"Дело Мариамского"... Окончание
Именно Рудольфу Кантакузену греческий архимандрит и предложил Мариамскому служить, и тот ответил согласием. Мариамский получил письменное предложение князя приехать к нему в Краков. Кастера, узнав о поездке Мариамского, посоветовал ему заехать по дороге через Решов (Жежув) к находившемуся там французскому маршалу графу У. Ф. В. фон Лёвендалю.
Мариамский так и поступил, его принял Лёвендаль, который, зная, что его собеседник член одной с ним масонской ложи, предложил ему дать письменную масонскую присягу о переходе на службу французского короля. Мариамский, подписавшись именем Розенталя, дал такую присягу.
После присяги [Spoiler (click to open)]Лёвендаль сказал Мариамскому, что он отправляет его в Малороссию с секретными письмами и успокоил его, что если он переменит одежду, его, как дезертира, всё равно никто не признает и ему ничего не грозит. Миссия его будет заключаться только в передаче писем и получении ответа, который нужно будет доставить французскому резиденту в Варшаве де Кастера. После этого Мариамский будет свободен выбирать, поехать ли в Париж для того, чтобы поступить на королевскую военную службу (Лёвендаль предлагал ему офицерскую должность и лучшую роту в своём полку) или пойти служить князю Кантакузену - Лёвендаль уверил, что и эта служба будет в интересах Франции.
После благодарностей Мариамский поинтересовался, что же ему нужно сделать и чего опасаться. Лёвендаль стал говорить о братьях Разумовских, о тех милостях, которыми их осыпала императрица Елизавета Петровна, и добавил, что они сами должны знать, что с ними станет после её кончины - ибо они простые мужики, и их ждёт кнут, ссылка или казнь. Чтобы избежать этого, они могут навеки быть счастливыми, сделав правильный выбор.
Из этого Мариамский заключил, что его посылают к украинскому гетману Кириллу Разумовскому. Лёвендаль, подарив серебряную табакерку, отпустил Мариамского ехать к Кантакузену, предложив называться у него не Розенталем, а Линтеном, и не подавая вида, что он знает русский язык и служил в России.
П. А. Мацюта, не найдя в биографиях Лёвендаля сведений о миссии маршала в указанные годы в Польше, предположил, что, возможно, с Мариамским разговаривал самозванец . Однако письма Фридриха II подтверждают то, что примерно в это же время маршал Лёвендаль находился рядом, в Саксонии. 13 февраля 1751 г. Фридрих II в письме своему посланнику в Дрездене Хансу Дитриху фон Мальцану одобрил его действия, когда тот, отвечая маршалу Лёвендалю на вопрос о том, сможет ли он в апреле застать прусского короля в Потсдаме или Берлине, ответил, что он уведомит о таком намерении Фридриха II .
У Кантакузена Мариамский познакомился с двумя другими офицерами, также прошедшими масонскую присягу у Лёвендаля. В Кракове Мариамский узнал, что Кантакузен отправил письмо в Стамбул со своими предложениями Порте. Предложения заключались в следующем: Порта признает его в княжеском достоинстве и закрепляет за ним и его наследниками правление в Валахии, а Кантакузен в срок в два года предоставляет туркам 20-тысячную армию со многими артиллерийскими и инженерными офицерами; приводит под турецкую власть населённые сербами австрийские Славонию и Банат, а также Черногорию; укрепляет валашскую границу со стороны России, а в случае русско-турецкой войны совершает диверсию против неё. Кантакузен уверял, что Франция и Пруссия готовы гарантировать его обещания. Мариамский, со своей стороны, подтверждал участие французской дипломатии в этом предприятии, которая поддерживала князя и субсидировала его, кроме того, инженеров и артиллеристов в корпус Кантакузена, если он будет сформирован, доставить тоже должны были французы и пруссаки. Порта, по данным Мариамского, согласилась на предложения Рудольфа Кантакузена.
Относительно сербов в Славонии и Банате Кантакузен писал Порте, что этот вольный народ, имеющий свои привилегии, лишен своей вольности уже давно, а теперь, под властью Марии Терезии, совершенно угнетён и с радостью перейдёт под власть султана, если получит подтверждение своих привилегий и разрешение избрания своего князя. Черногорцы же, по мысли Кантакузена, увидев своих собратьев и их новые привилегии, сами склонятся под власть турок. Мариамский больше не имел никаких сведений о том, поддерживает ли кто в самой Сербии эти планы.
Можно отметить, что глава австрийских сербов, патриарх Арсений Йованович Шакабента, допрошенный австрийцами по делу первого инициатора таких планов, брата Рудольфа, Константина Кантакузена, расценивал его надежды, о которых князь рассказал ему, как химеру, считая, что турки никогда не согласятся предоставить сербам столь широкие права и заявил об этом К. Кантакузену . В целом же предложения князя Рудольфа относительно австрийских сербов явно копировали предложения его младшего брата. Судя по упомянутым выше реляциям Ланчинского, это К. Кантакузен просто следовал в русле идей Рудольфа.
Относительно намерений Р. Кантакузена усилить укрепления на границе со стороны России и возможности диверсии на этой границе в случае войны с турками, Мариамский показал, что у князя была карта российских укреплений, которую от получил от маршала Лёвендаля, из чего Мариамский разумно заключил, что сама идея относительно нападений на русскую границу французам и принадлежит. При этом французской же идеей он назвал планы в случае войны поднять против России запорожцев и малороссиян, предложив им аналогичные сербским вольности в составе Османской империи.
