Сегодня исполняется 28 лет со дня Чернобыльской трагедии...
В ночь на 26 апреля 1986 года на четвертом энергоблоке Чернобыльской АЭС произошел взрыв, в результате которого был разрушен реактор. Авария стала крупнейшей техногенно-экологической катастрофой современности.
По данным экспертов, в результате аварии на Чернобыльской АЭС суммарный выброс радиоактивных веществ составил около 50 миллионов кюри, что равнозначно 500 атомным бомбам, сброшенным в 1945 году на Хиросиму. Радиоактивному загрязнению подверглось 155 тысяч квадратных километров территории с населением 6 миллионов 945 тысяч человек.
В 1986-1987 годах в работах по ликвидации последствий аварии участвовали около 600 тысяч человек, 200 тысяч из них получили повышенные дозы облучения. По официальным данным, в целом в результате чернобыльской аварии пострадало около 5 миллионов человек.
Чернобыльская трагедия объединила людей из всех республик СССР, которые вместе ликвидировали самые страшные последствия общей беды.
Многих ликвидаторов аварии на Чернобыльской АЭС уже нет в живых, другие - инвалиды...
Вспомним сегодня всех, кто участвовал в ликвидации последствий трагедии и отдал жизнь за то, чтобы она не стала еще более серьезной!
ВЕЧНАЯ ПАМЯТЬ!!!!!
Есть катастрофа и есть последствия этой катастрофы. Много фильмов созданы уже через годы после взрыва четвертого блока Чернобыльской АЭС. Но лишь немного людей были свидетелями самой трагедии. Лишь две киногруппы прорвались через чиновнические препятствования, одной из них была команда режиссера "Укркинохроники" Владимира Шевченко. 14 мая 1986 года они выехали на съемки на станцию и следующие сто дней провели рядом с пожарниками, энергетиками, военными, дозиметристами и атомщиками, которые ликвидировали последствия взрыва на ЧАЭС. Все они понимали опасность, которой подвергались. Кто-то выполнял приказ, кто-то не имел выбора, но среди кинематографистов были только те, кто приехал сюда по собственной воле. Более того, Шевченко вел настоящую осаду многочисленных, но необходимых инстанций, чтобы попасть в эпицентр катастрофы. Уже в больничной палате, получив большую дозу радиации, режиссер записал в дневнике: "Если кто-то скажет мне, что если бы не лез, был бы с легким, немедленно отвечу: лучше без легкого, чем, как некоторые, без чести".
Съемки велись непрерывно в самих опасных зонах, где под ногами еще дымили обломки графита... Двадцать тысяч метров пленки. Снятые из вертолета кадры над разрушенным реактором были сожжены радиацией и пленку забраковали. Но режиссер поставил кадры с засветкой в монтаж и на экране они появляются под частые удары счетчика Гейгера.
Все, что имело отношение к Чернобылю, тщательным образом фильтровалось властью: все печатные, аудио-, фото- и видеоматериалы должны были проходить специально созданную Межведомственную группу экспертов, в которую входили представители тридцати трёх министерств и ведомств. После этого свое разрешение должны были дать ЦК, Политбюро, Главлит и Госкино. Конечно, госструктуры рассчитывали на то, что советские творцы будут прославлять героический труд ликвидаторов и свое руководство, которое их направляет на путь подвига. Режиссер отстаивал право на честный взгляд, потому что по отношению к людям, которые работали и умирали там, на ЧАЭС, другая позиция была бы преступлением. В результате длительной борьбы, фильм таки вышел на экран, порезанный, но не фальшивый. И последний.
О том, как снимали этот фильм:
Чернобыльская трагедия. Воспоминания...
Кто отдал жизнь за других, тот святой человек. (с)
Об этом страшно говорить. Этого не помнят и не хотят знать. Но это было и есть. Была и есть боль людей, которые жили, которые умирали и не знали: за что.
Здесь несколько десятков вырезок воспоминаний тех, кто был тогда в Припяти. Малая толика того, что было. Миллионная миллионной процента. И даже меньше. Мы - не были там. И не узнаем, как это. Но это нельзя забывать. Да, без этого - проще и легче. И каждый решает сам.
