"Тайные переговоры в замке Бухлау: дипломатический кризис накануне Первой мировой войны" by sergeyts
В середине сентября 1908 года внимание русской и европейской прессы было приковано к Берлину, где 17-го числа должен был начать работу межпарламентский конгресс в защиту мира. Накануне в германскую столицу прибыло 920 делегатов из всех конституционных стран Старого и Нового света. Среди них были выдающиеся политические деятели, ученые, министры, сенаторы, профессора, публицисты. Председатель американской группы поднес германской от имени парламента Соединенных Штатов роскошное знамя с надписью «Мир на земле». Вечером 16-го в рейхстаге было назначено чествование съехавшихся делегатов, на которое были приглашены представители иностранной и местной печати.
А утром того же дня, в старинном моравском замке Бухлау*, живописно возвышающемся на узком гребне поросшей березняком горы, состоялась встреча австрийского и русского министров иностранных дел. Переговоры проходили в обстановке абсолютной секретности, на них не были допущены не только журналисты, но даже другие лица из дипломатических корпусов обеих стран. Более того, в полном неведении о действиях своих министров пребывали императоры - дряхлевший Франц-Иосиф I и Николай II, находившийся на пике возраста акме**. Это не значило, впрочем, что Эренталь и Извольский шли против воли своих государей - наоборот, они надеялись, что предугадывают ее.
* Его славянское название - Бухлов. Замок расположен в 50 километрах к востоку от Брно, недалеко от границы со Словакией, в местечке Бухловице.
** В древнегреческой традиции акме - «цветущий», наиболее плодотворный возраст человеческой жизни, с 30 до 40-45 лет.
Замок Бухлау принадлежал австрийскому послу в Петербурге графу Леопольду фон Берхтольду, который любезно предоставил его для свидания высокопоставленных гостей.
С давних времен одной из главных достопримечательностей замка была Черная Пани - привидение жены одного из прежних его владельцев. Но 16 сентября 1908 года эту даму в замке никто не видел. Вместо нее по полутемным коридорам, увешанным фамильными портретами, бродила другая тень - призрак большой европейской войны.
Дело напрямую касалось раздела наследства «первого больного человека Европы», как на дипломатическом языке того времени называлась Османская империя. «Вторым больным» считалась сама Австро-Венгерская монархия, и она хотела поправить свое здоровье за счет безнадежного соседа.
Возглавлявший австрийскую внешнюю политику барон Алоиз фон Эренталь намеревался вести большую игру. Страсть к крупным сделкам, видимо, была у него в крови. По слухам, среди его предков числился некий Лекса - удачливый торговец зерном, в 1828 году облагороженный фамилией Эренталь (Aehrenthal, дословно «долина злаков») и баронским титулом, но так и не сбривший пейсы. Отец Алоиза возглавлял солидный банк.
Алоиз фон Эренталь
Сын этих почтенных людей, смолоду избравший дипломатическое поприще, не прочь был разыграть роль нового Меттерниха*. В основе европейской политики, по его убеждению, должна была лежать монархическая солидарность против революции. К сожалению, с одной из монархий - российской - у Австрии имелись взаимоисключающие интересы на Балканах. Дабы уладить эти разногласия, в 1903 году, на встрече Николая II с Францем-Иосифом в Мюрцштеге, обе стороны заявили об отказе от намерения каким-либо образом изменить здесь status quo.
* Меттерних-Виннебург Клеменс Венцель Лотар (1773-1859), князь, министр иностранных дел Австрии (1809-1821); австрийский канцлер (1821-1848). Один из главных организаторов Священного союза монархов России, Австрии и Пруссии. Политическая «система» Меттерниха была направлена на борьбу с революционным, либеральным и национально-освободительным движением во всех европейских странах.
Барон Эренталь до своего назначения в 1906 году министром иностранных дел семь лет провел в Петербурге, исполняя обязанности посла. Во многом благодаря ему Австрия заняла по отношению к России дружественную позицию во время русско-японской войны и революционной смуты 1905-1907 годов. В высших дворцовых сферах Эренталь был «Persona Gratissima», за ним закрепилась репутация «русофила». Несмотря на это именно он выступил могильщиком австро-русского соглашения.
Барон непременно хотел войти в историю человеком, прирастившим Австро-Венгерскую империю новыми землями. Благо за державой Габсбургов были давно «забронированы» две провинции - Босния и Герцеговина. Австрийцы заняли их согласно XXV статье Берлинского трактата 1878 года. С тех пор эти территории находились во «временной оккупации» Австрии, формально оставаясь в составе Османской империи.
Изначально было понятно, что Австрия добровольно не выпустит из рук захваченную добычу. Но для официального признания за ней новых приобретений требовалось коренное изменение международной обстановки. Такой момент наступил в июле 1908 года, когда в Турции произошел государственный переворот. Старый султан Абдул-Гамид II был отрешен от управления, и власть на следующие десять лет перешла к правительству младотурок - либеральных националистов, ядро которых составляли молодые офицеры, члены тайного общества «Единение и прогресс». Они хотели европеизировать Турцию и воссоздать единство страны на началах строгой централизации. Однако часы Османской империи были уже сочтены, и действия младотурок только ускорили распад некогда могущественного государства.
Новое турецкое правительство объявило о своем намерении провести выборы во всех областях Османской империи, включая Боснию и Герцеговину, где немедленно оживились националистические настроения. Это обстоятельство побудило Эренталя предпринять решительные меры по превращению «временной оккупации» в вечное владение.
