Иллюстрации vs. текст
Делала иллюстрации к сказкам. Это оказалось совсем непросто, т.к. нужно как-то выразить идею сказки (сказки короткие) одной картинкой и в заданном разрешении. Много времени уходит на поиск идеи, хотя в голове вроде картинка то созрела, а начинаешь делать, что-то где-то не так. К тому же техника подводит жутко, поэтому все приходится делать вручную, где нет копи-паст-ката, а есть бумага, карандаш, ластик и кисточки с красками. Несмотря ни на что, это все очень интересно и затягивает с головой! С одной стороны вроде и получается, а с другой стороны я сама результатом не очень довольна, т.к. в отрыве от текста эти картинки не несут никакой идеи, это именно иллюстрации. Роден объяснил, в чем дело :)
... Я, впрочем, не отрицаю, что полезно осмыслить различия между выразительными средствами литературы и изящных искусств.
Прежде всего, особенность литературы в том, что она может выражать идеи, не прибегая к образам. Например, сказать, что «глубокое размышление зачастую приводит к бездействию», и при этом нет нужды изображать погруженную в раздумья женщину.
И эта способность жонглировать абстракциями посредством слов, возможно, дает литературе преимущество в сфере мысли перед другими искусствами.
Еще следует заметить, что для литературы характерно развитие истории, которая имеет начало, середину и конец. В ней связываются различные события и выводится заключение. Есть персонажи, которые совершают различные действия, и показаны последствия их поступков. Описанные в литературе сцены усиливают друг друга благодаря определенному расположению, они приобретают конкретное значение лишь лишь в связи с той ролью, которую они играют в развитии интриги.
В пластических искусствах дело обстоит иначе. В них всегда предстает одна-единственная фаза действия. Вот почему художники и скульпторы совершают ошибку, когда нередко заимствуют у писателей их сюжеты. Художник, воплощая часть повествования, на самом деле должен опираться на знание текста в целом. Необходимо, чтобы его работа основывалась на литературном источнике: вещь обретает всю полноту значения, лишь будучи освещенной предыдущими и последующими событиями.
Когда художник Деларош представляет сюжет Шекспира или, скорее, его бледного подражателя Казимира Делавиня, изображая детей Эдуарда прижимающимися друг к другу, то, чтобы проникнуться интересом к этому зрелищу, необходимо знать, что перед нами наследники трона, заключенные в тюрьму, и что в камере внезапно появились наемные убийцы, подосланные узурпатором.
Когда Делакруа - прошу прощения за то, что упоминаю гения рядом с этой посредственностью Деларошем, - заимствует из «Дон-Жуана» лорда Байрона сюжет кораблекрушения и показывает нам шлюпку в штормящем море, сидящих в ней матросов, по очереди вытягивающих из шляпы клочки бумаги, то для понимания этой сцены необходимо знать, что несчастные, погибающие с голоду, решают, кто из них послужит пищей для оставшихся.
При трактовке литературных сюжетов оба художника допустили одну и ту же ошибку: их произведения сами по себе не несут законченного смысла.
И все же картина Делароша плоха, поскольку рисунок холоден, цвет суховат, а чувства мелодраматичны, в то время как Делакруа очарователен: шлюпка на его карт инее и впрямь качается на морских волнах, голод и отчаяние превратили лица потерпевших кораблекрушение в трагические маски, а мрачное бешенство красочной палитры предвещает какое-то ужасное преступление. И если сюжет байроновской поэмы в картине как бы оборван, то зато здесь нашла воплощение душа художника - лихорадочная, суровая и возвышенная.
Мораль, вытекающая из этих двух примеров: можно по зрелом размышлении установить в искусстве, казалось бы, самые разумные запреты и тогда на законных основаниях упрекать посредственность в их нарушении, но - самое удивительное - гений может нарушать их практически безнаказанно.
Осматривая во время речи Родена мастерскую, я натолкнулся на гипсовую копию «Уголино».
Это фигура, исполненная грандиозного реализма. Она вовсе не напоминает скульптурную группу Карпо - в ней больше патетики, если это возможно. В творении Карпо пизанский граф вне себя от ярости, голода, ему мучительно видеть своих детей на краю гибели, он в отчаянии впивается (зубами) в свои кулаки.
У Родена изображен позднейший момент драмы. Дети Уголино, лежащие на земле, мертвы, их отец, мучимый голодом, впал в звериное состояние и на четвереньках подполз к их телам, склонился к вожделенной плоти и тут же резко отпрянул. В нем происходит жестокая борьба: звериному, требующему насыщения началу противостоит мыслящее, любящее существо, в котором все содрогается от подобного кощунства. Невероятное потрясающее зрелище!
- Вот пример, который как и «Кораблекрушение» (из «Дон-Жуана»), подтверждает ваши слова.
Конечно, необходимо прочесть «Божественную комедию», чтобы представить себе причины и условия мученической драмы Уголино, но даже если не знать дантовских терцин, и то невозможно остаться равнодушным к ужасным внутренним терзаниям, исказившим его черты.
