Сказочки про Ондрейкy, Василькy и Оксанкy
От nords_nisse
В то, что у свидомитов внезапно наступит просветление и они поймут, что их растили на про@б (чего, в общем, уже никто не скрывает) - я не верю. Люди двадцать три года изживали в себе мозги и, надо сказать, достигли в этом беспрецедентных успехов. Более того, события последних месяцев дают основания полагать, что без мозгов им живётся удобнее, комфортнее и, похоже, веселее.
Ну, веселее, так веселее…
[Ондрейкина цыбуля]Ондрейкина цыбуля
Жил в Киеве мальчик Ондрейко, двадцати девяти лет. Дуже он хотел, чтобы стало на Украине как в Европе и даже ещё краще - и люто боролся за то: написал на плакате чего хочет и ходил по улицам, хотел. И не ведал в пылу борьбы, что когда наступят холода, захочется ему внезапно есть.
Вот сидит Ондрейко, урчит животом, думает, как же ему кацапские танки останавливать, которые уже полгода на подходах к Киеву ожидаются. Открывается тут дверь и заходит английская баронесса с ведёрком печенья: «Кормись, Ондрейко! Питайся, только борьбы своей не прекращай!».
Повеселел Ондрейко, а тут просовывается в окно аж половина литовского генерала - и пакет с картохой протягивает: «Держись, Ондрейко! Не дай спуску ржавым москальским танкам!».
Совсем хорошо Ондрейке, да вдруг стук копыт - прискакал к его крыльцу настоящий венгерский мадьяр, бросил Ондрейке мешок почти новых шаровар, семь пар: «Мы за тобой, как за каменной стеной, Ондрейко! Не подведи!».
А следом приходит пан Збигнев, несёт Ондрейке цыбулю - одну, но дуже большую: «Ничего для тебя не жалко, Ондрейко, только в битве с московитами умри покрасивше!».
Стал Ондрейко с того дня бороться за счастье Украины пуще прежнего. Да только замечает он, что с припасами его что-то неладное творится. Сначала английские печеньки на нет изошли, потом почти сразу картоха иссякла. Осталось у Ондрейки семь пар венгерских шаровар - да цыбуля. Призадумался хлопец: когда ж он не уследил-то за гостинцами? Швыдко он занятый был. Позавчера, например, весь день ходил по Киеву фашистов искал, которые тупым рашкованам всюду мерещатся - ни одного не нашёл. А вчера с утра до ночи гиляку конструировал - тоже ни минуты свободного времени не выискал…
Понял Ондрейко, что дело тут не простое и пошел за советом к старому Понасу. Выслушал тот ондрейкину беду, вздохнул невесело: «Навели на тебя клятые москали голодомор, - говорит старый Понас. - Завелась в доме твоём нечисть, которая все припасы жрёт. Чтобы извести её, сделай ты, сынку, вот що. Вечером запали в кухне покрышку от «Запорожца», да накрой её большим козацким барабаном. А когда услышишь ночью шорох, хруст да чавканье - барабан тот откинь. И увидишь, какая падлюка тебя объедает. Говори тогда заветные слова, пока нечисть не сгинет!»…
(Ну правда же - неинтересно дальше читать, да? Никакой интриги. Ну ладно, добьем до дна.)
… Сделал Ондрейка, как велел ему старый Понас. И когда услышал ночью жор бесстыдный - откинул прочь большой козацкий барабан! Ой, диду-диду! Видит Ондрейко - стоит посреди кухни Человек-Колорад и ондрейкину цыбулю надкусает.
Закричал тут хлопец заветные слова: «Дякую тебя, Боже, що я не москаль! - кричит. - Панду геть! Ганьба!».
Тут Человек-Колорад завыл по-звериному и исчез. А Ондрейко пожелал себе спокойной перемоги и спать лёг.
Да только проснулся он утром, а у него во всех шароварах насрато.
[Василькин схрон]Василькин схрон
Жил мальчик Василько, разменял он четвёртый десяток и понял, что дуже хочет, чтобы Украина была свободной от клятых оккупантов-москалей. С лютой ненависти к ним пошёл он в лес, выбрал там большую поляну и выкопал на ней схрон.