Показания Мариамского об интригах Лёвендаля и Р. Кантакузена тогда же были переданы австрийскому представителю в Петербурге .
Через год, 2 ноября 1752 г., состоялся доклад канцлера и вице-канцлера Елизавете Петровне. Среди прочих вопросов они сообщили, что некий капитан Гаудринг арестован в курляндской Митаве и доставлен в Ригу, так как Мариамский сообщил, что он встречался с ним у Лёвендаля в Польше. Будучи доставлен в Петербург, Гаудринг не был узнан Мариамским. Однако, из-за того, что на допросах в Риге капитана вынужденно посвятили в секретные дела относительно Франции, Пруссии и Турции, и отпускать Гаудринга обратно за границу было опасно, было решено попытаться уговорить его перейти в российскую службу. Это удалось сделать, капитан перешёл на службу Елизавете Петровне, и сама императрица повелела выдать ему 400 рублей взамен того экипажа, который был с ним при аресте и остался в Курляндии .
Тогда же решилась и судьба самого Мариамского. После допросов, с выписками из которых была ознакомлена императрица, смысла держать его далее под стражей не было, и Елизавета Петровна согласилась с предложением канцлера Бестужева-Рюмина и вице-канцлера Воронцова отправить его переводчиком в Оренбург, под надзор губернатора И. И. Неплюева, которому было «велено ево никуда не отпускать» и назначить ему жалование по доходам губернии .
16 марта 1754 г. «дело Мариамского» окончательно завершилось. В этот день канцлер и вице-канцлер докладывали Елизавете о том, что в Петербург из Вены прибыла жена Мариамского Терезия (судя по имени, католичка) с малолетним сыном и подала прошение принять православие и воссоединиться с мужем в Оренбурге, она просила после крещения в православие выдать ей на дорогу 200 или 300 рублей, и императрица одобрила такое решение и распорядилась выдать супруге авантюриста-переводчика 300 рублей .
Показания Мариамского вызвали секретную экспедицию двух российских офицеров, обер-квартирмейстера Иоганна (Ивана Ивановича) Веймарна и секунд-майора Иоганна (Ивана Ивановича) Шпрингера в Польшу для внедрение в окружение князя Кантакузена и французских эмиссаров.
14 марта 1752 г. офицеры-немцы получили увольнительные из русской армии, но отдельной распиской подтвердили, что они по-прежнему служат российской государыне и обязуются хранить это в строжайшем секрете. Канцлер Бестужев-Рюмин устно сообщил им о попытках Кантакузена и французских эмиссаров отправить своих людей в Малороссию и Лифляндию (в примечании к этим строкам Бестужев-Рюмин отметил, что не сообщал офицерам о том, что эти агенты должны были быть посланы, скорее всего, к украинскому гетману с целью отколоть Малороссию от России, следовательно, императорское достоинство и самодержавная власть Елизаветы Петровны требуют ввести уравнение провинции в правах со всеми остальными территориями России, чтобы избежать впредь подобных вариантов развития событий ).
Веймарн и Шпрингер должны были отправиться в Прибалтику под видом иностранцев, уволившихся из русской службы, и везде выказывать обиды на своё российское начальство и желание найти себе новую службу (но не прусскую, из которой потом можно и не получить увольнение). Ехать они должны были порознь, минимум начиная с российской Риги, и отправиться в Польшу - один в Гданьск, а затем в Варшаву, к французскому резиденту Кастера, а второй - в Краков к князю Кантакузену. Второй офицер при этом должен был, не вызывая подозрений, обратиться в Митаве к российскому резиденту камергеру Эрнсту Иоганну Бутлеру и попросить его рекомендаций для устройства на службу к какому-нибудь из известных ему польских магнатов, надеясь, что он даст рекомендации своему сыну, находящемуся у Кантакузена. Первый, отправляемый в Гданьск, должен был познакомиться в городе с французскими сторонниками и предстать перед ними специалистом по русской армии, хорошо узнавшим её и Россию в целом, а также в совершенстве выучившим русский язык во время службы там, стараясь тем самым, чтобы их собеседники сообщили о полезном человеке французскому резиденту Кастера или маршалу Лёвендалю. Несмотря на выдаваемые им крупные суммы на эту миссию от российской казны, Веймарн и Шпрингер должны были разыгрывать из себя очень бедных людей и готовых к любой службе. Войдя в доверие к тем, к кому офицеры посылались, им не следовало сразу уезжать, а попытаться стать их курьером в Турцию или Малороссию и получить от них какие-нибудь письма и бумаги. Только тогда уже они могли возвращаться в Россию со всеми предосторожностями. В бытность в Варшаве эмиссарам запрещалось встречаться с русскими дипломатами, чтобы не вызвать никаких подозрений. Если же офицеры узнают какие-нибудь срочные сведения, необходимые к скорейшей отправке в России, им следовало под каким-нибудь предлогом отправиться в саксонский Дрезден и тайно передать их российскому посланнику Г. Гроссу, к которому, в бытность его в Варшаве во время приезда с королевским двором (саксонский курфюрст одновременно был польским королём под именем Августа III, и российский посланник при его дворе находился в Дрездене), можно обратиться только в самом крайнем случае.