Но я хочу, чтобы каждый, кто согласен с тем, что боль Припяти - это наша боль, НАША, отправил это сообщение в цитатник. Я прошу: почувствуйте на секунду, ЧТО там было. Как там было страшно. Представьте, что там были ВЫ. Поддержите - не меня, а тех, кто умер и тех, кто пытается жить с этим. Нет, не поддержите. Просто поклонитесь. До земли. Мы не можем помочь и разделить их боль. Но мы можем хотя бы осознать то, что мы живем за счет их жизней. Это была не война. На войне все понятно. Здесь не было понятно НИ-ЧЕ-ГО.
Отправте это в цитатники. Я хочу знать, что мы люди. Что мы - все еще люди.
* * *
Пусть она отравленная, с радиацией, но это моя родина. Нигде мы больше не нужны.
Если бы мы победили Чернобыль, о нем говорили и писали бы больше. Или если бы мы его поняли. Мы не знаем, как добыть из этого ужаса смысл.
Вернулась с кладбища, быстренько звоню на пост медсестре: «Как он там?» - «Пятнадцать минут назад умер». Как? Я всю ночь у него. Только на три часа отлучилась! Стала у окна и кричала: «Почему? За что?» Смотрела на небо и кричала... На всю гостиницу... Ко мне боялись подойти...
Я хочу засвидетельствовать - моя дочь умерла от Чернобыля. А от нас хотят, чтобы мы этого не помнили...
Днём мы жили на новом месте, а ночью на родине. Во сне.
И сыр не получался. Месяц жили без творога и сыра. Молоко не кисло, оно в порошок сворачивалось, белый порошок. Радиация...
Добилась я к доктору: «Миленький, ножки не ходят. Суставчики болят». - «Коровку надо сдать, бабка. Молоко отравленное». - «Ой, нет, - причитаю, - ножки болят, коленки болят, а коровку не отдам. Моя кормилица».
Утром в саду и на огороде мы находили удушенных кротов. Кто их душил? Обычно они на свет не вылазят из-под земли. Что-то их гнало.
А женщины наши все пустые, женское у них вырезано, считай, у каждой третьей. И у молодой, и у старой... Не все успели родить...
Мне понадобилось три года... три года... и я вернул им партбилет. Красную книжечку... Получилось так, что в зоне я освободился.... Чернобыль взорвал мои мозги... Я стал свободным...
С домом прощались, как с человеком. Писали: «уезжаем утром» или «уезжаем вечером», ставили число и даже часы и минуты.
Соберутся бабы и плачут: «Хлопчики, пустите... То ж наша земля... Наши хаты...» Плакали по отравленной земле...
Родителям не сообщал, что направили в Чернобыль. Брат случайно купил газету «Известия» и нашел там мой портрет, приносит матери: «На, смотри - герой!» Мать заплакала.
Возвратились домой. Все с себя снял, всю одежду, в которой там был, и выбросил в мусоропровод. А пилотку подарил маленькому сыну. Очень он просил. Носил, не снимая. Через два года ему поставили диагноз: опухоль мозга.
Из Афгана я вернулся, я знал - буду жить! А в Чернобыле всё наоборот: убьёт именно тогда, когда вернулся.
Дали мне за подвиг грамоту и тысячу рублей…
Анекдоты уже к тому времени появились. В момент... Приходит муж с работы и жалуется жене: «Сказали: завтра - или в Чернобыль, или партбилет на стол». - «Так ты же беспартийный?» - «Вот я и думаю: где я им к утру партбилет возьму».
Осталась за проволокой только земля... И могилы... Наше здоровье... И наша вера...
Официальная моя должность там - командир взвода охраны... Что-то вроде директора зоны апокалипсиса.
Насыпали саркофаг. Гигантскую могилу, в которой похоронен один человек - старший оператор Валерий Ходемчук, оставшийся под развалинами в первые минуты взрыва. Пирамида двадцатого века...
Не понятно, как буду умирать... Одно мне точно известно: с моим диагнозом долго не протянешь. Почувствовать бы момент... Пулю - в лоб... Я был и в Афгане... Там с этим легче... С пулей...