Вот, сидит Василько в своём схроне, ждёт оккупантов, изучает карту Московской области, куда планирует послезавтра свою партизанскую борьбу перенести. Устанет Василько карту изучать - представляет, как он рашкованских спецназовцев будет одним только грозным взглядом в бегство обращать. Или возьмёт его в плен лично Путлер, начнёт пытать - а Василько ему ничего-ничего и не скажет…
Задремал так Василько в своём схроне. Просыпается - ночь глубокая, и как-то тревожно на душе. Прислушался - ничего.
Выглянул Василько наружу: пустая поляна, лес кругом, по опушке ведьма на бурсаке к себе в ПАСЕ торопится, спокойно всё. Тиха украинская ночь.
Вернулся Василько назад в схрон - и вдруг видит - ой, диду-диду! - высовывается из стены чёрная-чёрная рука. Не иначе, нашёл Васильку сам Путлер. Схватил Василько ту руку и цап её зубами! Завыло тут, затрещало кругом. Чувствует Василько - ещё одна рука из стены вылезла и за ногу его ухватила. А ещё две сзади к жопе тянутся. «Ну, - думает Василько, - пропадать мне! Тогда хоть поскачу напоследок!». Начал он скакать. Ослабли тут чёрные руки, отпустили Васильку.
«Тю! - говорят со всех сторон. - Це ж не Путлер, це ж наш хлопець!»…
Вылез из схрона Василько - и глазам не верит. Пришла в движение поляна, пришёл в движение лес, вся ридна Украина от горизонта до горизонта в движение пришла: всюду схроны распахиваются, отовсюду выходят борцы с кацапскими оккупантами. Так их много, схронов, так тесно друг к дружке жмутся, что стенки между ними - тоньше картона, рукой проткнуть можно.
С тех пор не видели больше Васильку. Остался он в своём схроне. Сидит там, оккупантов вылавливает, да борьбу свою знаменитую, партизанскую, в московскую область переносит.
[Оксанкина перемога]Оксанкина перемога
Жила девочка Оксанка, 1975 г.р. Дуже хотела она счастья для Украины - и добилась бы его, если бы не совки-ватники из рашки-парашки, которые Оксанке в том люто пакостили. Ох и била бы Оксанка совков-ватников, которые ей люто пакостили, если бы они из своей рашки-парашки носу казали.
Исстрадалась Оксанка, лицом потемнела, уж и новой баррикаде не рада. Как вдруг слышит она на заре: шумит Днепро. Скрежещет по днепровским порогам киль авианосца «Джордж Вашингтон». Поднимается он вверх по течению, а с ним - три ракетных эсминца и корабли прикрытия до кучи.
Спрыгнул с палубы прямо к Оксанке гарный хлопец. «Я, - говорит, - как есть капитан Бартоламью. Пришёл, Оксанка, конец твоим страданиям, не будут больше совки-ватники душу твою терзать. Стрельну я прямо сейчас по Москве крылатыми ракетами «Томагавк». Триста пятьдесят две штуки одним махом запульну, чтобы никакая кацапетовская «Сатана» не смогла бы их перехватить!».
Заплакала тут Оксанка от счастья, но говорит капитану ласково: «А как если Путяра в ответ ржавой рашкованской бомбой стрельнёт? У него сердца-то нету!».
«Не бойся, добрая Оксанка, - отвечает Бартоламью. - Закрою я тебя грудью-орденами, отведу удар. А потом поедем мы с тобой далеко-далеко, в Ивано-Франковск, будешь ты там в цветных лентах ходить, красивая, а я тобой любоваться буду и от лучевой болезни умирать. Широко заживём!».
Вот нацелил капитан Бартоламью триста пятьдесят два «Томагавка» на поганую Москву, прямо на клятую кремлюку - и рукой махнул, и полетели ракеты с ядерными боеголовками решать все Оксанкины проблемы: «Разом нас богато!».
Как вдруг вскинулась Оксанка, застонала глухо. Ведь там, в поганой Москве, не только путлерские рабы-ватники, там ведь не меньше десятка людей, которых жалко Оксанке терять.
