К вопросу о "государственной идеологии"
Это классический случай попытки формализации неформализуемых понятий (существующих в рамках нечеткой логики и нечетких множеств).
Практически для любой дефиниции, относящейся к гуманитарной области, можно отыскать массу конкретных контрпримеров, ее опровергающих/под это определение не подпадающих. А идеологии, как предельно общего гуманитарного концепта, это касается в первую очередь.
Т.е общая идеология может иметь место для народа в общем и целом, но как нечто предельно неформализованное, на уровне ощущения, юнговских архетипов, если угодно. Огусударствление же идеологии подразумевает как раз ее формализацию и обюрокрачивание. А любая формализация/конкретизация будет вызывать у народа ощущение лжи, поскольку - см. 3-е предложение.
И, кстати, по этим же причинам идеологии здоровая эклектика (в разумных пределах) не только не вредит, но даже полезна.
Идеология не может быть написана и оформлена отдельным документом. Это смешно. А вот размазанной может быть по десяткам доктрин различных социальных институтов. Это так.
Пока что нам не помешала бы просто цензура. Цензура, защищающая охаивание государства, как института. Истории. Морали.
[Spoiler (click to open)]
Вон, даже ПушкинЪ писал когда-то:
"Цензура есть установление благодетельное, а не притеснительное; она есть верный страж благоденствия частного и государственного" (7;409) - сказано, как для учебника.
"Никакая власть не может устоять противу всеразрушительного действия типографического снаряда. Уважайте класс писателей, но не допускайте же его овладеть вами совершенно! …Разве речь и рукопись не подлежат закону? Всякое правительство вправе не позволять проповедовать на площадях, что кому в голову придет… Закон не только наказывает, но и предупреждает. Это его благодетельная сторона"(7;300-301). Логика железная: государство должно следить за соблюдением норм, в том числе и нравственных.
"Один из великих наших сограждан сказал однажды мне, что если у нас была бы свобода книгопечатания, то он с женой и детьми уехал бы в Константинополь. Неуважение к чести граждан и удобность клеветы суть один из главнейших невыгод свободы печати" (7;201), - добавляет поэт. Как все-таки хорошо он понимал суть демократических институтов! "Удобность клеветы" приводит к тому, что к власти приходят те, кто лучше умеет оклеветать, кто готов перешагнуть через это, кто имеет дерзость, для кого ничего святого не существует и не останавливает. И наоборот, при такой системе скромность и кротость тут же будут подавлены и выжаты из общественного поля.
Пушкин четко разделял, что должно защищаться цензурой: "противное вере, правительству, нравственности и чести личной" (7;409). Как видим, на первом месте - вера, далее - государство и личность.
Пушкин приводит пример наступления либерализма в литературе. "Французские журналы извещают нас о скором появлении "Записок Самсона, парижского палача". Этого должно было ожидать. Вот до чего довела нас жажда новизны и сильных впечатлений. После соблазнительных Исповедей философии ХVIII в. явились политические, не менее соблазнительные откровения. Мы не довольствовались видеть людей известных в колпаке, мы захотели последовать за ними в их спальню и далее. Когда нам и это надоело, явилась толпа людей темных с позорными своими сказаниями. Но мы не остановились на безстыдных записках Казановы… Мы кинулись на плутовские признания полицейского шпиона… Поэт Гюго не постыдился в нем искать вдохновений для романа, исполненного грязи. Недоставало палача… Наконец и он явился, и к стыду нашему скажем, что успех его "Записок" кажется несомнительным. Не завидуем людям, которые, основав свои расчеты на безнравственности нашего любопытства, посвятили свое перо"… (7;104-105).
"Представьте себе человека без имени и пристанища, живущего ежедневными донесениями,…отъявленного плута, столь же безстыдного, как и гнусного, и потом вообразите себе, если можете, что должны быть нравственные сочинения такого человека" (7;147).