Между собой офицеры должны были поддерживать переписку, сообщая друг другу важнейшие и нужные другому сведения путем отправки малозначащих писем, на полях или пустом месте которых им следовало писать секретные дела луковым соком, настоянной на квасцах водой или коровьим молоком, чтобы потом нагреванием бумаги адресат мог прочесть написанное. Но даже в тайном письме им нельзя было называть никого по именам.
Аналогичным образом, с помощью тайных чернил и непрямых намёков в тайных письменах, офицеры могли писать в Россию, на имя купца Иберкампфа. Это, по словам инструкции, не вызовет ничьих подозрений, так как у этого купца постоянно останавливаются все приезжающие в Россию офицеры и у него же оставляют свои вещи. Бестужев-Рюмин добавлял в комментарии для Елизаветы Петровны, что купец эти письма не получит, так как почт-директор будет сразу же доставлять их к канцлеру .
В «Архиве князя Воронцова» находится и отрывок донесения Веймарна о своей миссии у князя Кантакузена. Обер-квартирмейстер последовал всем советам канцлера Бестужева-Рюмина и получил рекомендации от российского резидента в Митаве Бутлера к своему сыну. 3 августа 1752 г. он познакомился с ближайшим соратником князя Кантакузена Бенедиктом Бутлером и тот предложил ему нанести визит князю. Через несколько дней Бутлер представил Веймарна князю, и тот первым же вопросом поинтересовался, знавал ли Веймарн российского майора Мариамского, а также поручика Линдена (упомянутого Мариамским в своих показаниях как Линтен), описав их внешне. Российский шпион честно ответил, что ни по имени, ни по описанию он таких людей не встречал, и Бутлер с Кантакузеном сказали ему, что это понятно, так как оба этих человека - плуты и бродяги. Кантакузен добавил, что это не простые плуты, а специально подосланные к нему российские шпионы, и хорошо, что он, подозревая это, им не открылся. Вскоре Веймарн выяснил, что свои предложения о привлечении австрийских сербов в турецкое подданство Кантакузен, вопреки показаниям Мариамского, в Турцию ещё не отправлял, и желал бы взять на службу Веймарна, чтобы он исполнил эту комиссию. После ряда проверок Кантакузен решился доверить свои планы Веймарну и отправить его в Турцию, предлагая выучить наизусть его письмо, чтобы оно не было никем перехвачено. Зная, что в России ждут именно бумаг, Веймарн всё же уговорил не только написать ему рекомендации с личной печатью князя, но и записать предложения туркам луковым соком в его записную книжку, а он соломенным углем напишет поверх разные посторонние записи. Дополнительно Веймарн узнал, что Кантакузен действительно получает деньги из Франции, которые ему присылают раз в год на имя Бутлера в Бреславль. В итоге отправка Веймарна в Стамбул отменилась, но причины этого неизвестны, так как рапорт Веймарна, хранившийся в бумагах М. И. Воронцова, на этом обрывается, его последней датой является 9 июля 1753 г.
Рапорт Шпрингера, отправившегося в Варшаву к французскому резиденту Кастера, неизвестен. Как раз во время миссий Шпрингера и Веймарна резидент Луи-Адриан Дюперрон де Кастера, известный также как писатель и литератор-переводчик, скончался в Варшаве в возрасте 47 лет.
Интересный факт относительно смерти французского резидента в Варшаве находится в книге русского дореволюционного эмигранта А. И. Тургенева. Он, ссылаясь на «Историю Семилетней войны» Фридриха II, передаёт слова короля, который, в самом начале войны, захватив саксонскую столицу Дрезден и местные архивы, нашёл в них письмо, в котором российский канцлер Бестужев-Рюмин советовал саксонскому первому министру графу Г. фон Брюлю «избавиться с помощью яда от русского резидента в Варшаве, которым оба министра были одинаково недовольны; он приводит в пример то, как сам обошёлся с г-ном де Кастера, внушавшим опасения своим тонким и проницательным умом» .
Однако неизвестно, откуда А. И. Тургенев взял эту цитату (он не дает ссылок на издание и страницу), так как даже в собрании сочинений Фридриха II, изданных через два года после смерти короля, таких строк в «Истории Семилетней войны» нет, как нет их и в наиболее близком времени работы Тургенева издании 1830 г.
Русский шпион Веймарн, сообщая о том, что узнал о смерти резидента Кастера от Кантакузена и Бутлера, не упоминает никаких их подозрений в насильственной смерти француза, и до сего времени об этом не говорится в исторических работах.
Можно отметить, насколько масштабные последствия (вплоть до предложений канцлера императрице изменить административное устройство страны) имел для российских властей столь незначительный эпизод, как бегство из-за долгов одного бедного посольского студента, вдруг ставшего известным и самым влиятельным монархам Европы (Елизавете Петровне, Фридриху II и Марии Терезии).
Мариамский в какой-то степени даже стал антипримером. И ранее бывали случаи, когда канцеляристы сбегали из российских миссий, но такого, чтобы вокруг него постоянно оказывались шпионы враждебных держав, ещё не было. 6 декабря 1754 г. в российские миссии за границей был отправлен циркулярный рескрипт об исчезновении из Петербурга Д. В. Волкова, секретаря самого канцлера, и тоже из-за больших долгов. Носителя важнейших государственных секретов, Волкова искали по всей стране и вынуждены были дать знать об этом и дипломатам в случае, если он уже успел бежать за границу. Касаясь обоснованных подозрений в злом умысле Волкова, рескрипт сообщал, что он, вероятно, в пример себе взял студента Мариамского, бежавшего из Вены от Ланчинского, оставившего жену и детей, «который хотя для открытия секретов к французскому маршалу Левендалю и к французскому резиденту в Варшаве адресовался, но от первого за то только десять червонных в серебряной табакерке получил, потому что беглецам нигде не верят, которые точию лжи вымышляют и тем деньги выманивают» . Отметим, насколько точно автор рескрипта, точнее, сам канцлер Бестужев-Рюмин, охарактеризовал отношение к Мариамскому прусского короля Фридриха II, не зная об его письмах к своему дипломату в Вене.