«Стойте, соколы! - кричит она вослед «Томагавкам». - Как уберечь мне Макаревича с Шевчуком?! Как Гнедопыхина от верной гибели спасти?! Да ведь в Москве сейчас «Океян Ельзи», который кацапы обманом и угрозами к себе на гастроль завлекли! Не хочу их всех жизней лишать!».
«Ничего-ничего, добрая Оксанка, - кричат ей из Москвы Макаревич с Гнедопыхиным. - Разве ж это жизнь у нас тут? Рази прямо в нас своими ракетами! Так, чтобы половину сразу в брызги распылило, а остальных позже чудовищными рентгенами в пепел пережгло! Потому не видим мы большего счастья, Оксанка, чем за твою евроинтеграцию смерть принять нелепую и ужасную! Слава Украине!».
«Героям слава!» - плачет Оксанка. Уткнулась она лицом в передник, ждёт взрывной волны. А той всё нет и нет. Подняла дывчина голову, смотрит в сторону клятой Московии - нет, не вырастает над кремлюкой рощица ядерных грибов, не пузырится Красная площадь от необыкновенных температур.
Пригляделась Оксанка - ой, диду-диду! - нет больше «Томагавков» с ядерными боеголовками. Как только пересекли они границу, так начали их совки-ватники, по своему обыкновению, распиливать. И где-то между Старым Осколом и Тулой все ядерные боеголовки с тех крылатых ракет вчистую спиздили. Падают теперь на поганый московский асфальт трубы железные, совсем почти без начинки. А всего обиднее - что по друзьям Оксанки они всё же нет-нет, да попадают, как те и просили. Макаревичу рёбра перебило, Гнедопыхину ноздрю оцарапало. «Океяну Ельзи» раскуроченная ракета прямо в барабан воткнулась. И даже Акунину - бывалому, вроде бы, человеку - гептиловой струёй седую шерсть на спине опалило.
А на Спасской башне, верхом, лапти свесив, Путлер сидит, на балалайке тренькает и хохочет нечеловеческим голосом.
Поняла тут Оксанка, кто в России есть главная сатана.
В то, что у свидомитов внезапно наступит просветление и они поймут, что их растили на про@б (чего, в общем, уже никто не скрывает) - я не верю. Люди двадцать три года изживали в себе мозги и, надо сказать, достигли в этом беспрецедентных успехов. Более того, события последних месяцев дают основания полагать, что без мозгов им живётся удобнее, комфортнее и, похоже, веселее.
Ну, веселее, так веселее…
[Ондрейкина цыбуля]Ондрейкина цыбуля
Жил в Киеве мальчик Ондрейко, двадцати девяти лет. Дуже он хотел, чтобы стало на Украине как в Европе и даже ещё краще - и люто боролся за то: написал на плакате чего хочет и ходил по улицам, хотел. И не ведал в пылу борьбы, что когда наступят холода, захочется ему внезапно есть.
Вот сидит Ондрейко, урчит животом, думает, как же ему кацапские танки останавливать, которые уже полгода на подходах к Киеву ожидаются. Открывается тут дверь и заходит английская баронесса с ведёрком печенья: «Кормись, Ондрейко! Питайся, только борьбы своей не прекращай!».
Повеселел Ондрейко, а тут просовывается в окно аж половина литовского генерала - и пакет с картохой протягивает: «Держись, Ондрейко! Не дай спуску ржавым москальским танкам!».
Совсем хорошо Ондрейке, да вдруг стук копыт - прискакал к его крыльцу настоящий венгерский мадьяр, бросил Ондрейке мешок почти новых шаровар, семь пар: «Мы за тобой, как за каменной стеной, Ондрейко! Не подведи!».
А следом приходит пан Збигнев, несёт Ондрейке цыбулю - одну, но дуже большую: «Ничего для тебя не жалко, Ондрейко, только в битве с московитами умри покрасивше!».
