при французском короле, и без санкции короля никакой полиции нельзя трогать юного россиянина, который, в силу каких-то причин, жил в Париже не как князь Долгоруков, а под именем российского дворянина Александра Ричковского (возможно, в Петербурге предугадывали дальнейшие события, которые могли бросить тень на весьма разветвленный и уважаемый в России род, происходивший,между прочим, от самого Рюрика).
Поравнявшись с Бранкасовым домом вблизи улицы Регард, Долгоруков вступил на каменную мостовую улицы Шершмиди, и тут вдруг его кто-то схватил сзади.
Улыбнувшись, Саша решил, что это обычный розыгрыш каких-то его приятелей, и с этой улыбкой обернулся к схватившему его.
Но рожа схватившего оказалась совершенно незнакомой, человек и не думал шутить, напряжённо и серьезно глядя на русского. Долгоруков бросил взгляд на одежду незнакомца и отметил, что она совсем истрепана. "Вот же угораздило", - огорчился князь - "дурак какой-то местный пристал, как теперь его отлепить от себя...".
Долгоруков достал шпагу и положил ее подмышку левой руки, пытаясь одновременно вырвать свою правую руку из цепких лап парижского идиота, который вдруг разразился изобретательной бранью в его адрес. Долгоруков высвободил правую руку, но идиот уже вцепился в левую, и ему ничего не оставалось делать, как потащить напавшего за собой в улицу Регард, не стоять же с ним, в самом деле, посреди улицы на потеху прохожим.
Однако вдруг два прохожих тоже набросились на Долгорукова спереди, один из них крепко схватил князя за шею, и тот, лишившись доступа воздуха, обмяк, и второй из нападавших забрал у него шпагу. После этого первый убрал руки с горла русского дворянина, и тот, придя в себя, обнаружил, что каждую его руку теперь держат по три невесть откуда взявшихся человека, и седьмой человек, явно главный из них, стоит со шпагой за его спиной.
Осознав, что столько сумасшедших не могут действовать сообща, Долгоруков сразу всё понял: "Геделин, каналья! За долги наслал!". Благородная ненависть нищего дворянина к богатому буржуа придала Долгорукову силы, и он, вырываясь из окружения у Бранкасова дома, с повисшими на руках французиками медленно пошёл к резиденции русского посланника, чтобы занести их с собой туда, где ему бы помогли свои - русские своих не бросают, и это понимали и в XVIII веке.
Однако Долгоруков переоценил свои силы - напрягшиеся парижские нищеброды сумели уравнять свои соединённые силы с силой русского богатыря, и как ни старался князь, он не смог сдивнуться с места. Правда, и парижане не могли потащить его в нужную им сторону. Минут семь вся группа не могла сдвинуться с места, Долгоруков при этом звал на помощь, но эта помощь еще не могла его слышать.
Нападавшие, понимая, что время работает против них, и кто-нибудь действительно может прийти и нарушить этот зыбкий силовой паритет в сторону богатыря, решили выйти из патовой ситуации, попытавшись свалить этого русского на землю. Раскачивая Долгорукова как дерево, они всё же сумели несколько раз опустить его на одно колено или на оба, но князь упорно поднимался и, пользуясь тем, что хватка их ослабевала при его покачиваниях, освободился от рук и стал наносить неприятелям удары ногами "в брюхо и везде, где ни попало". Силы были всё же неравны, и упавшие враги успевали подняться и снова вступить в бой с Долгоруковым до того, как он укладывал остальных. Долгорукову тоже доставалось, спереди французы подступиться не могли, и били его по спине и по бокам - Долгоруков не видел, чем именно, эфесами шпаг (он видел их у некоторых), кулаками ли, ногами - он только чувствовал сильную боль и продолжал наносить удары сам.
Трудно сказать, чем бы закончилась эта битва, достойная национального эпоса какого-нибудь маленького лимитрофного государства, если бы один из французов не прекратил её весьма нечестным образом.
Саша, поглощенный боем и вынужденный оставить спину незащищённой, вдруг ощутил адскую боль в левом
колене - один из французов ударил его сзади по ноге или палкой, или клинком шпаги. Боль была "лютейшая", колено или вывихнулось, ну или там какая-то жилка порвалась, как решил Долгоруков.
Он упал на колено и понял, что нужно признать поражение. Главный из нападавших, самый наглый, сказал ему, что сопротивляться тут неприлично, и что по королевскому указу он арестован и будет отвезён в Бастилию.
Долгоруков успокоился, с трудом поднявшись, он сказал французам, что это какая-то ошибка, он ничего не совершал плохого, а если у них есть королевский указ, то и надо было просто прийти с ним к нему домой, а не устраивать побоище.