Мы - одинокие. Чужие. Даже хоронят отдельно, не так, как всех. Как пришельцев откуда-то из космоса... Лучше бы я погиб в Афгане! Честно скажу, наваливаются такие мысли. Там смерть была делом обыкновенным... Понятным...
Роботы умирали... Наши роботы, академика Лукачева, созданные им для исследований на Марсе... Японские роботы... У них, видно сгорала вся начинка от высокой радиации. А солдатики в резиновых костюмах, в резиновых перчатках бегали.
Слышала, как врачи между собой говорили: «Девочка не в рубашке родилась, а в панцире. Показать по телевизору, ни одна мать не рожала бы».
В первые же дни после аварии из библиотек исчезли книги о радиации, о Хиросиме и Нагасаки, даже о рентгене.
На вертолете прилетела группа ученых. В резиновой спецодежде, высоких сапогах, защитных очках... Как на Луну... Подходит к одному бабка: «Ты кто?» - «Я - ученый». - «Ах, ты ученый, поглядите на него, как разоделся. Замаскировался. А мы?» И за ним - с палкой. У меня не раз мелькало, что когда-нибудь ученых будут вылавливать, как в средние века ловили врачей и топили.
Хоронили землю в земле...
Кошки заглядывали в глаза, собаки выли, прорывались в автобусы. Дворняжки, овчарки... Солдаты их выталкивали. Пинали. Они долго бежали за машинами.
Лошади... Их вели на убой... Они плакали...
Из Беларуси скот везли и продавали в Россию. А телки лейкозные. Но зато сбывали их подешевке.
Старые женщины не плакали, плакали молодые.
Боюсь любить... У меня есть жених, мы отнесли заявление в загс. Вы слышали что-нибудь о хиросимских «хибакуси»? Тех, кто выжил после Хиросимы... Они могут рассчитывать только на браки друг с другом. У нас об этом не пишут, об этом не говорят. А мы есть... Чернобыльские «хибакуси...» Он привел меня в дом, познакомил со своей мамой... Его хорошая мама... Работает на заводе экономистом. Общественница. Ходит на все антикоммунистические митинги. Вот эта хорошая мама, когда узнала, что я из чернобыльской семьи, из переселенцев, удивилась: «Милочка, разве вы сможете родить?» У нас - заявление в загсе... Он умоляет: «Я уйду из дома. Снимем квартиру», - а у меня в ушах: «Милочка, для некоторых существует грех деторождения». Грех любить...
В Хойниках в центре города висела Доска почета. Лучшие люди района. Но поехал в зараженную зону и вывез детей из детского сада шофер-пьяница, а не тот, с Доски почета.
Помочь можете? Нет! Зачем тогда приезжаете? Расспрашиваете? Трогаете нас? Я не хочу торговать их несчастьем. Философствовать! Отстаньте, люди добрые! Нам тут жить...
А молоко нельзя... И картошку нельзя. В магазин завезли китайскую тушенку и гречку, а на что им купить? Гробовые, дают гробовые... Компенсация за то, что здесь живем... копейки... Хватает на две банки консервов...
«По радио уже третий месяц: обстановка стабилизируется... Обстановка стабилизируется... Обстановка стаб...»
Не помню серьезных разговоров, помню анекдоты: «теперь во всех магазинах радиотовары», «импотенты делятся на радиоактивных и радиопассивных». А потом анекдоты вдруг исчезли.
Сегодня утром не успел пальто снять, открывается дверь, женщина с порога рыдает, не рыдает, а кричит: «Заберите его медаль и все грамоты! Заберите все льготы! Отдайте мужа!» Долго кричала.
Все - рана... В больнице последние два дня... Подниму его руку, а кость шатается, болтается кость, тело от нее отошло... Кусочки легкого, кусочки печени шли через рот... Захлебывался своими внутренностями... Обкручу руку бинтом и засуну ему в рот, все это из него выгребаю... Это нельзя рассказать! Это нельзя написать! И даже пережить...