Стал Ондрейко с того дня бороться за счастье Украины пуще прежнего. Да только замечает он, что с припасами его что-то неладное творится. Сначала английские печеньки на нет изошли, потом почти сразу картоха иссякла. Осталось у Ондрейки семь пар венгерских шаровар - да цыбуля. Призадумался хлопец: когда ж он не уследил-то за гостинцами? Швыдко он занятый был. Позавчера, например, весь день ходил по Киеву фашистов искал, которые тупым рашкованам всюду мерещатся - ни одного не нашёл. А вчера с утра до ночи гиляку конструировал - тоже ни минуты свободного времени не выискал…
Понял Ондрейко, что дело тут не простое и пошел за советом к старому Понасу. Выслушал тот ондрейкину беду, вздохнул невесело: «Навели на тебя клятые москали голодомор, - говорит старый Понас. - Завелась в доме твоём нечисть, которая все припасы жрёт. Чтобы извести её, сделай ты, сынку, вот що. Вечером запали в кухне покрышку от «Запорожца», да накрой её большим козацким барабаном. А когда услышишь ночью шорох, хруст да чавканье - барабан тот откинь. И увидишь, какая падлюка тебя объедает. Говори тогда заветные слова, пока нечисть не сгинет!»…
(Ну правда же - неинтересно дальше читать, да? Никакой интриги. Ну ладно, добьем до дна.)
… Сделал Ондрейка, как велел ему старый Понас. И когда услышал ночью жор бесстыдный - откинул прочь большой козацкий барабан! Ой, диду-диду! Видит Ондрейко - стоит посреди кухни Человек-Колорад и ондрейкину цыбулю надкусает.
Закричал тут хлопец заветные слова: «Дякую тебя, Боже, що я не москаль! - кричит. - Панду геть! Ганьба!».
Тут Человек-Колорад завыл по-звериному и исчез. А Ондрейко пожелал себе спокойной перемоги и спать лёг.
Да только проснулся он утром, а у него во всех шароварах насрато.
[Василькин схрон]Василькин схрон
Жил мальчик Василько, разменял он четвёртый десяток и понял, что дуже хочет, чтобы Украина была свободной от клятых оккупантов-москалей. С лютой ненависти к ним пошёл он в лес, выбрал там большую поляну и выкопал на ней схрон.
Вот, сидит Василько в своём схроне, ждёт оккупантов, изучает карту Московской области, куда планирует послезавтра свою партизанскую борьбу перенести. Устанет Василько карту изучать - представляет, как он рашкованских спецназовцев будет одним только грозным взглядом в бегство обращать. Или возьмёт его в плен лично Путлер, начнёт пытать - а Василько ему ничего-ничего и не скажет…
Задремал так Василько в своём схроне. Просыпается - ночь глубокая, и как-то тревожно на душе. Прислушался - ничего.
Выглянул Василько наружу: пустая поляна, лес кругом, по опушке ведьма на бурсаке к себе в ПАСЕ торопится, спокойно всё. Тиха украинская ночь.
Вернулся Василько назад в схрон - и вдруг видит - ой, диду-диду! - высовывается из стены чёрная-чёрная рука. Не иначе, нашёл Васильку сам Путлер. Схватил Василько ту руку и цап её зубами! Завыло тут, затрещало кругом. Чувствует Василько - ещё одна рука из стены вылезла и за ногу его ухватила. А ещё две сзади к жопе тянутся. «Ну, - думает Василько, - пропадать мне! Тогда хоть поскачу напоследок!». Начал он скакать. Ослабли тут чёрные руки, отпустили Васильку.
«Тю! - говорят со всех сторон. - Це ж не Путлер, це ж наш хлопець!»…
Вылез из схрона Василько - и глазам не верит. Пришла в движение поляна, пришёл в движение лес, вся ридна Украина от горизонта до горизонта в движение пришла: всюду схроны распахиваются, отовсюду выходят борцы с кацапскими оккупантами. Так их много, схронов, так тесно друг к дружке жмутся, что стенки между ними - тоньше картона, рукой проткнуть можно.
С тех пор не видели больше Васильку. Остался он в своём схроне. Сидит там, оккупантов вылавливает, да борьбу свою знаменитую, партизанскую, в московскую область переносит.