- Вы вообще знаете, кто я? - повысил голос князь.
- Знаем, вы месье Александр Ричковски, и именно вас нам велено арестовать. Пройдемте к нам в карету, там мы покажем вам указ короля. Вот туда нам надо идти, - главный рукой показал направление.
- Вы все мошенники и плуты, и указа у вас нет! Я - дворянин посольства российского двора! И арестовать вы меня не можете - говорил князь, хромая в сторону улицы Тур, французы при этом держали его руками, но не чтобы помочь, а так, на всякий случай, мало ли что он опять выкинет.
По пути им встретился швейцар Гросса, который сказал арестовавшим Долгорукова, что это человек русской миссии и он находится под защитой народного права.
- Указ короля! - с выражением Милы Йовович, демонстрирующей мультипаспорт, отозвался главный из конвоя.
Долгорукова довели до начала улицы Тур, посадили в наёмную карету, двое сели с ним и сказали кучеру ехать в Бастилию. Карета покатила, и через некоторое время сопровождавшие князя вежливо обратились к нему:
- Если хотите, сударь, мы вас не в Бастилию отвезем, а в тюрьму поближе, откуда можно дать знать вашим друзьям о том, что с вами приключилось?
""Поди, и тут от меня денег хотят"", - решил князь и "с жестокостью им велел молчать".
- Раз у вас королевский указ вести в Бастилию, то туда и везите, куда вам велено!
Карета въехала во двор Бастилии. Долгоруков узнал, что его догадка была верной - инициатором ареста за долги по квартплате был трактирщик Геделин.
Только в камере Долгоруков с удивлением увидел, что все его ладони буквально залиты кровью. Осмотрев себя, он не нашел ни единой царапины - кровь, значит, не его. "Как бы отвечать за нее не пришлось - спросят, скажу, что это, наверное, было, когда я шпагой первого случайно оцарапал, тогда же у меня еще шпага была... Ну или ногтями я его... А может, и не его, а это я других поцарапал, когда они все скопом напали... Вот ведь, и манжету мне своею кровью замарали, сколько же мне ее теперь отстирывать?!"...
Решив, что делать больше нечего, а в русской миссии уже знают об его аресте и принимают меры, Долгоруков вздохнул, снова покосился на кровавую манжету, оглядел тюремные стены, поудобнее устроил больную ногу и решил вздремнуть, чтобы время прошло быстрее...
Окончание сего эпического полотна ещё будет...
Там об этом деле были еще документы, и я решил их пересказать. Так как я не писатель, и фантазии у меня нет от слова совсем, всё нижеизложенное основано на реальных событиях, я даже мысли главного героя практически не выдумывал, они или прямо так им описаны, или явствуют из других его слов.
Итак...
Около полудня 3 февраля 1746 г. молодой князь Александр Сергеевич Долгоруков вышел из снимаемой им у парижского буржуа квартиры и по мёрзлым от холодного ветра улицам двинулся к дому русского посланника (министра) Генриха Гросса...
[Spoiler (click to open)]Сам Долгоруков тоже находился на государственном жаловании своей страны и занимал должность дворянина русского посольства. Эта должность была введена Петром I для тех самых молодых дворян из старых русских родов, которых он посылал учиться за границу. Работая в русских миссиях, они знакомились с практикой дипломатической службы (как сам Долгоруков переписывал набело официальные реляции русских посланников), совмещая это с обычным обучением у иноземных учителей в месте их пребывания.
Париж, столица тогдашней Европы, был прекрасным местом для обучения, и в русской миссии было 6 дворян посольства, что интересно - это были три пары братьев, братья князья Хованские, братья графы Головины и братья князья Долгоруковы. Александр, шагающий сейчас по Латинскому кварталу, был младшим из братьев, а его 25-летний старший брат Владимир был основной надеждой как недавно умершего российского посланника князя Антиоха Кантемира, так и французских учителей русских дворян, как самый способный, "всех остроумнейший" из шестерки.
Получали братья от российской казны 400 рублей в год, но этих денег хватало только на "корма, апартаменты и платья", а не на наём учителей, как свидетельствовал в реляциях посланник Гросс годом ранее. Впрочем, Долгоруковым, в отличие от остальных дворян, начинать с азов было не нужно - в России они получили очень хорошее домашнее образование, которое в Париже было расширено в нужном российским властям направлении - братья хорошо изучили фортификацию под руководством некоего шевалье де Фолара.