А четыреста шахтеров, которые день и ночь долбили тоннель под реактором? Нужно было прорыть тоннель, чтобы залить туда жидкий азот и заморозить земельную подушку, так это обозначается на инженерном языке. Иначе бы реактор ушел в грунтовые воды... Шахтеры Москвы, Киева, Днепропетровска... Я нигде о них не читал. А они голые, при температуре за пятьдесят градусов катили перед собой вагонетки на четвереньках. Там было сотни рентген...
Где и кому они сегодня нужны в другом месте? Часто умирают. Умирают мгновенно. Они умирают на ходу - шел и упал, уснул и не проснулся. Нес медсестре цветы и остановилось сердце. Они умирают, но их никто по-настоящему не расспросил. О том, что мы пережили... Что видели... О смерти люди не хотят слушать. О страшном...
Сны рассказывают: то теленочка родила с восемью ножками, то щенка с головой ежика... Такие странные сны. Раньше таких снов у женщин не было. Я не слышала. У меня тридцать лет акушерского стажа…
Первое, что она мне закричала: «Нужно срочно искать молоко и водку! Срочно!»
«Я боюсь жить на этой земле. Дали дозиметр, а зачем он мне? Постираю белье, оно у меня белюсенькое - дозиметр звенит. Приготовлю еду, спеку пирог - звенит. Постелю постель - звенит. Зачем он мне? Я кормлю детей - и плачу. «Чего ты, мамка, плачешь?»
Маленькие девочки в больничных палатах играют в «куклы». Куклы у них закрывают глаза, куклы умирают.
- Почему куклы умирают?
- Потому что это наши дети, а наши дети жить не будут. Они родятся и умрут.
И одна женщина пригласила нас к себе: «Идемте, я постелю на кровати. Жалко вашего мальчика». А другая, которая стояла рядом, оттаскивала ее от нас: «Ты с ума сошла! Они - заразные».
Раз в неделю тем, кто хорошо землю копал, перед строем вручали похвальную грамоту. Лучший похоронщик Советского Союза. Какое-то безумие...
Где-то в дневнике записано, что я там понял. В первые же дни... Я понял, как легко стать землей…
http://lib.misto.kiev.ua/NEWPROZA/ALEKSIEWICH/chernobyl.txt
По данным экспертов, в результате аварии на Чернобыльской АЭС суммарный выброс радиоактивных веществ составил около 50 миллионов кюри, что равнозначно 500 атомным бомбам, сброшенным в 1945 году на Хиросиму. Радиоактивному загрязнению подверглось 155 тысяч квадратных километров территории с населением 6 миллионов 945 тысяч человек.
В 1986-1987 годах в работах по ликвидации последствий аварии участвовали около 600 тысяч человек, 200 тысяч из них получили повышенные дозы облучения. По официальным данным, в целом в результате чернобыльской аварии пострадало около 5 миллионов человек.
Чернобыльская трагедия объединила людей из всех республик СССР, которые вместе ликвидировали самые страшные последствия общей беды.
Многих ликвидаторов аварии на Чернобыльской АЭС уже нет в живых, другие - инвалиды...
Вспомним сегодня всех, кто участвовал в ликвидации последствий трагедии и отдал жизнь за то, чтобы она не стала еще более серьезной!
ВЕЧНАЯ ПАМЯТЬ!!!!!
Click to viewЕсть катастрофа и есть последствия этой катастрофы. Много фильмов созданы уже через годы после взрыва четвертого блока Чернобыльской АЭС. Но лишь немного людей были свидетелями самой трагедии. Лишь две киногруппы прорвались через чиновнические препятствования, одной из них была команда режиссера "Укркинохроники" Владимира Шевченко. 14 мая 1986 года они выехали на съемки на станцию и следующие сто дней провели рядом с пожарниками, энергетиками, военными, дозиметристами и атомщиками, которые ликвидировали последствия взрыва на ЧАЭС. Все они понимали опасность, которой подвергались. Кто-то выполнял приказ, кто-то не имел выбора, но среди кинематографистов были только те, кто приехал сюда по собственной воле. Более того, Шевченко вел настоящую осаду многочисленных, но необходимых инстанций, чтобы попасть в эпицентр катастрофы. Уже в больничной палате, получив большую дозу радиации, режиссер записал в дневнике: "Если кто-то скажет мне, что если бы не лез, был бы с легким, немедленно отвечу: лучше без легкого, чем, как некоторые, без чести".