С Волковым всё обошлось, он быстро нашелся в своём подмосковном владении, наказания не понёс, и в 1756 г. был назначен секретарём Конференции при Высочайшем дворе, главного совещательного органа Российской империи по вопросам войны с Пруссией, вошедшей в историю как Семилетняя война (1756-1763 гг.). После восшествия на престол Петра III, Волков стал его личным секретарём.
«Дело Мариамского», прежде всего, свидетельствует о попытках прусской разведки завербовать служащего российской дипломатической миссии. Пруссаки в это же время имели и удачные примеры - например, в 1752 г. ими в Дрездене был завербован Фридрих Вильгельм Менцель, тайный секретарь саксонского кабинета, поставлявший прусскому посланнику в саксонской столице всю интересующую его тайную дипломатическую переписку Дрездена с Веной и Петербургом. Менцель будет разоблачён только в 1757 г., уже после начала Семилетней войны, которой он много поспособствовал своей деятельностью, и просидит в тюрьмах почти 40 лет, до своей смерти в 1796 г.
Мариамский не стал Менцелем, даже постоянно притягивая к себе внимание разнообразных шпионов, даже нуждаясь в деньгах, он всё же рассказал российским властям о двух попытках его завербовать. Кроме того, серб, вероятно, всё же опасался совершить предательство, и предпочитал скрывать правду ото всех, но не очень умело, что и вызвало недоверие к нему самого Фридриха II, а затем и князя Кантакузена, который Мариамскому, в отличие от Веймарна (в пользу которого сыграла, впрочем, и тщательно подготовленная в Петербурге канцлером Бестужевым-Рюминым легенда), не сказал всей правды. Характерно, что и российской разведке Мариамский ничего особенного не дал - по его следам пришлось посылать более подготовленных людей.
Можно отметить, что в принятии на службу фактического самозванца, ложно выдавшего себя за уроженца Российской империи, нет вины самой Коллегии иностранных дел - авантюриста принял на службу посланник в Вене Ланчинский, во многом из-за того, что у него не было замены секретаря, прекратившего канцелярскую работу из-за несчастного случая. В дальнейшем состав русских миссий за границей был значительно расширен, например, в 1752 г. в штате той же российской миссии в Вене, помимо самого посла, находилось два секретаря посольства, один переводчик, один офицер посольства в чине капитана и один коллегии юнкер . Кроме того, всех необходимых миссии сотрудников стали присылать из России (то есть уже проверенных людей). Тем не менее, практика взятия на месте на службу в посольство людей, знающих иностранные языки, была продолжена, например, в российской миссии в Стамбуле. Впрочем, эти люди (в основном бывшие русские пленники или невольники в Турции) уже не имели доступа к секретным бумагам, в основном занимаясь сопровождением курьеров по Турции, торжественными встречами и т. п.
После «дела Мариамского» в Петербурге внимательно следили за положением младших посольских служащих, получавших мизерное жалование, зачастую распоряжаясь выплачивать их долги, нажитые во время работы в заграничных миссиях, чтобы ни в коем случае не повторить обстоятельства побега Мариамского. Например, упоминавшийся выше студент Петербургской Академии наук Прокофий Шишкарёв (однокашник М. В. Ломоносова по учёбе в Академии, отправленный к Ланчинскому в Вену в июне 1745 г. для обучения немецкому и французскому языкам ), работавший в Вене вместе с Мариамским и переведённый к российскому посланнику Г. Гроссу в Париж в сентябре 1746 г. для продолжения учёбы и канцелярской работы, к началу 1749 г. тоже наделал долгов и не мог расплатиться. Гросса перевели из Парижа в Берлин, вместе с ним уехал и Шишкарёв. Гроссу 23 марта 1749 г. было велено выплатить кредиторам долги студента, затраченную на это сумму ему обещали выплатить из государственных средств, которые, в свою очередь, должны были компенсироваться за счёт вычетов из жалования Шишкарёва . Особо отмечалось, что студент был посвящён в секреты российского дипломатического шифра - естественно, нельзя было сделать из него второго Мариамского, на просьбу помочь в выплате долгов которого Петербург ранее не обратил внимания. Работа за границей для П. Шишкарёва на этом закончилась - он был переведен в Петербург, переводчиком в Коллегию иностранных дел.
После дела Мариамского и к проштрафившимся по другим поводам служащим российских дипломатических миссий относились подчёркнуто мягко, стремясь сделать так, что те сами просили перевода в Россию, где их ждали обещанные им более выгодные должности. Историй, подобных «делу Мариамского», в елизаветинской дипломатии уже не было, что, безусловно, способствовало сохранению русских дипломатических секретов - Фридрих II так и не узнал истинных намерений официального Петербурга и ошибся в переоценке английского влияния при русском дворе, что, по его же собственным словам, стало одной из основных причин подписания им Вестминстерского договора с Лондоном , давшего начало Дипломатической революции 1756 г., повлекшей за собой Семилетнюю войну 1756-1763 гг.