После прихода к власти Елизаветы Петровны в Коллегии иностранных дел решили провести своеобразную ревизию дворян посольства, и посланникам следовало описать способности молодых дворян, их умения и направления возможной будущей службы. Гросс в мае 1745 г. опросил своих подопечных, куда бы они хотели быть оправленными после завершения обучения. На дипломатическую службу не захотел ни один из шестерых (в дальнейшем при Елизавете в миссии начнут присылать дворян посольства, которые уже сразу будут извещены о том, что из них будут растить будущих представителей своих государей при иностранных дворах, и практика таких опросов уйдет в прошлое). Один из Хованских, князь Пётр, сообщил в прошении, что имеет склонность к придворной службе, пятеро, в том числе и Александр Долгоруков, пожелали служить в военной службе. Долгоруковых в письме на имя самой императрицы особо отметил и их учитель шевалье де Фолар, ручаясь, что в военной службе оба брата будут зело полезны своей стране.
Дела в российских канцеляриях вершились неторопливо, и никаких перемен в обычной парижской жизни русских дворян не было вплоть до того самого злополучного дня...
Вот и теперь Александр Долгоруков шел привычной дорогой к Гроссу. Чувствовал он себя превосходно, жизнь улыбалась ему так, как она улыбается 20-летнему студенту, каким-то чудом попавшему в Париж. Он был на хорошем счету у своего начальства, его обучал сам Антиох Кантемир, даже в Париже считавшийся одним из самых учённейших людей в городе, а нынешнего главу миссии, вюртембержца Гросса, он знал еще секретарем Кантемира, к которому Гросс попал по протекции своего брата, учившего детей Кантемира еще в Петербурге.
Личное дело Саши Долгорукова было девственно чистым - в неблаговидных поступках не замечен, на учете у посланника не состоял, порочащих связей не имел. Единственное. что омрачало парижскую жизнь юноши - это нудное нытьё месье Геделина, его хозяина, трактирщика с улицы Бак. Кто читал "Трех мушкетеров" Дюма, тот знает, насколько все эти мсье Бонасье портят жизнь молодых дворян своими вечными напоминаниями о том, что неплохо было бы заплатить за снимаемую ими комнату. Конечно, Долгоруков не был нищим гасконцем, он рад был бы заплатить, но с родины ему присылали так мало денег, что, как он не экономил с братом, долги его постоянно росли. Мсье Геделин в итоге уже начал пугать Долгорукова полицией, Александр даже просил Гросса разобраться с ним, и посланник уверял трактирщика, что его жилец не какой-то там гасконец, а дворянин посольства российского, находится в его подчинении как представителя российской государыни при французском короле, и без санкции короля никакой полиции нельзя трогать юного россиянина, который, в силу каких-то причин, жил в Париже не как князь Долгоруков, а под именем российского дворянина Александра Ричковского (возможно, в Петербурге предугадывали дальнейшие события, которые могли бросить тень на весьма разветвленный и уважаемый в России род, происходивший,между прочим, от самого Рюрика).
Поравнявшись с Бранкасовым домом вблизи улицы Регард, Долгоруков вступил на каменную мостовую улицы Шершмиди, и тут вдруг его кто-то схватил сзади.
Улыбнувшись, Саша решил, что это обычный розыгрыш каких-то его приятелей, и с этой улыбкой обернулся к схватившему его.
Но рожа схватившего оказалась совершенно незнакомой, человек и не думал шутить, напряжённо и серьезно глядя на русского. Долгоруков бросил взгляд на одежду незнакомца и отметил, что она совсем истрепана. "Вот же угораздило", - огорчился князь - "дурак какой-то местный пристал, как теперь его отлепить от себя...".
Долгоруков достал шпагу и положил ее подмышку левой руки, пытаясь одновременно вырвать свою правую руку из цепких лап парижского идиота, который вдруг разразился изобретательной бранью в его адрес. Долгоруков высвободил правую руку, но идиот уже вцепился в левую, и ему ничего не оставалось делать, как потащить напавшего за собой в улицу Регард, не стоять же с ним, в самом деле, посреди улицы на потеху прохожим.
Однако вдруг два прохожих тоже набросились на Долгорукова спереди, один из них крепко схватил князя за шею, и тот, лишившись доступа воздуха, обмяк, и второй из нападавших забрал у него шпагу. После этого первый убрал руки с горла русского дворянина, и тот, придя в себя, обнаружил, что каждую его руку теперь держат по три невесть откуда взявшихся человека, и седьмой человек, явно главный из них, стоит со шпагой за его спиной.
Осознав, что столько сумасшедших не могут действовать сообща, Долгоруков сразу всё понял: "Геделин, каналья! За долги наслал!". Благородная ненависть нищего дворянина к богатому буржуа придала Долгорукову силы, и он, вырываясь из окружения у Бранкасова дома, с повисшими на руках французиками медленно пошёл к резиденции русского посланника, чтобы занести их с собой туда, где ему бы помогли свои - русские своих не бросают, и это понимали и в XVIII веке.