Задуманный им план требовал обстоятельной дипломатической подготовки. Помимо открытой конфронтации с Турцией, перед Эренталем стояло еще несколько затруднений. Преобладающим населением Боснии и Герцеговины были сербы. Когда в 1878 году австрийцы оккупировали эти земли, Сербия не выказала ни малейшего неудовольствия. Правившая в ней тогда династия Обреновичей вела откровенно проавстрийскую политику, за что заслужила лютую ненависть в народе. В 1903 году недовольство вылилось в заговор. Последний Обренович, король Александр I, был зверски убит*, и на престол взошел Петр I из династии Карагеоргиевичей. Он был очень популярен в народе и считался другом России. Его мечтой было увидеть Боснию и Герцеговину в составе Великой Сербии.
* Вместе с ним погибла его супруга. Убийцы надругались над трупами, выкинув их в окно, а затем изрубив на куски саблями.
Барон Эренталь не собирался учитывать сербские мечтания. Он был готов применить против Сербии военную силу, но для этого требовалось заручиться поддержкой России. Многолетнее знакомство с петербургской дипломатической кухней давало ему основанию думать, что он справится с этой задачей.
Наконец, присоединение Боснии и Герцеговины не могло состояться без согласия других европейских государств, гарантирующих исполнение условий Берлинского трактата. Эренталь надеялся, что могучий союзник Австрии - германский кайзер Вильгельм II поможет удержать их от враждебных шагов.
Таковы были обстоятельства, при которых предприимчивый барон вступил в переговоры со своим русским коллегой.
Александр Петрович Извольский
Министр иностранных дел Российской империи Александр Петрович Извольский являл собой тип либерального русского барина, англофила по привычкам и пристрастиям, прекрасно начитанного, блестяще владеющего искусством остроумной салонной беседы. Его породистая внешность, слегка надменный взгляд уверенного в себе человека производили известное впечатление даже на высокопоставленных особ. Английский король Эдуард VII признавал русского министра дипломатом «большого стиля». Впрочем, не было недостатка и в тех, кто отзывался о нем как о позере. Сам Александр Петрович был о себе весьма высокого мнения и, не скупясь, раздавал своим иностранным собратьям нелестные эпитеты, - так, французского министра иностранных дел он называл «человеком универсальной некомпетентности».
Руки Извольского были связаны особой статьей австро-германо-русского соглашения 18 июня 1881 года (документа времен «Союза трех императоров»), которая давала Австро-Венгрии право аннексировать Боснию и Герцеговину «в то время, когда найдет это нужным». Таким образом, формального повода для протеста у России не было. Более того, в российском внешнеполитическом ведомстве полагали, что австрийскую аннексию «нельзя признать неблагоприятной» для русских интересов, ибо она приведет к «окончательному перевесу в австро-венгерской монархии славянского элемента с прибавкой к существующей уже там значительной пропорции православных сербов, издавна нам сочувствующих». Однако Извольский не собирался делать Австрии подарка, полагая, что за лояльность в боснийском вопросе Россия вправе потребовать существенной компенсации, - а именно, согласия на свободный проход для русского черноморского флота через проливы.
Со времен Крымской войны 1853-1856 годов Черное море имело статус mare clausum*. Константинопольские проливы были закрыты для военных судов всех стран. Русские государственные деятели, в общем, смирились с тем, что на страже русского черноморского побережья стоит «швейцар в турецкой ливрее».
* «Закрытое море» (лат.) - море, для которого установлен особый правовой режим плавания.
Но затем события русско-японской войны, когда русскому командованию не удалось усилить 2-ю Тихоокеанскую эскадру З.П. Рожественского кораблями Черноморского флота (прежде всего из-за позиции Англии, настоявшей на неприкосновенности режима проливов), показали, что дальнейшее сохранение существующего положения вещей противоречит русским интересам.
Интерес к черноморской теме подогрела и нашумевшая статья П.Б. Струве «Великая Россия», напечатанная в январе 1908 года в «Русской Мысли». Касаясь внешнеполитического положения Российской империи, Струве утверждал, в частности, что дальнейшая русская экспансия на Дальнем Востоке и в Азии не имеет больших перспектив, поскольку не подкреплена культурным влиянием. По его мнению, Россия должна сосредоточить всю свою мощь на ином направлении.
«…Для создания Великой России, - писал Струве, - есть только один путь: направить все силы на ту область, которая действительно доступна реальному влиянию русской культуры. Эта область - весь бассейн Черного моря, то есть все европейские и азиатские страны, «выходящие» к Черному морю.
Здесь для нашего неоспоримого хозяйственного и экономического господства есть настоящий базис: люди, каменный уголь и железо. На этом реальном базисе - и только на нем - неустанной культурною работой, которая во всех направлениях должна быть поддержана государством, может быть создана экономически мощная Великая Россия…
Основой русской внешней политики должно быть, таким образом, экономическое господство России в бассейне Черного моря. Из такого господства само собой вытечет политическое и культурное преобладание России на всем так называемом Ближнем Востоке».
Младотурецкая революция придала новую остроту вопросу о проливах. В Петербурге многие были настроены на то, чтобы воспользоваться неопределенностью положения в Турции. Серьезно рассматривались планы вооруженного захвата проливов. Но по зрелому размышлению, на особом правительственном совещании с участием военных 3 августа 1908 года было признано, что в настоящее время «мы не готовы на какие-либо самостоятельные выступления, что дело вооруженного завладения Босфором приходится временно отложить и пока заняться разработкой подробного плана действий о мирном занятии Босфора без объявления войны Турции»*.