Съемки велись непрерывно в самих опасных зонах, где под ногами еще дымили обломки графита... Двадцать тысяч метров пленки. Снятые из вертолета кадры над разрушенным реактором были сожжены радиацией и пленку забраковали. Но режиссер поставил кадры с засветкой в монтаж и на экране они появляются под частые удары счетчика Гейгера.
Все, что имело отношение к Чернобылю, тщательным образом фильтровалось властью: все печатные, аудио-, фото- и видеоматериалы должны были проходить специально созданную Межведомственную группу экспертов, в которую входили представители тридцати трёх министерств и ведомств. После этого свое разрешение должны были дать ЦК, Политбюро, Главлит и Госкино. Конечно, госструктуры рассчитывали на то, что советские творцы будут прославлять героический труд ликвидаторов и свое руководство, которое их направляет на путь подвига. Режиссер отстаивал право на честный взгляд, потому что по отношению к людям, которые работали и умирали там, на ЧАЭС, другая позиция была бы преступлением. В результате длительной борьбы, фильм таки вышел на экран, порезанный, но не фальшивый. И последний.
О том, как снимали этот фильм:
Чернобыльская трагедия. Воспоминания...
Кто отдал жизнь за других, тот святой человек. (с)
Об этом страшно говорить. Этого не помнят и не хотят знать. Но это было и есть. Была и есть боль людей, которые жили, которые умирали и не знали: за что.
Здесь несколько десятков вырезок воспоминаний тех, кто был тогда в Припяти. Малая толика того, что было. Миллионная миллионной процента. И даже меньше. Мы - не были там. И не узнаем, как это. Но это нельзя забывать. Да, без этого - проще и легче. И каждый решает сам.
Но я хочу, чтобы каждый, кто согласен с тем, что боль Припяти - это наша боль, НАША, отправил это сообщение в цитатник. Я прошу: почувствуйте на секунду, ЧТО там было. Как там было страшно. Представьте, что там были ВЫ. Поддержите - не меня, а тех, кто умер и тех, кто пытается жить с этим. Нет, не поддержите. Просто поклонитесь. До земли. Мы не можем помочь и разделить их боль. Но мы можем хотя бы осознать то, что мы живем за счет их жизней. Это была не война. На войне все понятно. Здесь не было понятно НИ-ЧЕ-ГО.
Отправте это в цитатники. Я хочу знать, что мы люди. Что мы - все еще люди.
* * *
Пусть она отравленная, с радиацией, но это моя родина. Нигде мы больше не нужны.
Если бы мы победили Чернобыль, о нем говорили и писали бы больше. Или если бы мы его поняли. Мы не знаем, как добыть из этого ужаса смысл.
Вернулась с кладбища, быстренько звоню на пост медсестре: «Как он там?» - «Пятнадцать минут назад умер». Как? Я всю ночь у него. Только на три часа отлучилась! Стала у окна и кричала: «Почему? За что?» Смотрела на небо и кричала... На всю гостиницу... Ко мне боялись подойти...
Я хочу засвидетельствовать - моя дочь умерла от Чернобыля. А от нас хотят, чтобы мы этого не помнили...
Днём мы жили на новом месте, а ночью на родине. Во сне.
И сыр не получался. Месяц жили без творога и сыра. Молоко не кисло, оно в порошок сворачивалось, белый порошок. Радиация...
Добилась я к доктору: «Миленький, ножки не ходят. Суставчики болят». - «Коровку надо сдать, бабка. Молоко отравленное». - «Ой, нет, - причитаю, - ножки болят, коленки болят, а коровку не отдам. Моя кормилица».
Утром в саду и на огороде мы находили удушенных кротов. Кто их душил? Обычно они на свет не вылазят из-под земли. Что-то их гнало.
А женщины наши все пустые, женское у них вырезано, считай, у каждой третьей. И у молодой, и у старой... Не все успели родить...