[Оксанкина перемога]Оксанкина перемога
Жила девочка Оксанка, 1975 г.р. Дуже хотела она счастья для Украины - и добилась бы его, если бы не совки-ватники из рашки-парашки, которые Оксанке в том люто пакостили. Ох и била бы Оксанка совков-ватников, которые ей люто пакостили, если бы они из своей рашки-парашки носу казали.
Исстрадалась Оксанка, лицом потемнела, уж и новой баррикаде не рада. Как вдруг слышит она на заре: шумит Днепро. Скрежещет по днепровским порогам киль авианосца «Джордж Вашингтон». Поднимается он вверх по течению, а с ним - три ракетных эсминца и корабли прикрытия до кучи.
Спрыгнул с палубы прямо к Оксанке гарный хлопец. «Я, - говорит, - как есть капитан Бартоламью. Пришёл, Оксанка, конец твоим страданиям, не будут больше совки-ватники душу твою терзать. Стрельну я прямо сейчас по Москве крылатыми ракетами «Томагавк». Триста пятьдесят две штуки одним махом запульну, чтобы никакая кацапетовская «Сатана» не смогла бы их перехватить!».
Заплакала тут Оксанка от счастья, но говорит капитану ласково: «А как если Путяра в ответ ржавой рашкованской бомбой стрельнёт? У него сердца-то нету!».
«Не бойся, добрая Оксанка, - отвечает Бартоламью. - Закрою я тебя грудью-орденами, отведу удар. А потом поедем мы с тобой далеко-далеко, в Ивано-Франковск, будешь ты там в цветных лентах ходить, красивая, а я тобой любоваться буду и от лучевой болезни умирать. Широко заживём!».
Вот нацелил капитан Бартоламью триста пятьдесят два «Томагавка» на поганую Москву, прямо на клятую кремлюку - и рукой махнул, и полетели ракеты с ядерными боеголовками решать все Оксанкины проблемы: «Разом нас богато!».
Как вдруг вскинулась Оксанка, застонала глухо. Ведь там, в поганой Москве, не только путлерские рабы-ватники, там ведь не меньше десятка людей, которых жалко Оксанке терять.
«Стойте, соколы! - кричит она вослед «Томагавкам». - Как уберечь мне Макаревича с Шевчуком?! Как Гнедопыхина от верной гибели спасти?! Да ведь в Москве сейчас «Океян Ельзи», который кацапы обманом и угрозами к себе на гастроль завлекли! Не хочу их всех жизней лишать!».
«Ничего-ничего, добрая Оксанка, - кричат ей из Москвы Макаревич с Гнедопыхиным. - Разве ж это жизнь у нас тут? Рази прямо в нас своими ракетами! Так, чтобы половину сразу в брызги распылило, а остальных позже чудовищными рентгенами в пепел пережгло! Потому не видим мы большего счастья, Оксанка, чем за твою евроинтеграцию смерть принять нелепую и ужасную! Слава Украине!».
«Героям слава!» - плачет Оксанка. Уткнулась она лицом в передник, ждёт взрывной волны. А той всё нет и нет. Подняла дывчина голову, смотрит в сторону клятой Московии - нет, не вырастает над кремлюкой рощица ядерных грибов, не пузырится Красная площадь от необыкновенных температур.
Пригляделась Оксанка - ой, диду-диду! - нет больше «Томагавков» с ядерными боеголовками. Как только пересекли они границу, так начали их совки-ватники, по своему обыкновению, распиливать. И где-то между Старым Осколом и Тулой все ядерные боеголовки с тех крылатых ракет вчистую спиздили. Падают теперь на поганый московский асфальт трубы железные, совсем почти без начинки. А всего обиднее - что по друзьям Оксанки они всё же нет-нет, да попадают, как те и просили. Макаревичу рёбра перебило, Гнедопыхину ноздрю оцарапало. «Океяну Ельзи» раскуроченная ракета прямо в барабан воткнулась. И даже Акунину - бывалому, вроде бы, человеку - гептиловой струёй седую шерсть на спине опалило.
А на Спасской башне, верхом, лапти свесив, Путлер сидит, на балалайке тренькает и хохочет нечеловеческим голосом.
Поняла тут Оксанка, кто в России есть главная сатана.