* Военные приготовления все же шли своим ходом. 11 августа 1908 г. начальник Главного управления Генерального штаба Ф.Ф. Палицын сообщал морскому министру И.М. Дикову о том, что «оперативные соображения требуют, чтобы при столкновении с Турцией мы были готовы перебросить одним рейсом один корпус войск, усиленный кавалерийской бригадой и обеспеченный месячным запасом. В круглых числах это составит около 1100 офицерских и классных чинов, 42 000 нижних чинов, 110 000 лошадей, 3000 орудий и повозок с 300 000 пудов груза продовольствия. Куда придется направить десант - к Босфору ли, к другому ли пункту малоазийского побережья - может указать лишь обстановка, при которой придется начать войну… Интересы первого эшелона сухопутных войск требуют, чтобы флот, обеспечив и облегчив высадку, способствовал бы падению босфорских батарей и оказал бы посильную помощь войскам при удержании захваченных позиций».
Следуя этой рекомендации, Извольский вступил в переписку с Эренталем, которая, в конце концов, и свела двух министров в замке Бухлау.
И вот они сидели напротив друг друга в Большом Рыцарском зале с высокими готическими сводами - двое немолодых уже мужчин с вполне мирной наружностью, готовые скрестить в дипломатическом турнире весь арсенал профессионального оружия - лесть, лживые обещания, скрытые угрозы.
Переговоры продолжались до вечера с перерывом в середине дня на завтрак и кратковременную прогулку в экипаже по окрестностям. Из соображений секретности решено было не вести стенограммы, а удовлетвориться устным, «джентльменским» соглашением. Впоследствии оба министра передавали суть состоявшейся между ними беседы с большими расхождениями. Со слов Извольского, «после весьма жаркого спора» состоялась полноценная сделка, где стороны взяли на себя твердые обязательства: Австрия получала Боснию и Герцеговину, Россия - согласие на пересмотр вопроса о Дарданеллах; оба вопроса должны были решиться на европейской конференции. Эренталь же утверждал, что никакого уговора не было, а имело место лишь обещание дружественной поддержки притязаний России на конференции, если таковая состоится. Попутно стороны согласились признать полную независимость Болгарии, формально все еще находившейся под турецким суверенитетом.
Расставшись с русским гостем, барон Эренталь тем же вечером выехал в Вену, а Извольский, переночевав в Бухлау, наутро отправился в дипломатическое турне по Европе с целью прощупать позицию ведущих держав. Очевидно, каждый из государственных мужей покинул замок в глубоком убеждении, что сумел навязать собеседнику свою точку зрения.
В последующие две недели настроение Извольского улучшалось день ото дня. В Германии и Италии у него состоялись две важные встречи - с Вильгельмом фон Шёном, статс-секретарем германского ведомства иностранных дел, и с итальянским министром иностранных дел Томмазо Титтони. Вопреки опасениям Извольского, ни тот, ни другой не возражали против изменения режима проливов в благоприятную для России сторону, оговорив, впрочем, необходимость соответствующих компенсаций для своих стран.
Тем временем от турецкого посла в Петербурге удалось добиться согласия на составление проекта русско-турецкого договора, одобряющего русскую формулировку о проливах. Николай II, которого Извольский наконец посвятил в ход своих переговоров с Эренталем, был чрезвычайно доволен результатами работы своего министра иностранных дел. «Это было решением векового вопроса», - несколько поспешно заявил он.
Дело оставалось за малым - получить одобрение Франции и Англии, союзников России по Антанте. Подчиненные Извольского в Петербурге получили указание подумать над тем, как лучше подготовить русское общественное мнение к тому обескураживающему факту, что Россия обеспечила свои интересы на Балканах за счет интересов «братской» Сербии.
С пьянящим чувством собственного величия Александр Петрович сел в парижский поезд. 4 октября, на станции Мо - одной из последних остановок перед французской столицей, - он вышел из вагона, чтобы купить свежие газеты, и не поверил своим глазам. Броские заголовки кричали о том, что Австро-Венгрия на днях объявит об аннексии Боснии и Герцеговины.
Оказалось, что Эренталь действовал, опираясь на свою трактовку исхода переговоров в Бухлау. Не отказываясь поддержать требования России на международной конференции, он, однако, не считал, что аннексия Боснии и Герцеговины должна быть жестко связана с созывом таковой конференции. Ему не стоило больших трудов убедить императора Франца-Иосифа поторопиться с присоединением турецко-сербских провинций.
Сделать официальное объявление о включении Боснии и Герцеговины в состав Австро-Венгрии было решено 7 октября. Австрийские послы в Германии, Петербурге, Англии, Франции и Италии получили предписание за день до назначенной даты вручить главам этих стран личные письма Франца-Иосифа с извещением о намерениях венского кабинета. Но французский президент Арман Фальер планировал провести 5 октября не в Париже, и тамошний австрийский посол, узнав об этом, сообщил ему о намеченной аннексии Боснии и Герцеговины несколько ранее предписанного срока - 3 октября. Фальер не счел нужным держать полученные сведения в секрете. Вот так и вышло, что на следующий день Извольский стал изумленным свидетелем обсуждения сенсационной новости во французской прессе.
Одновременно с аннексией Боснии и Герцеговины великий князь болгарский Фердинанд I Кобург объявил Болгарию независимой, а себя - «царем болгар». «Таким образом, на свете стало два царя: один царь русский, а другой - болгарский», - с меланхолической иронией прокомментировал эту новость Сергей Юльевич Витте.
С формальной стороны соглашение в Бухлау нарушено не было. Судя по всему, конкретные даты аннексии Боснии и Герцеговины на встрече русского и австрийского министров не обсуждались, а свои обещания насчет проливов Эренталь дезавуировать не собирался. Однако Извольский чувствовал себя обманутым, ибо теперь дело обстояло так, что австрийцы уже завладели своей частью добычи, а России предстояло еще много хлопот, чтобы получить причитавшуюся ей поживу. Более того, в случае созыва международной конференции нарушительницей Берлинского трактата фактически выступила бы одна Россия, так как действия Австрии и Болгарии по существу только закрепляли давно существующее положение.