Мне понадобилось три года... три года... и я вернул им партбилет. Красную книжечку... Получилось так, что в зоне я освободился.... Чернобыль взорвал мои мозги... Я стал свободным...
С домом прощались, как с человеком. Писали: «уезжаем утром» или «уезжаем вечером», ставили число и даже часы и минуты.
Соберутся бабы и плачут: «Хлопчики, пустите... То ж наша земля... Наши хаты...» Плакали по отравленной земле...
Родителям не сообщал, что направили в Чернобыль. Брат случайно купил газету «Известия» и нашел там мой портрет, приносит матери: «На, смотри - герой!» Мать заплакала.
Возвратились домой. Все с себя снял, всю одежду, в которой там был, и выбросил в мусоропровод. А пилотку подарил маленькому сыну. Очень он просил. Носил, не снимая. Через два года ему поставили диагноз: опухоль мозга.
Из Афгана я вернулся, я знал - буду жить! А в Чернобыле всё наоборот: убьёт именно тогда, когда вернулся.
Дали мне за подвиг грамоту и тысячу рублей…
Анекдоты уже к тому времени появились. В момент... Приходит муж с работы и жалуется жене: «Сказали: завтра - или в Чернобыль, или партбилет на стол». - «Так ты же беспартийный?» - «Вот я и думаю: где я им к утру партбилет возьму».
Осталась за проволокой только земля... И могилы... Наше здоровье... И наша вера...
Официальная моя должность там - командир взвода охраны... Что-то вроде директора зоны апокалипсиса.
Насыпали саркофаг. Гигантскую могилу, в которой похоронен один человек - старший оператор Валерий Ходемчук, оставшийся под развалинами в первые минуты взрыва. Пирамида двадцатого века...
Не понятно, как буду умирать... Одно мне точно известно: с моим диагнозом долго не протянешь. Почувствовать бы момент... Пулю - в лоб... Я был и в Афгане... Там с этим легче... С пулей...
Мы - одинокие. Чужие. Даже хоронят отдельно, не так, как всех. Как пришельцев откуда-то из космоса... Лучше бы я погиб в Афгане! Честно скажу, наваливаются такие мысли. Там смерть была делом обыкновенным... Понятным...
Роботы умирали... Наши роботы, академика Лукачева, созданные им для исследований на Марсе... Японские роботы... У них, видно сгорала вся начинка от высокой радиации. А солдатики в резиновых костюмах, в резиновых перчатках бегали.
Слышала, как врачи между собой говорили: «Девочка не в рубашке родилась, а в панцире. Показать по телевизору, ни одна мать не рожала бы».
В первые же дни после аварии из библиотек исчезли книги о радиации, о Хиросиме и Нагасаки, даже о рентгене.
На вертолете прилетела группа ученых. В резиновой спецодежде, высоких сапогах, защитных очках... Как на Луну... Подходит к одному бабка: «Ты кто?» - «Я - ученый». - «Ах, ты ученый, поглядите на него, как разоделся. Замаскировался. А мы?» И за ним - с палкой. У меня не раз мелькало, что когда-нибудь ученых будут вылавливать, как в средние века ловили врачей и топили.
Хоронили землю в земле...
Кошки заглядывали в глаза, собаки выли, прорывались в автобусы. Дворняжки, овчарки... Солдаты их выталкивали. Пинали. Они долго бежали за машинами.
Лошади... Их вели на убой... Они плакали...
Из Беларуси скот везли и продавали в Россию. А телки лейкозные. Но зато сбывали их подешевке.
Старые женщины не плакали, плакали молодые.
Боюсь любить... У меня есть жених, мы отнесли заявление в загс. Вы слышали что-нибудь о хиросимских «хибакуси»? Тех, кто выжил после Хиросимы... Они могут рассчитывать только на браки друг с другом. У нас об этом не пишут, об этом не говорят. А мы есть... Чернобыльские «хибакуси...» Он привел меня в дом, познакомил со своей мамой... Его хорошая мама... Работает на заводе экономистом. Общественница. Ходит на все антикоммунистические митинги. Вот эта хорошая мама, когда узнала, что я из чернобыльской семьи, из переселенцев, удивилась: «Милочка, разве вы сможете родить?» У нас - заявление в загсе... Он умоляет: «Я уйду из дома. Снимем квартиру», - а у меня в ушах: «Милочка, для некоторых существует грех деторождения». Грех любить...