Мариамский так и поступил, его принял Лёвендаль, который, зная, что его собеседник член одной с ним масонской ложи, предложил ему дать письменную масонскую присягу о переходе на службу французского короля. Мариамский, подписавшись именем Розенталя, дал такую присягу.
После присяги [Spoiler (click to open)]Лёвендаль сказал Мариамскому, что он отправляет его в Малороссию с секретными письмами и успокоил его, что если он переменит одежду, его, как дезертира, всё равно никто не признает и ему ничего не грозит. Миссия его будет заключаться только в передаче писем и получении ответа, который нужно будет доставить французскому резиденту в Варшаве де Кастера. После этого Мариамский будет свободен выбирать, поехать ли в Париж для того, чтобы поступить на королевскую военную службу (Лёвендаль предлагал ему офицерскую должность и лучшую роту в своём полку) или пойти служить князю Кантакузену - Лёвендаль уверил, что и эта служба будет в интересах Франции.
После благодарностей Мариамский поинтересовался, что же ему нужно сделать и чего опасаться. Лёвендаль стал говорить о братьях Разумовских, о тех милостях, которыми их осыпала императрица Елизавета Петровна, и добавил, что они сами должны знать, что с ними станет после её кончины - ибо они простые мужики, и их ждёт кнут, ссылка или казнь. Чтобы избежать этого, они могут навеки быть счастливыми, сделав правильный выбор.
Из этого Мариамский заключил, что его посылают к украинскому гетману Кириллу Разумовскому. Лёвендаль, подарив серебряную табакерку, отпустил Мариамского ехать к Кантакузену, предложив называться у него не Розенталем, а Линтеном, и не подавая вида, что он знает русский язык и служил в России.
П. А. Мацюта, не найдя в биографиях Лёвендаля сведений о миссии маршала в указанные годы в Польше, предположил, что, возможно, с Мариамским разговаривал самозванец . Однако письма Фридриха II подтверждают то, что примерно в это же время маршал Лёвендаль находился рядом, в Саксонии. 13 февраля 1751 г. Фридрих II в письме своему посланнику в Дрездене Хансу Дитриху фон Мальцану одобрил его действия, когда тот, отвечая маршалу Лёвендалю на вопрос о том, сможет ли он в апреле застать прусского короля в Потсдаме или Берлине, ответил, что он уведомит о таком намерении Фридриха II .
У Кантакузена Мариамский познакомился с двумя другими офицерами, также прошедшими масонскую присягу у Лёвендаля. В Кракове Мариамский узнал, что Кантакузен отправил письмо в Стамбул со своими предложениями Порте. Предложения заключались в следующем: Порта признает его в княжеском достоинстве и закрепляет за ним и его наследниками правление в Валахии, а Кантакузен в срок в два года предоставляет туркам 20-тысячную армию со многими артиллерийскими и инженерными офицерами; приводит под турецкую власть населённые сербами австрийские Славонию и Банат, а также Черногорию; укрепляет валашскую границу со стороны России, а в случае русско-турецкой войны совершает диверсию против неё. Кантакузен уверял, что Франция и Пруссия готовы гарантировать его обещания. Мариамский, со своей стороны, подтверждал участие французской дипломатии в этом предприятии, которая поддерживала князя и субсидировала его, кроме того, инженеров и артиллеристов в корпус Кантакузена, если он будет сформирован, доставить тоже должны были французы и пруссаки. Порта, по данным Мариамского, согласилась на предложения Рудольфа Кантакузена.
Относительно сербов в Славонии и Банате Кантакузен писал Порте, что этот вольный народ, имеющий свои привилегии, лишен своей вольности уже давно, а теперь, под властью Марии Терезии, совершенно угнетён и с радостью перейдёт под власть султана, если получит подтверждение своих привилегий и разрешение избрания своего князя. Черногорцы же, по мысли Кантакузена, увидев своих собратьев и их новые привилегии, сами склонятся под власть турок. Мариамский больше не имел никаких сведений о том, поддерживает ли кто в самой Сербии эти планы.
Можно отметить, что глава австрийских сербов, патриарх Арсений Йованович Шакабента, допрошенный австрийцами по делу первого инициатора таких планов, брата Рудольфа, Константина Кантакузена, расценивал его надежды, о которых князь рассказал ему, как химеру, считая, что турки никогда не согласятся предоставить сербам столь широкие права и заявил об этом К. Кантакузену . В целом же предложения князя Рудольфа относительно австрийских сербов явно копировали предложения его младшего брата. Судя по упомянутым выше реляциям Ланчинского, это К. Кантакузен просто следовал в русле идей Рудольфа.
Относительно намерений Р. Кантакузена усилить укрепления на границе со стороны России и возможности диверсии на этой границе в случае войны с турками, Мариамский показал, что у князя была карта российских укреплений, которую от получил от маршала Лёвендаля, из чего Мариамский разумно заключил, что сама идея относительно нападений на русскую границу французам и принадлежит. При этом французской же идеей он назвал планы в случае войны поднять против России запорожцев и малороссиян, предложив им аналогичные сербским вольности в составе Османской империи.
Показания Мариамского об интригах Лёвендаля и Р. Кантакузена тогда же были переданы австрийскому представителю в Петербурге .