После этого неприятности стали нарастать, как снежный ком. В Париже Извольского ждало новое разочарование. Французский министр иностранных дел Стефан Пишон в доверительной беседе выказал полное сочувствие русским планам. Однако официальную поддержку своей страны он обещал лишь в том случае, если Россия предварительно заручится согласием Англии.
Извольский устремился в Лондон. Он все еще надеялся на успех. Не далее как четыре месяца назад, в июне 1908 года, в Ревеле состоялось свидание Эдуарда VII с Николаем II. По его итогам было выпущено коммюнике, в котором сообщалось, что между Россией и Англией достигнуто полное согласие по всем международным проблемам. И действительно, британский монарх, верный духу Ревельских переговоров, убеждал министра иностранных дел Эдуарда Грея уступить Извольскому в вопросе о проливах. Но у Грея были свои соображения на этот счет. Он полагал, что если уж менять правовой режим проливов, то только в сторону их открытия для судов всех стран (фактически это означало, что в Черном море в любой момент мог появиться британский флот). Кроме того, младотурецкое правительство придерживалось тогда английской ориентации, и Грей боялся, что поддержка Англией русских требований толкнет Турцию в объятия Германии. Поэтому в Форин офис Извольского ждал решительный отказ. Напрасно он шантажировал Грея тем, что в случае провала своей миссии может быть заменен «реакционным» министром, который возьмет прогерманский курс; английский министр иностранных дел был неумолим, и Извольскому пришлось вернуться в Петербург с пустыми руками.
Дома его встретили неласково. Председатель Совета министров Петр Аркадьевич Столыпин и другие члены правительства узнали о переговорах в Бухлау из иностранных газет и были возмущены тем, что их не поставили заблаговременно в известность «о деле столь громадного исторического значения». На срочно собранном заседании они обрушились с резкой критикой на действия Извольского*.
* Извольский был «личным» министром Николая II, неподотчетным Совету министров, поскольку вопросы внешней политики находились исключительно в руках государя. Но после провала переговоров Извольского порядок ведения дел в МИД был изменен, и с конца 1908 г. внешнеполитические вопросы обсуждались в Совете министров, который нередко выносил по ним коллегиальные решения.
Вслед за министрами вознегодовали русская пресса и Государственная дума. В обществе еще не успели остыть славянофильские настроения, вызванные многолюдным всеславянским конгрессом в Праге, который состоялся летом того же года. Газеты и думские деятели метали громы и молнии в Австро-Венгрию и недоумевали относительно позиции, занятой главой русского министерства иностранных дел.
Извольский преисполнился холодной ярости. Эренталь превратился в его личного врага и «не джентльмена», как Александр Петрович с тех пор характеризовал его в письмах.
Ненависть диктовала политику мщения.
Поскольку о проливах больше нечего было и думать, Извольский задумал вырвать из австрийского горла заглоченный кусок, или, в крайнем случае, добиться компенсаций для Сербии. Теперь он был не прочь облачиться в тогу бескорыстного защитника балканских славян.
Почувствовав поддержку России, сербы возвысили голос против захвата Австро-Венгрией славянских областей. В ответ правящие круги Австро-Венгрии начали открытые военные приготовления. 19 марта 1909 года Эренталь послал Сербии ультиматум с требованием признать аннексию Боснии и Герцеговины, отвести войска от австрийской границы и прекратить националистическую шумиху в прессе.
Четырьмя днями спустя германский посол в Петербурге Фридрих фон Пурталес от имени своего правительства заявил, что сближение России с Англией и Францией «заставляет Германию, более чем когда-либо, тесно сблизиться с Австрией и принять за основание своей политики полнейшую солидарность во всех вопросах с Габсбургской монархией». В ультимативной форме он потребовал у Извольского безусловного признания Россией австрийской аннексии Боснии и Герцеговины, не скрыв от русского министра инструкции, полученной от германского канцлера Бернгарда фон Бюлова: «…Мы ожидаем точного ответа - да или нет; всякий уклончивый, условный или неясный ответ мы будем рассматривать как отказ. Тогда мы устранимся и предоставим события их собственному течению…».
Итак, немецкие дипломаты и военные впервые официально «оптировали» (сделали выбор) в пользу Австрии, вопреки заветам Бисмарка, предостерегавшего своих преемников о недопустимости германского вмешательства в русско-австрийский конфликт в том случае, если Россия не является нападающей стороной. «Мы верны друг другу, как Нибелунги», - заявил фон Бюлов.
В тот же день Австро-Венгрия объявила «состояние тревоги» для двух корпусов, расположенных на границе с Сербией.
Дело явно пахло порохом, а Россия к войне не готова - таково было единодушное мнение Совета министров. Поневоле пришлось уступить грубому шантажу. Вечером 22 марта, после доклада Извольского, Николай II телеграфировал германскому кайзеру о том, что Россия принимает германские требования. Между тем своей матери государь писал: «Форма и прием германского правительства их обращения к нам грубы, и мы этого не забудем… Такие способы действия приведут скорее к обратным результатам».
В ответном послании Вильгельм II выразил Николаю благодарность за уступчивость: «Европа теперь избавлена от ужасов всеобщей войны».
31 марта сербский посол в Вене специальной нотой известил Эренталя, что Сербия снимает все свои претензии относительно аннексии Боснии и Герцеговины. Балканский фитиль, едва вспыхнув, погас.
Поражение России в Боснийском кризисе газеты окрестили «дипломатической Цусимой». Репутация Извольского была погребена под лавиной упреков, которые обрушились на него справа и слева. Его отставка стала делом времени (в 1910 г. он был заменен С.Д. Сазоновым).