- По правде сказать, если литературный сюжет достаточно известен, художник может интерпретировать его, не боясь быть непонятым, - заметил Роден. - Но, по-моему, все же лучше, когда творения художника или скульптора интересны сами по себе. Искусство в состоянии возбуждать мысли и мечты, не прибегая ни в коей мере к помощи литературы. Вместо того, чтобы иллюстрировать сцены из поэм, можно прибегнуть к прозрачным символам, вовсе не подразумевающим письменного текста…
Огюст Роден "Беседы об искусстве"
... Я, впрочем, не отрицаю, что полезно осмыслить различия между выразительными средствами литературы и изящных искусств.
Прежде всего, особенность литературы в том, что она может выражать идеи, не прибегая к образам. Например, сказать, что «глубокое размышление зачастую приводит к бездействию», и при этом нет нужды изображать погруженную в раздумья женщину.
И эта способность жонглировать абстракциями посредством слов, возможно, дает литературе преимущество в сфере мысли перед другими искусствами.
Еще следует заметить, что для литературы характерно развитие истории, которая имеет начало, середину и конец. В ней связываются различные события и выводится заключение. Есть персонажи, которые совершают различные действия, и показаны последствия их поступков. Описанные в литературе сцены усиливают друг друга благодаря определенному расположению, они приобретают конкретное значение лишь лишь в связи с той ролью, которую они играют в развитии интриги.
В пластических искусствах дело обстоит иначе. В них всегда предстает одна-единственная фаза действия. Вот почему художники и скульпторы совершают ошибку, когда нередко заимствуют у писателей их сюжеты. Художник, воплощая часть повествования, на самом деле должен опираться на знание текста в целом. Необходимо, чтобы его работа основывалась на литературном источнике: вещь обретает всю полноту значения, лишь будучи освещенной предыдущими и последующими событиями.
Когда художник Деларош представляет сюжет Шекспира или, скорее, его бледного подражателя Казимира Делавиня, изображая детей Эдуарда прижимающимися друг к другу, то, чтобы проникнуться интересом к этому зрелищу, необходимо знать, что перед нами наследники трона, заключенные в тюрьму, и что в камере внезапно появились наемные убийцы, подосланные узурпатором.
Когда Делакруа - прошу прощения за то, что упоминаю гения рядом с этой посредственностью Деларошем, - заимствует из «Дон-Жуана» лорда Байрона сюжет кораблекрушения и показывает нам шлюпку в штормящем море, сидящих в ней матросов, по очереди вытягивающих из шляпы клочки бумаги, то для понимания этой сцены необходимо знать, что несчастные, погибающие с голоду, решают, кто из них послужит пищей для оставшихся.
При трактовке литературных сюжетов оба художника допустили одну и ту же ошибку: их произведения сами по себе не несут законченного смысла.
И все же картина Делароша плоха, поскольку рисунок холоден, цвет суховат, а чувства мелодраматичны, в то время как Делакруа очарователен: шлюпка на его карт инее и впрямь качается на морских волнах, голод и отчаяние превратили лица потерпевших кораблекрушение в трагические маски, а мрачное бешенство красочной палитры предвещает какое-то ужасное преступление. И если сюжет байроновской поэмы в картине как бы оборван, то зато здесь нашла воплощение душа художника - лихорадочная, суровая и возвышенная.
Мораль, вытекающая из этих двух примеров: можно по зрелом размышлении установить в искусстве, казалось бы, самые разумные запреты и тогда на законных основаниях упрекать посредственность в их нарушении, но - самое удивительное - гений может нарушать их практически безнаказанно.
Осматривая во время речи Родена мастерскую, я натолкнулся на гипсовую копию «Уголино».
Это фигура, исполненная грандиозного реализма. Она вовсе не напоминает скульптурную группу Карпо - в ней больше патетики, если это возможно. В творении Карпо пизанский граф вне себя от ярости, голода, ему мучительно видеть своих детей на краю гибели, он в отчаянии впивается (зубами) в свои кулаки.
У Родена изображен позднейший момент драмы. Дети Уголино, лежащие на земле, мертвы, их отец, мучимый голодом, впал в звериное состояние и на четвереньках подполз к их телам, склонился к вожделенной плоти и тут же резко отпрянул. В нем происходит жестокая борьба: звериному, требующему насыщения началу противостоит мыслящее, любящее существо, в котором все содрогается от подобного кощунства. Невероятное потрясающее зрелище!
- Вот пример, который как и «Кораблекрушение» (из «Дон-Жуана»), подтверждает ваши слова.
Конечно, необходимо прочесть «Божественную комедию», чтобы представить себе причины и условия мученической драмы Уголино, но даже если не знать дантовских терцин, и то невозможно остаться равнодушным к ужасным внутренним терзаниям, исказившим его черты.
- По правде сказать, если литературный сюжет достаточно известен, художник может интерпретировать его, не боясь быть непонятым, - заметил Роден. - Но, по-моему, все же лучше, когда творения художника или скульптора интересны сами по себе. Искусство в состоянии возбуждать мысли и мечты, не прибегая ни в коей мере к помощи литературы. Вместо того, чтобы иллюстрировать сцены из поэм, можно прибегнуть к прозрачным символам, вовсе не подразумевающим письменного текста…
Огюст Роден "Беседы об искусстве"