Пусто без Китежа. Тоскливо.
Русский мыслит и чувствует не национально, а территориально, или, что то же самое, телесно, т. е. державно. Вот когда мы так мыслим и чувствуем, мы - русские, и есть что-то, что мы не можем не знать, но не сознанием, а телом, вернее, сутью тела, нутром. А кто ты там национально - это дело десятое.
Ты русский, т. е. ты здесь, в Расторгуево, чувствуешь, что тебе никак нельзя без Босфора, что без него тебе сапоги ноги жмут, ходить неудобно, дышать трудно. Или какие-то там острова Курильской гряды. Ведь эти острова - это не острова, а ворот косоворотки. Без них ворот тугой, он тебе на горло давит. Вот если он тебе мешает, ты русский, а если у России ногу отняли, а у тебя пальцы не болят, то ты русскоязычный. И сколько бы ты потом ни вчитывался в письмена русской идеи, расшифровать их будет трудно, потому что это - письмена не твоей души. Вот, например, Иван Киреевский. Приехал он в Германию и видит, что все здесь хорошо. И Гегель ему руку жмет, и Шлейермахер ему улыбается.
А он капризничает и немцев дураками называет. И все ему не так, и ничто ему не мило. Киреевский был молод, а значит, глуп, вернее, наивен. Он в Европе искал цельности, непосредственного и того, что внутри. А внутри у нее пусто, потому что, если бы она была не пустой, то она была бы глупой, т. е. у нее не было бы рациональности. А за рациональность, за оформление внешнего, вернее, за мир явлений, нужно платить. Чем? Дуальностью, т. е. расколом мира на две половины, на субъект и на объект. Ну, да ладно, мир раскололи. Но человека-то зачем делить? Вот и разозлился Иван Киреевский на немцев и дубинами их назвал, а сам затем двенадцать лет у себя в деревне сидел и молчал, а потом теорию целостного человека сочинил.
Иначе говоря, если человек что-то знает, то не умом, а всем тем, что он есть, собой целым, поэтому истина - не дело, логики, она живая, к ней ближе святой, чем ученый.
Вот все говорят: «гражданское общество», «гражданское общество», а для того, чтобы оно появилось, нужно было города огораживать, изгороди ставить, а мы не ставили, и у нас сгущения масс не происходило, т. е. у всех во всеобщей толкотне и сумятице что-то толковое, какая-то мысль держалась, а у нас не держалась. От наших городов толка не было, они ветрами продувались, в них потолковать не с кем было. Например, захотел как-то А. Хомяков по душам поговорить, а не с кем. Он и поехал к Шеллингу душу отвести. Нам задушевную беседу провести не с кем. А мы хотим гражданское общество строить.
В общине - народ, в обществе - массы, т. е. община уберегала нас от того, что производит массу, кочевую орду, неопределенных личностей. В обществе господствует другой, в нем власть другого и поэтому в нем преобладает внешнее. А в общине - ты сам, т. е. своей субъективностью стираешь следы другого. Здесь доминирует внутреннее, т. е. существует, по крайней мере, два типа социальности: в одном случае - коллектив, в другом - собор, в первом - право, во втором - мораль. В обществе внешнее стоит над внутренним, в общине - внутреннее над внешним. В гражданском обществе рационализируется зависимость от внешнего мира. И это право. В общине реализуется независимость от внешнего мира. И это мораль, т. е. мораль и есть то, что делает нас независимыми, от внешнего мира. Европа выбрала первое, Россия - второе (вообще-то лучше бы она не выбирала, но она выбрала, и теперь уже с этим ничего поделать нельзя). И вот эта неотвратимость кодируется в русском умострое разными загадочными словами. Например, соборностью. Правда, для того чтобы она, соборность, была, нужна любовь, внутри которой возможно свободное единение многих, т. е. любовь - это не психологическое состояние, а структура бытия русских. Нет этого бытия - и нет русских. Вот не было любви, и никакого собора не получилось у Алексея Хомякова с Шеллингом.
И отставной поручик с чем приехал, с тем и уехал, и все потому, что органически целого бытия не оказалось, - почвы не было, почва - это условие того, чтобы что-то могло состояться без посредников.
Как много стало посредников, как мало непосредственного, т. е. чувств. Везде сознание, во все оно вмешивается, а в почве важна ее бессознательность, т. е. искренность.
Или личность. Если она бытийствует исполнением самости, это одно. Это Европа. Если она бытийствует исполнением отказа от самости, это другое. Это Россия. Отказ от личности - предельный способ существования личности потому, что в нас появляется то, что может быть, если есть во имя, а «во имя» дает отречение от себя. Иначе говоря, это дает община, а не общество, и поэтому, например, община выше личности, вернее, она сама как личность. Есть в ней что-то мис-териальное, какой-то символический код. Да вот декодировать его некому.
Ф.Гиренок