В отличие от своего незадачливого русского коллеги, барон Эренталь стяжал славу великого человека и графский титул. Через три года после окончания Боснийского кризиса он умер, гордый своими «бессмертными» историческими заслугами перед Габсбургской монархией. Ему не довелось узнать, что ближайшим следствием его блестящей «меттерниховской» политики стали Сараевское убийство, европейская бойня и крушение Австро-Венгерской империи.
Замок Бухлау
А утром того же дня, в старинном моравском замке Бухлау*, живописно возвышающемся на узком гребне поросшей березняком горы, состоялась встреча австрийского и русского министров иностранных дел. Переговоры проходили в обстановке абсолютной секретности, на них не были допущены не только журналисты, но даже другие лица из дипломатических корпусов обеих стран. Более того, в полном неведении о действиях своих министров пребывали императоры - дряхлевший Франц-Иосиф I и Николай II, находившийся на пике возраста акме**. Это не значило, впрочем, что Эренталь и Извольский шли против воли своих государей - наоборот, они надеялись, что предугадывают ее.
* Его славянское название - Бухлов. Замок расположен в 50 километрах к востоку от Брно, недалеко от границы со Словакией, в местечке Бухловице.
** В древнегреческой традиции акме - «цветущий», наиболее плодотворный возраст человеческой жизни, с 30 до 40-45 лет.
Замок Бухлау принадлежал австрийскому послу в Петербурге графу Леопольду фон Берхтольду, который любезно предоставил его для свидания высокопоставленных гостей.
С давних времен одной из главных достопримечательностей замка была Черная Пани - привидение жены одного из прежних его владельцев. Но 16 сентября 1908 года эту даму в замке никто не видел. Вместо нее по полутемным коридорам, увешанным фамильными портретами, бродила другая тень - призрак большой европейской войны.
Дело напрямую касалось раздела наследства «первого больного человека Европы», как на дипломатическом языке того времени называлась Османская империя. «Вторым больным» считалась сама Австро-Венгерская монархия, и она хотела поправить свое здоровье за счет безнадежного соседа.
Возглавлявший австрийскую внешнюю политику барон Алоиз фон Эренталь намеревался вести большую игру. Страсть к крупным сделкам, видимо, была у него в крови. По слухам, среди его предков числился некий Лекса - удачливый торговец зерном, в 1828 году облагороженный фамилией Эренталь (Aehrenthal, дословно «долина злаков») и баронским титулом, но так и не сбривший пейсы. Отец Алоиза возглавлял солидный банк.
Алоиз фон Эренталь
Сын этих почтенных людей, смолоду избравший дипломатическое поприще, не прочь был разыграть роль нового Меттерниха*. В основе европейской политики, по его убеждению, должна была лежать монархическая солидарность против революции. К сожалению, с одной из монархий - российской - у Австрии имелись взаимоисключающие интересы на Балканах. Дабы уладить эти разногласия, в 1903 году, на встрече Николая II с Францем-Иосифом в Мюрцштеге, обе стороны заявили об отказе от намерения каким-либо образом изменить здесь status quo.
* Меттерних-Виннебург Клеменс Венцель Лотар (1773-1859), князь, министр иностранных дел Австрии (1809-1821); австрийский канцлер (1821-1848). Один из главных организаторов Священного союза монархов России, Австрии и Пруссии. Политическая «система» Меттерниха была направлена на борьбу с революционным, либеральным и национально-освободительным движением во всех европейских странах.
Барон Эренталь до своего назначения в 1906 году министром иностранных дел семь лет провел в Петербурге, исполняя обязанности посла. Во многом благодаря ему Австрия заняла по отношению к России дружественную позицию во время русско-японской войны и революционной смуты 1905-1907 годов. В высших дворцовых сферах Эренталь был «Persona Gratissima», за ним закрепилась репутация «русофила». Несмотря на это именно он выступил могильщиком австро-русского соглашения.
Барон непременно хотел войти в историю человеком, прирастившим Австро-Венгерскую империю новыми землями. Благо за державой Габсбургов были давно «забронированы» две провинции - Босния и Герцеговина. Австрийцы заняли их согласно XXV статье Берлинского трактата 1878 года. С тех пор эти территории находились во «временной оккупации» Австрии, формально оставаясь в составе Османской империи.
Изначально было понятно, что Австрия добровольно не выпустит из рук захваченную добычу. Но для официального признания за ней новых приобретений требовалось коренное изменение международной обстановки. Такой момент наступил в июле 1908 года, когда в Турции произошел государственный переворот. Старый султан Абдул-Гамид II был отрешен от управления, и власть на следующие десять лет перешла к правительству младотурок - либеральных националистов, ядро которых составляли молодые офицеры, члены тайного общества «Единение и прогресс». Они хотели европеизировать Турцию и воссоздать единство страны на началах строгой централизации. Однако часы Османской империи были уже сочтены, и действия младотурок только ускорили распад некогда могущественного государства.
Новое турецкое правительство объявило о своем намерении провести выборы во всех областях Османской империи, включая Боснию и Герцеговину, где немедленно оживились националистические настроения. Это обстоятельство побудило Эренталя предпринять решительные меры по превращению «временной оккупации» в вечное владение.
Задуманный им план требовал обстоятельной дипломатической подготовки. Помимо открытой конфронтации с Турцией, перед Эренталем стояло еще несколько затруднений. Преобладающим населением Боснии и Герцеговины были сербы. Когда в 1878 году австрийцы оккупировали эти земли, Сербия не выказала ни малейшего неудовольствия. Правившая в ней тогда династия Обреновичей вела откровенно проавстрийскую политику, за что заслужила лютую ненависть в народе. В 1903 году недовольство вылилось в заговор. Последний Обренович, король Александр I, был зверски убит*, и на престол взошел Петр I из династии Карагеоргиевичей. Он был очень популярен в народе и считался другом России. Его мечтой было увидеть Боснию и Герцеговину в составе Великой Сербии.