В Хойниках в центре города висела Доска почета. Лучшие люди района. Но поехал в зараженную зону и вывез детей из детского сада шофер-пьяница, а не тот, с Доски почета.
Помочь можете? Нет! Зачем тогда приезжаете? Расспрашиваете? Трогаете нас? Я не хочу торговать их несчастьем. Философствовать! Отстаньте, люди добрые! Нам тут жить...
А молоко нельзя... И картошку нельзя. В магазин завезли китайскую тушенку и гречку, а на что им купить? Гробовые, дают гробовые... Компенсация за то, что здесь живем... копейки... Хватает на две банки консервов...
«По радио уже третий месяц: обстановка стабилизируется... Обстановка стабилизируется... Обстановка стаб...»
Не помню серьезных разговоров, помню анекдоты: «теперь во всех магазинах радиотовары», «импотенты делятся на радиоактивных и радиопассивных». А потом анекдоты вдруг исчезли.
Сегодня утром не успел пальто снять, открывается дверь, женщина с порога рыдает, не рыдает, а кричит: «Заберите его медаль и все грамоты! Заберите все льготы! Отдайте мужа!» Долго кричала.
Все - рана... В больнице последние два дня... Подниму его руку, а кость шатается, болтается кость, тело от нее отошло... Кусочки легкого, кусочки печени шли через рот... Захлебывался своими внутренностями... Обкручу руку бинтом и засуну ему в рот, все это из него выгребаю... Это нельзя рассказать! Это нельзя написать! И даже пережить...
А четыреста шахтеров, которые день и ночь долбили тоннель под реактором? Нужно было прорыть тоннель, чтобы залить туда жидкий азот и заморозить земельную подушку, так это обозначается на инженерном языке. Иначе бы реактор ушел в грунтовые воды... Шахтеры Москвы, Киева, Днепропетровска... Я нигде о них не читал. А они голые, при температуре за пятьдесят градусов катили перед собой вагонетки на четвереньках. Там было сотни рентген...
Где и кому они сегодня нужны в другом месте? Часто умирают. Умирают мгновенно. Они умирают на ходу - шел и упал, уснул и не проснулся. Нес медсестре цветы и остановилось сердце. Они умирают, но их никто по-настоящему не расспросил. О том, что мы пережили... Что видели... О смерти люди не хотят слушать. О страшном...
Сны рассказывают: то теленочка родила с восемью ножками, то щенка с головой ежика... Такие странные сны. Раньше таких снов у женщин не было. Я не слышала. У меня тридцать лет акушерского стажа…
Первое, что она мне закричала: «Нужно срочно искать молоко и водку! Срочно!»
«Я боюсь жить на этой земле. Дали дозиметр, а зачем он мне? Постираю белье, оно у меня белюсенькое - дозиметр звенит. Приготовлю еду, спеку пирог - звенит. Постелю постель - звенит. Зачем он мне? Я кормлю детей - и плачу. «Чего ты, мамка, плачешь?»
Маленькие девочки в больничных палатах играют в «куклы». Куклы у них закрывают глаза, куклы умирают.
- Почему куклы умирают?
- Потому что это наши дети, а наши дети жить не будут. Они родятся и умрут.
И одна женщина пригласила нас к себе: «Идемте, я постелю на кровати. Жалко вашего мальчика». А другая, которая стояла рядом, оттаскивала ее от нас: «Ты с ума сошла! Они - заразные».
Раз в неделю тем, кто хорошо землю копал, перед строем вручали похвальную грамоту. Лучший похоронщик Советского Союза. Какое-то безумие...
Где-то в дневнике записано, что я там понял. В первые же дни... Я понял, как легко стать землей…
http://lib.misto.kiev.ua/NEWPROZA/ALEKSIEWICH/chernobyl.txt