Через год, 2 ноября 1752 г., состоялся доклад канцлера и вице-канцлера Елизавете Петровне. Среди прочих вопросов они сообщили, что некий капитан Гаудринг арестован в курляндской Митаве и доставлен в Ригу, так как Мариамский сообщил, что он встречался с ним у Лёвендаля в Польше. Будучи доставлен в Петербург, Гаудринг не был узнан Мариамским. Однако, из-за того, что на допросах в Риге капитана вынужденно посвятили в секретные дела относительно Франции, Пруссии и Турции, и отпускать Гаудринга обратно за границу было опасно, было решено попытаться уговорить его перейти в российскую службу. Это удалось сделать, капитан перешёл на службу Елизавете Петровне, и сама императрица повелела выдать ему 400 рублей взамен того экипажа, который был с ним при аресте и остался в Курляндии .
Тогда же решилась и судьба самого Мариамского. После допросов, с выписками из которых была ознакомлена императрица, смысла держать его далее под стражей не было, и Елизавета Петровна согласилась с предложением канцлера Бестужева-Рюмина и вице-канцлера Воронцова отправить его переводчиком в Оренбург, под надзор губернатора И. И. Неплюева, которому было «велено ево никуда не отпускать» и назначить ему жалование по доходам губернии .
16 марта 1754 г. «дело Мариамского» окончательно завершилось. В этот день канцлер и вице-канцлер докладывали Елизавете о том, что в Петербург из Вены прибыла жена Мариамского Терезия (судя по имени, католичка) с малолетним сыном и подала прошение принять православие и воссоединиться с мужем в Оренбурге, она просила после крещения в православие выдать ей на дорогу 200 или 300 рублей, и императрица одобрила такое решение и распорядилась выдать супруге авантюриста-переводчика 300 рублей .
Показания Мариамского вызвали секретную экспедицию двух российских офицеров, обер-квартирмейстера Иоганна (Ивана Ивановича) Веймарна и секунд-майора Иоганна (Ивана Ивановича) Шпрингера в Польшу для внедрение в окружение князя Кантакузена и французских эмиссаров.
14 марта 1752 г. офицеры-немцы получили увольнительные из русской армии, но отдельной распиской подтвердили, что они по-прежнему служат российской государыне и обязуются хранить это в строжайшем секрете. Канцлер Бестужев-Рюмин устно сообщил им о попытках Кантакузена и французских эмиссаров отправить своих людей в Малороссию и Лифляндию (в примечании к этим строкам Бестужев-Рюмин отметил, что не сообщал офицерам о том, что эти агенты должны были быть посланы, скорее всего, к украинскому гетману с целью отколоть Малороссию от России, следовательно, императорское достоинство и самодержавная власть Елизаветы Петровны требуют ввести уравнение провинции в правах со всеми остальными территориями России, чтобы избежать впредь подобных вариантов развития событий ).
Веймарн и Шпрингер должны были отправиться в Прибалтику под видом иностранцев, уволившихся из русской службы, и везде выказывать обиды на своё российское начальство и желание найти себе новую службу (но не прусскую, из которой потом можно и не получить увольнение). Ехать они должны были порознь, минимум начиная с российской Риги, и отправиться в Польшу - один в Гданьск, а затем в Варшаву, к французскому резиденту Кастера, а второй - в Краков к князю Кантакузену. Второй офицер при этом должен был, не вызывая подозрений, обратиться в Митаве к российскому резиденту камергеру Эрнсту Иоганну Бутлеру и попросить его рекомендаций для устройства на службу к какому-нибудь из известных ему польских магнатов, надеясь, что он даст рекомендации своему сыну, находящемуся у Кантакузена. Первый, отправляемый в Гданьск, должен был познакомиться в городе с французскими сторонниками и предстать перед ними специалистом по русской армии, хорошо узнавшим её и Россию в целом, а также в совершенстве выучившим русский язык во время службы там, стараясь тем самым, чтобы их собеседники сообщили о полезном человеке французскому резиденту Кастера или маршалу Лёвендалю. Несмотря на выдаваемые им крупные суммы на эту миссию от российской казны, Веймарн и Шпрингер должны были разыгрывать из себя очень бедных людей и готовых к любой службе. Войдя в доверие к тем, к кому офицеры посылались, им не следовало сразу уезжать, а попытаться стать их курьером в Турцию или Малороссию и получить от них какие-нибудь письма и бумаги. Только тогда уже они могли возвращаться в Россию со всеми предосторожностями. В бытность в Варшаве эмиссарам запрещалось встречаться с русскими дипломатами, чтобы не вызвать никаких подозрений. Если же офицеры узнают какие-нибудь срочные сведения, необходимые к скорейшей отправке в России, им следовало под каким-нибудь предлогом отправиться в саксонский Дрезден и тайно передать их российскому посланнику Г. Гроссу, к которому, в бытность его в Варшаве во время приезда с королевским двором (саксонский курфюрст одновременно был польским королём под именем Августа III, и российский посланник при его дворе находился в Дрездене), можно обратиться только в самом крайнем случае.
Между собой офицеры должны были поддерживать переписку, сообщая друг другу важнейшие и нужные другому сведения путем отправки малозначащих писем, на полях или пустом месте которых им следовало писать секретные дела луковым соком, настоянной на квасцах водой или коровьим молоком, чтобы потом нагреванием бумаги адресат мог прочесть написанное. Но даже в тайном письме им нельзя было называть никого по именам.