* Вместе с ним погибла его супруга. Убийцы надругались над трупами, выкинув их в окно, а затем изрубив на куски саблями.
Барон Эренталь не собирался учитывать сербские мечтания. Он был готов применить против Сербии военную силу, но для этого требовалось заручиться поддержкой России. Многолетнее знакомство с петербургской дипломатической кухней давало ему основанию думать, что он справится с этой задачей.
Наконец, присоединение Боснии и Герцеговины не могло состояться без согласия других европейских государств, гарантирующих исполнение условий Берлинского трактата. Эренталь надеялся, что могучий союзник Австрии - германский кайзер Вильгельм II поможет удержать их от враждебных шагов.
Таковы были обстоятельства, при которых предприимчивый барон вступил в переговоры со своим русским коллегой.
Александр Петрович Извольский
Министр иностранных дел Российской империи Александр Петрович Извольский являл собой тип либерального русского барина, англофила по привычкам и пристрастиям, прекрасно начитанного, блестяще владеющего искусством остроумной салонной беседы. Его породистая внешность, слегка надменный взгляд уверенного в себе человека производили известное впечатление даже на высокопоставленных особ. Английский король Эдуард VII признавал русского министра дипломатом «большого стиля». Впрочем, не было недостатка и в тех, кто отзывался о нем как о позере. Сам Александр Петрович был о себе весьма высокого мнения и, не скупясь, раздавал своим иностранным собратьям нелестные эпитеты, - так, французского министра иностранных дел он называл «человеком универсальной некомпетентности».
Руки Извольского были связаны особой статьей австро-германо-русского соглашения 18 июня 1881 года (документа времен «Союза трех императоров»), которая давала Австро-Венгрии право аннексировать Боснию и Герцеговину «в то время, когда найдет это нужным». Таким образом, формального повода для протеста у России не было. Более того, в российском внешнеполитическом ведомстве полагали, что австрийскую аннексию «нельзя признать неблагоприятной» для русских интересов, ибо она приведет к «окончательному перевесу в австро-венгерской монархии славянского элемента с прибавкой к существующей уже там значительной пропорции православных сербов, издавна нам сочувствующих». Однако Извольский не собирался делать Австрии подарка, полагая, что за лояльность в боснийском вопросе Россия вправе потребовать существенной компенсации, - а именно, согласия на свободный проход для русского черноморского флота через проливы.
Со времен Крымской войны 1853-1856 годов Черное море имело статус mare clausum*. Константинопольские проливы были закрыты для военных судов всех стран. Русские государственные деятели, в общем, смирились с тем, что на страже русского черноморского побережья стоит «швейцар в турецкой ливрее».
* «Закрытое море» (лат.) - море, для которого установлен особый правовой режим плавания.
Но затем события русско-японской войны, когда русскому командованию не удалось усилить 2-ю Тихоокеанскую эскадру З.П. Рожественского кораблями Черноморского флота (прежде всего из-за позиции Англии, настоявшей на неприкосновенности режима проливов), показали, что дальнейшее сохранение существующего положения вещей противоречит русским интересам.
Интерес к черноморской теме подогрела и нашумевшая статья П.Б. Струве «Великая Россия», напечатанная в январе 1908 года в «Русской Мысли». Касаясь внешнеполитического положения Российской империи, Струве утверждал, в частности, что дальнейшая русская экспансия на Дальнем Востоке и в Азии не имеет больших перспектив, поскольку не подкреплена культурным влиянием. По его мнению, Россия должна сосредоточить всю свою мощь на ином направлении.
«…Для создания Великой России, - писал Струве, - есть только один путь: направить все силы на ту область, которая действительно доступна реальному влиянию русской культуры. Эта область - весь бассейн Черного моря, то есть все европейские и азиатские страны, «выходящие» к Черному морю.
Здесь для нашего неоспоримого хозяйственного и экономического господства есть настоящий базис: люди, каменный уголь и железо. На этом реальном базисе - и только на нем - неустанной культурною работой, которая во всех направлениях должна быть поддержана государством, может быть создана экономически мощная Великая Россия…
Основой русской внешней политики должно быть, таким образом, экономическое господство России в бассейне Черного моря. Из такого господства само собой вытечет политическое и культурное преобладание России на всем так называемом Ближнем Востоке».
Младотурецкая революция придала новую остроту вопросу о проливах. В Петербурге многие были настроены на то, чтобы воспользоваться неопределенностью положения в Турции. Серьезно рассматривались планы вооруженного захвата проливов. Но по зрелому размышлению, на особом правительственном совещании с участием военных 3 августа 1908 года было признано, что в настоящее время «мы не готовы на какие-либо самостоятельные выступления, что дело вооруженного завладения Босфором приходится временно отложить и пока заняться разработкой подробного плана действий о мирном занятии Босфора без объявления войны Турции»*.
* Военные приготовления все же шли своим ходом. 11 августа 1908 г. начальник Главного управления Генерального штаба Ф.Ф. Палицын сообщал морскому министру И.М. Дикову о том, что «оперативные соображения требуют, чтобы при столкновении с Турцией мы были готовы перебросить одним рейсом один корпус войск, усиленный кавалерийской бригадой и обеспеченный месячным запасом. В круглых числах это составит около 1100 офицерских и классных чинов, 42 000 нижних чинов, 110 000 лошадей, 3000 орудий и повозок с 300 000 пудов груза продовольствия. Куда придется направить десант - к Босфору ли, к другому ли пункту малоазийского побережья - может указать лишь обстановка, при которой придется начать войну… Интересы первого эшелона сухопутных войск требуют, чтобы флот, обеспечив и облегчив высадку, способствовал бы падению босфорских батарей и оказал бы посильную помощь войскам при удержании захваченных позиций».