Однако Долгоруков переоценил свои силы - напрягшиеся парижские нищеброды сумели уравнять свои соединённые силы с силой русского богатыря, и как ни старался князь, он не смог сдивнуться с места. Правда, и парижане не могли потащить его в нужную им сторону. Минут семь вся группа не могла сдвинуться с места, Долгоруков при этом звал на помощь, но эта помощь еще не могла его слышать.
Нападавшие, понимая, что время работает против них, и кто-нибудь действительно может прийти и нарушить этот зыбкий силовой паритет в сторону богатыря, решили выйти из патовой ситуации, попытавшись свалить этого русского на землю. Раскачивая Долгорукова как дерево, они всё же сумели несколько раз опустить его на одно колено или на оба, но князь упорно поднимался и, пользуясь тем, что хватка их ослабевала при его покачиваниях, освободился от рук и стал наносить неприятелям удары ногами "в брюхо и везде, где ни попало". Силы были всё же неравны, и упавшие враги успевали подняться и снова вступить в бой с Долгоруковым до того, как он укладывал остальных. Долгорукову тоже доставалось, спереди французы подступиться не могли, и били его по спине и по бокам - Долгоруков не видел, чем именно, эфесами шпаг (он видел их у некоторых), кулаками ли, ногами - он только чувствовал сильную боль и продолжал наносить удары сам.
Трудно сказать, чем бы закончилась эта битва, достойная национального эпоса какого-нибудь маленького лимитрофного государства, если бы один из французов не прекратил её весьма нечестным образом.
Саша, поглощенный боем и вынужденный оставить спину незащищённой, вдруг ощутил адскую боль в левом
колене - один из французов ударил его сзади по ноге или палкой, или клинком шпаги. Боль была "лютейшая", колено или вывихнулось, ну или там какая-то жилка порвалась, как решил Долгоруков.
Он упал на колено и понял, что нужно признать поражение. Главный из нападавших, самый наглый, сказал ему, что сопротивляться тут неприлично, и что по королевскому указу он арестован и будет отвезён в Бастилию.
Долгоруков успокоился, с трудом поднявшись, он сказал французам, что это какая-то ошибка, он ничего не совершал плохого, а если у них есть королевский указ, то и надо было просто прийти с ним к нему домой, а не устраивать побоище.
- Вы вообще знаете, кто я? - повысил голос князь.
- Знаем, вы месье Александр Ричковски, и именно вас нам велено арестовать. Пройдемте к нам в карету, там мы покажем вам указ короля. Вот туда нам надо идти, - главный рукой показал направление.
- Вы все мошенники и плуты, и указа у вас нет! Я - дворянин посольства российского двора! И арестовать вы меня не можете - говорил князь, хромая в сторону улицы Тур, французы при этом держали его руками, но не чтобы помочь, а так, на всякий случай, мало ли что он опять выкинет.
По пути им встретился швейцар Гросса, который сказал арестовавшим Долгорукова, что это человек русской миссии и он находится под защитой народного права.
- Указ короля! - с выражением Милы Йовович, демонстрирующей мультипаспорт, отозвался главный из конвоя.
Долгорукова довели до начала улицы Тур, посадили в наёмную карету, двое сели с ним и сказали кучеру ехать в Бастилию. Карета покатила, и через некоторое время сопровождавшие князя вежливо обратились к нему:
- Если хотите, сударь, мы вас не в Бастилию отвезем, а в тюрьму поближе, откуда можно дать знать вашим друзьям о том, что с вами приключилось?
""Поди, и тут от меня денег хотят"", - решил князь и "с жестокостью им велел молчать".
- Раз у вас королевский указ вести в Бастилию, то туда и везите, куда вам велено!
Карета въехала во двор Бастилии. Долгоруков узнал, что его догадка была верной - инициатором ареста за долги по квартплате был трактирщик Геделин.
Только в камере Долгоруков с удивлением увидел, что все его ладони буквально залиты кровью. Осмотрев себя, он не нашел ни единой царапины - кровь, значит, не его. "Как бы отвечать за нее не пришлось - спросят, скажу, что это, наверное, было, когда я шпагой первого случайно оцарапал, тогда же у меня еще шпага была... Ну или ногтями я его... А может, и не его, а это я других поцарапал, когда они все скопом напали... Вот ведь, и манжету мне своею кровью замарали, сколько же мне ее теперь отстирывать?!"...
Решив, что делать больше нечего, а в русской миссии уже знают об его аресте и принимают меры, Долгоруков вздохнул, снова покосился на кровавую манжету, оглядел тюремные стены, поудобнее устроил больную ногу и решил вздремнуть, чтобы время прошло быстрее...
Окончание сего эпического полотна ещё будет...