Аналогичным образом, с помощью тайных чернил и непрямых намёков в тайных письменах, офицеры могли писать в Россию, на имя купца Иберкампфа. Это, по словам инструкции, не вызовет ничьих подозрений, так как у этого купца постоянно останавливаются все приезжающие в Россию офицеры и у него же оставляют свои вещи. Бестужев-Рюмин добавлял в комментарии для Елизаветы Петровны, что купец эти письма не получит, так как почт-директор будет сразу же доставлять их к канцлеру .
В «Архиве князя Воронцова» находится и отрывок донесения Веймарна о своей миссии у князя Кантакузена. Обер-квартирмейстер последовал всем советам канцлера Бестужева-Рюмина и получил рекомендации от российского резидента в Митаве Бутлера к своему сыну. 3 августа 1752 г. он познакомился с ближайшим соратником князя Кантакузена Бенедиктом Бутлером и тот предложил ему нанести визит князю. Через несколько дней Бутлер представил Веймарна князю, и тот первым же вопросом поинтересовался, знавал ли Веймарн российского майора Мариамского, а также поручика Линдена (упомянутого Мариамским в своих показаниях как Линтен), описав их внешне. Российский шпион честно ответил, что ни по имени, ни по описанию он таких людей не встречал, и Бутлер с Кантакузеном сказали ему, что это понятно, так как оба этих человека - плуты и бродяги. Кантакузен добавил, что это не простые плуты, а специально подосланные к нему российские шпионы, и хорошо, что он, подозревая это, им не открылся. Вскоре Веймарн выяснил, что свои предложения о привлечении австрийских сербов в турецкое подданство Кантакузен, вопреки показаниям Мариамского, в Турцию ещё не отправлял, и желал бы взять на службу Веймарна, чтобы он исполнил эту комиссию. После ряда проверок Кантакузен решился доверить свои планы Веймарну и отправить его в Турцию, предлагая выучить наизусть его письмо, чтобы оно не было никем перехвачено. Зная, что в России ждут именно бумаг, Веймарн всё же уговорил не только написать ему рекомендации с личной печатью князя, но и записать предложения туркам луковым соком в его записную книжку, а он соломенным углем напишет поверх разные посторонние записи. Дополнительно Веймарн узнал, что Кантакузен действительно получает деньги из Франции, которые ему присылают раз в год на имя Бутлера в Бреславль. В итоге отправка Веймарна в Стамбул отменилась, но причины этого неизвестны, так как рапорт Веймарна, хранившийся в бумагах М. И. Воронцова, на этом обрывается, его последней датой является 9 июля 1753 г.
Рапорт Шпрингера, отправившегося в Варшаву к французскому резиденту Кастера, неизвестен. Как раз во время миссий Шпрингера и Веймарна резидент Луи-Адриан Дюперрон де Кастера, известный также как писатель и литератор-переводчик, скончался в Варшаве в возрасте 47 лет.
Интересный факт относительно смерти французского резидента в Варшаве находится в книге русского дореволюционного эмигранта А. И. Тургенева. Он, ссылаясь на «Историю Семилетней войны» Фридриха II, передаёт слова короля, который, в самом начале войны, захватив саксонскую столицу Дрезден и местные архивы, нашёл в них письмо, в котором российский канцлер Бестужев-Рюмин советовал саксонскому первому министру графу Г. фон Брюлю «избавиться с помощью яда от русского резидента в Варшаве, которым оба министра были одинаково недовольны; он приводит в пример то, как сам обошёлся с г-ном де Кастера, внушавшим опасения своим тонким и проницательным умом» .
Однако неизвестно, откуда А. И. Тургенев взял эту цитату (он не дает ссылок на издание и страницу), так как даже в собрании сочинений Фридриха II, изданных через два года после смерти короля, таких строк в «Истории Семилетней войны» нет, как нет их и в наиболее близком времени работы Тургенева издании 1830 г.
Русский шпион Веймарн, сообщая о том, что узнал о смерти резидента Кастера от Кантакузена и Бутлера, не упоминает никаких их подозрений в насильственной смерти француза, и до сего времени об этом не говорится в исторических работах.
Можно отметить, насколько масштабные последствия (вплоть до предложений канцлера императрице изменить административное устройство страны) имел для российских властей столь незначительный эпизод, как бегство из-за долгов одного бедного посольского студента, вдруг ставшего известным и самым влиятельным монархам Европы (Елизавете Петровне, Фридриху II и Марии Терезии).
Мариамский в какой-то степени даже стал антипримером. И ранее бывали случаи, когда канцеляристы сбегали из российских миссий, но такого, чтобы вокруг него постоянно оказывались шпионы враждебных держав, ещё не было. 6 декабря 1754 г. в российские миссии за границей был отправлен циркулярный рескрипт об исчезновении из Петербурга Д. В. Волкова, секретаря самого канцлера, и тоже из-за больших долгов. Носителя важнейших государственных секретов, Волкова искали по всей стране и вынуждены были дать знать об этом и дипломатам в случае, если он уже успел бежать за границу. Касаясь обоснованных подозрений в злом умысле Волкова, рескрипт сообщал, что он, вероятно, в пример себе взял студента Мариамского, бежавшего из Вены от Ланчинского, оставившего жену и детей, «который хотя для открытия секретов к французскому маршалу Левендалю и к французскому резиденту в Варшаве адресовался, но от первого за то только десять червонных в серебряной табакерке получил, потому что беглецам нигде не верят, которые точию лжи вымышляют и тем деньги выманивают» . Отметим, насколько точно автор рескрипта, точнее, сам канцлер Бестужев-Рюмин, охарактеризовал отношение к Мариамскому прусского короля Фридриха II, не зная об его письмах к своему дипломату в Вене.