Следуя этой рекомендации, Извольский вступил в переписку с Эренталем, которая, в конце концов, и свела двух министров в замке Бухлау.
И вот они сидели напротив друг друга в Большом Рыцарском зале с высокими готическими сводами - двое немолодых уже мужчин с вполне мирной наружностью, готовые скрестить в дипломатическом турнире весь арсенал профессионального оружия - лесть, лживые обещания, скрытые угрозы.
Переговоры продолжались до вечера с перерывом в середине дня на завтрак и кратковременную прогулку в экипаже по окрестностям. Из соображений секретности решено было не вести стенограммы, а удовлетвориться устным, «джентльменским» соглашением. Впоследствии оба министра передавали суть состоявшейся между ними беседы с большими расхождениями. Со слов Извольского, «после весьма жаркого спора» состоялась полноценная сделка, где стороны взяли на себя твердые обязательства: Австрия получала Боснию и Герцеговину, Россия - согласие на пересмотр вопроса о Дарданеллах; оба вопроса должны были решиться на европейской конференции. Эренталь же утверждал, что никакого уговора не было, а имело место лишь обещание дружественной поддержки притязаний России на конференции, если таковая состоится. Попутно стороны согласились признать полную независимость Болгарии, формально все еще находившейся под турецким суверенитетом.
Расставшись с русским гостем, барон Эренталь тем же вечером выехал в Вену, а Извольский, переночевав в Бухлау, наутро отправился в дипломатическое турне по Европе с целью прощупать позицию ведущих держав. Очевидно, каждый из государственных мужей покинул замок в глубоком убеждении, что сумел навязать собеседнику свою точку зрения.
В последующие две недели настроение Извольского улучшалось день ото дня. В Германии и Италии у него состоялись две важные встречи - с Вильгельмом фон Шёном, статс-секретарем германского ведомства иностранных дел, и с итальянским министром иностранных дел Томмазо Титтони. Вопреки опасениям Извольского, ни тот, ни другой не возражали против изменения режима проливов в благоприятную для России сторону, оговорив, впрочем, необходимость соответствующих компенсаций для своих стран.
Тем временем от турецкого посла в Петербурге удалось добиться согласия на составление проекта русско-турецкого договора, одобряющего русскую формулировку о проливах. Николай II, которого Извольский наконец посвятил в ход своих переговоров с Эренталем, был чрезвычайно доволен результатами работы своего министра иностранных дел. «Это было решением векового вопроса», - несколько поспешно заявил он.
Дело оставалось за малым - получить одобрение Франции и Англии, союзников России по Антанте. Подчиненные Извольского в Петербурге получили указание подумать над тем, как лучше подготовить русское общественное мнение к тому обескураживающему факту, что Россия обеспечила свои интересы на Балканах за счет интересов «братской» Сербии.
С пьянящим чувством собственного величия Александр Петрович сел в парижский поезд. 4 октября, на станции Мо - одной из последних остановок перед французской столицей, - он вышел из вагона, чтобы купить свежие газеты, и не поверил своим глазам. Броские заголовки кричали о том, что Австро-Венгрия на днях объявит об аннексии Боснии и Герцеговины.
Оказалось, что Эренталь действовал, опираясь на свою трактовку исхода переговоров в Бухлау. Не отказываясь поддержать требования России на международной конференции, он, однако, не считал, что аннексия Боснии и Герцеговины должна быть жестко связана с созывом таковой конференции. Ему не стоило больших трудов убедить императора Франца-Иосифа поторопиться с присоединением турецко-сербских провинций.
Сделать официальное объявление о включении Боснии и Герцеговины в состав Австро-Венгрии было решено 7 октября. Австрийские послы в Германии, Петербурге, Англии, Франции и Италии получили предписание за день до назначенной даты вручить главам этих стран личные письма Франца-Иосифа с извещением о намерениях венского кабинета. Но французский президент Арман Фальер планировал провести 5 октября не в Париже, и тамошний австрийский посол, узнав об этом, сообщил ему о намеченной аннексии Боснии и Герцеговины несколько ранее предписанного срока - 3 октября. Фальер не счел нужным держать полученные сведения в секрете. Вот так и вышло, что на следующий день Извольский стал изумленным свидетелем обсуждения сенсационной новости во французской прессе.
Одновременно с аннексией Боснии и Герцеговины великий князь болгарский Фердинанд I Кобург объявил Болгарию независимой, а себя - «царем болгар». «Таким образом, на свете стало два царя: один царь русский, а другой - болгарский», - с меланхолической иронией прокомментировал эту новость Сергей Юльевич Витте.
С формальной стороны соглашение в Бухлау нарушено не было. Судя по всему, конкретные даты аннексии Боснии и Герцеговины на встрече русского и австрийского министров не обсуждались, а свои обещания насчет проливов Эренталь дезавуировать не собирался. Однако Извольский чувствовал себя обманутым, ибо теперь дело обстояло так, что австрийцы уже завладели своей частью добычи, а России предстояло еще много хлопот, чтобы получить причитавшуюся ей поживу. Более того, в случае созыва международной конференции нарушительницей Берлинского трактата фактически выступила бы одна Россия, так как действия Австрии и Болгарии по существу только закрепляли давно существующее положение.
После этого неприятности стали нарастать, как снежный ком. В Париже Извольского ждало новое разочарование. Французский министр иностранных дел Стефан Пишон в доверительной беседе выказал полное сочувствие русским планам. Однако официальную поддержку своей страны он обещал лишь в том случае, если Россия предварительно заручится согласием Англии.