С Волковым всё обошлось, он быстро нашелся в своём подмосковном владении, наказания не понёс, и в 1756 г. был назначен секретарём Конференции при Высочайшем дворе, главного совещательного органа Российской империи по вопросам войны с Пруссией, вошедшей в историю как Семилетняя война (1756-1763 гг.). После восшествия на престол Петра III, Волков стал его личным секретарём.
«Дело Мариамского», прежде всего, свидетельствует о попытках прусской разведки завербовать служащего российской дипломатической миссии. Пруссаки в это же время имели и удачные примеры - например, в 1752 г. ими в Дрездене был завербован Фридрих Вильгельм Менцель, тайный секретарь саксонского кабинета, поставлявший прусскому посланнику в саксонской столице всю интересующую его тайную дипломатическую переписку Дрездена с Веной и Петербургом. Менцель будет разоблачён только в 1757 г., уже после начала Семилетней войны, которой он много поспособствовал своей деятельностью, и просидит в тюрьмах почти 40 лет, до своей смерти в 1796 г.
Мариамский не стал Менцелем, даже постоянно притягивая к себе внимание разнообразных шпионов, даже нуждаясь в деньгах, он всё же рассказал российским властям о двух попытках его завербовать. Кроме того, серб, вероятно, всё же опасался совершить предательство, и предпочитал скрывать правду ото всех, но не очень умело, что и вызвало недоверие к нему самого Фридриха II, а затем и князя Кантакузена, который Мариамскому, в отличие от Веймарна (в пользу которого сыграла, впрочем, и тщательно подготовленная в Петербурге канцлером Бестужевым-Рюминым легенда), не сказал всей правды. Характерно, что и российской разведке Мариамский ничего особенного не дал - по его следам пришлось посылать более подготовленных людей.
Можно отметить, что в принятии на службу фактического самозванца, ложно выдавшего себя за уроженца Российской империи, нет вины самой Коллегии иностранных дел - авантюриста принял на службу посланник в Вене Ланчинский, во многом из-за того, что у него не было замены секретаря, прекратившего канцелярскую работу из-за несчастного случая. В дальнейшем состав русских миссий за границей был значительно расширен, например, в 1752 г. в штате той же российской миссии в Вене, помимо самого посла, находилось два секретаря посольства, один переводчик, один офицер посольства в чине капитана и один коллегии юнкер . Кроме того, всех необходимых миссии сотрудников стали присылать из России (то есть уже проверенных людей). Тем не менее, практика взятия на месте на службу в посольство людей, знающих иностранные языки, была продолжена, например, в российской миссии в Стамбуле. Впрочем, эти люди (в основном бывшие русские пленники или невольники в Турции) уже не имели доступа к секретным бумагам, в основном занимаясь сопровождением курьеров по Турции, торжественными встречами и т. п.
После «дела Мариамского» в Петербурге внимательно следили за положением младших посольских служащих, получавших мизерное жалование, зачастую распоряжаясь выплачивать их долги, нажитые во время работы в заграничных миссиях, чтобы ни в коем случае не повторить обстоятельства побега Мариамского. Например, упоминавшийся выше студент Петербургской Академии наук Прокофий Шишкарёв (однокашник М. В. Ломоносова по учёбе в Академии, отправленный к Ланчинскому в Вену в июне 1745 г. для обучения немецкому и французскому языкам ), работавший в Вене вместе с Мариамским и переведённый к российскому посланнику Г. Гроссу в Париж в сентябре 1746 г. для продолжения учёбы и канцелярской работы, к началу 1749 г. тоже наделал долгов и не мог расплатиться. Гросса перевели из Парижа в Берлин, вместе с ним уехал и Шишкарёв. Гроссу 23 марта 1749 г. было велено выплатить кредиторам долги студента, затраченную на это сумму ему обещали выплатить из государственных средств, которые, в свою очередь, должны были компенсироваться за счёт вычетов из жалования Шишкарёва . Особо отмечалось, что студент был посвящён в секреты российского дипломатического шифра - естественно, нельзя было сделать из него второго Мариамского, на просьбу помочь в выплате долгов которого Петербург ранее не обратил внимания. Работа за границей для П. Шишкарёва на этом закончилась - он был переведен в Петербург, переводчиком в Коллегию иностранных дел.
После дела Мариамского и к проштрафившимся по другим поводам служащим российских дипломатических миссий относились подчёркнуто мягко, стремясь сделать так, что те сами просили перевода в Россию, где их ждали обещанные им более выгодные должности. Историй, подобных «делу Мариамского», в елизаветинской дипломатии уже не было, что, безусловно, способствовало сохранению русских дипломатических секретов - Фридрих II так и не узнал истинных намерений официального Петербурга и ошибся в переоценке английского влияния при русском дворе, что, по его же собственным словам, стало одной из основных причин подписания им Вестминстерского договора с Лондоном , давшего начало Дипломатической революции 1756 г., повлекшей за собой Семилетнюю войну 1756-1763 гг.