Извольский устремился в Лондон. Он все еще надеялся на успех. Не далее как четыре месяца назад, в июне 1908 года, в Ревеле состоялось свидание Эдуарда VII с Николаем II. По его итогам было выпущено коммюнике, в котором сообщалось, что между Россией и Англией достигнуто полное согласие по всем международным проблемам. И действительно, британский монарх, верный духу Ревельских переговоров, убеждал министра иностранных дел Эдуарда Грея уступить Извольскому в вопросе о проливах. Но у Грея были свои соображения на этот счет. Он полагал, что если уж менять правовой режим проливов, то только в сторону их открытия для судов всех стран (фактически это означало, что в Черном море в любой момент мог появиться британский флот). Кроме того, младотурецкое правительство придерживалось тогда английской ориентации, и Грей боялся, что поддержка Англией русских требований толкнет Турцию в объятия Германии. Поэтому в Форин офис Извольского ждал решительный отказ. Напрасно он шантажировал Грея тем, что в случае провала своей миссии может быть заменен «реакционным» министром, который возьмет прогерманский курс; английский министр иностранных дел был неумолим, и Извольскому пришлось вернуться в Петербург с пустыми руками.
Дома его встретили неласково. Председатель Совета министров Петр Аркадьевич Столыпин и другие члены правительства узнали о переговорах в Бухлау из иностранных газет и были возмущены тем, что их не поставили заблаговременно в известность «о деле столь громадного исторического значения». На срочно собранном заседании они обрушились с резкой критикой на действия Извольского*.
* Извольский был «личным» министром Николая II, неподотчетным Совету министров, поскольку вопросы внешней политики находились исключительно в руках государя. Но после провала переговоров Извольского порядок ведения дел в МИД был изменен, и с конца 1908 г. внешнеполитические вопросы обсуждались в Совете министров, который нередко выносил по ним коллегиальные решения.
Вслед за министрами вознегодовали русская пресса и Государственная дума. В обществе еще не успели остыть славянофильские настроения, вызванные многолюдным всеславянским конгрессом в Праге, который состоялся летом того же года. Газеты и думские деятели метали громы и молнии в Австро-Венгрию и недоумевали относительно позиции, занятой главой русского министерства иностранных дел.
Извольский преисполнился холодной ярости. Эренталь превратился в его личного врага и «не джентльмена», как Александр Петрович с тех пор характеризовал его в письмах.
Ненависть диктовала политику мщения.
Поскольку о проливах больше нечего было и думать, Извольский задумал вырвать из австрийского горла заглоченный кусок, или, в крайнем случае, добиться компенсаций для Сербии. Теперь он был не прочь облачиться в тогу бескорыстного защитника балканских славян.
Почувствовав поддержку России, сербы возвысили голос против захвата Австро-Венгрией славянских областей. В ответ правящие круги Австро-Венгрии начали открытые военные приготовления. 19 марта 1909 года Эренталь послал Сербии ультиматум с требованием признать аннексию Боснии и Герцеговины, отвести войска от австрийской границы и прекратить националистическую шумиху в прессе.
Четырьмя днями спустя германский посол в Петербурге Фридрих фон Пурталес от имени своего правительства заявил, что сближение России с Англией и Францией «заставляет Германию, более чем когда-либо, тесно сблизиться с Австрией и принять за основание своей политики полнейшую солидарность во всех вопросах с Габсбургской монархией». В ультимативной форме он потребовал у Извольского безусловного признания Россией австрийской аннексии Боснии и Герцеговины, не скрыв от русского министра инструкции, полученной от германского канцлера Бернгарда фон Бюлова: «…Мы ожидаем точного ответа - да или нет; всякий уклончивый, условный или неясный ответ мы будем рассматривать как отказ. Тогда мы устранимся и предоставим события их собственному течению…».
Итак, немецкие дипломаты и военные впервые официально «оптировали» (сделали выбор) в пользу Австрии, вопреки заветам Бисмарка, предостерегавшего своих преемников о недопустимости германского вмешательства в русско-австрийский конфликт в том случае, если Россия не является нападающей стороной. «Мы верны друг другу, как Нибелунги», - заявил фон Бюлов.
В тот же день Австро-Венгрия объявила «состояние тревоги» для двух корпусов, расположенных на границе с Сербией.
Дело явно пахло порохом, а Россия к войне не готова - таково было единодушное мнение Совета министров. Поневоле пришлось уступить грубому шантажу. Вечером 22 марта, после доклада Извольского, Николай II телеграфировал германскому кайзеру о том, что Россия принимает германские требования. Между тем своей матери государь писал: «Форма и прием германского правительства их обращения к нам грубы, и мы этого не забудем… Такие способы действия приведут скорее к обратным результатам».
В ответном послании Вильгельм II выразил Николаю благодарность за уступчивость: «Европа теперь избавлена от ужасов всеобщей войны».
31 марта сербский посол в Вене специальной нотой известил Эренталя, что Сербия снимает все свои претензии относительно аннексии Боснии и Герцеговины. Балканский фитиль, едва вспыхнув, погас.
Поражение России в Боснийском кризисе газеты окрестили «дипломатической Цусимой». Репутация Извольского была погребена под лавиной упреков, которые обрушились на него справа и слева. Его отставка стала делом времени (в 1910 г. он был заменен С.Д. Сазоновым).
В отличие от своего незадачливого русского коллеги, барон Эренталь стяжал славу великого человека и графский титул. Через три года после окончания Боснийского кризиса он умер, гордый своими «бессмертными» историческими заслугами перед Габсбургской монархией. Ему не довелось узнать, что ближайшим следствием его блестящей «меттерниховской» политики стали Сараевское убийство, европейская бойня и крушение Австро-Венгерской империи.
Замок Бухлау