муравейник
Что касается нашего преподавателя, так тут целая история вышла. В столовой он хитро покручивал усы, размешивая сахар в стакане, и ни на что не обращал внимания, как вдруг - ать! - на раздаче второго звонко ущипнул за бок толстую студентку-биологиню.
- Пойдём, - говорит, - вечером к нашему костру
- Зачем? - спрашивает она, покраснев.
- Как зачем? Целоваться будем!
Биологиня тут же подхватила под руку худую подружку и потопала быстрее из столовой, по дороге прихватив с подноса кусок хлеба. Андрей Евгеньевич подошёл к нашему столу и, улыбаясь, похвастался:
- Видели, какую я себе невесту нашёл? - мы все семнадцать человек подавили смешок и сказали, что да, невеста видная, корову может из горящего дома вынести на плечах.
На следующий день к ужину они явились вместе. На ней была огромная футболка, такая ярко-жёлтая, что все сразу обернулись, когда она села на солнечной стороне - такое светящееся пятно!
«Ой смотрите, вместе пришли,»- шептали мы друг другу. Биологи съедали всё быстро, как саранча. Вскоре они покинули столовку, а мы всё пережёвывали комочки картошки. Поев, Андрей Евгеньевич снова к нам:
- Нравится вам моя невеста? - и ус покручивает довольно.
- У вас, - говорю ему, - отличный вкус.
- Ути-пути, - поддразнил он и взъерошил мне волосы. Это потому что я маленького роста, и он думает, что я младше всех на курсе. Я уже привыкла. Это значит, что он узнал меня, и даже моё имя вспомнил.
Он сказал «Ути-пути» и ушёл из столовой, напевая: «Пу-п-сик, мой милый пу-п-сик, скажу тебе я не тая, что от тебя хочу дитя…» А мы сидим и смеёмся, и всё хорошо.
Вечером этюды шли тяжело - налетали мошки, которые делались с каждым днём всё нестерпимее. Я читала книгу про Гогена, у него на Таити тоже были мошки, ещё больше наших, жирные таитянские мошки, и кусались они больнее, а на этюды ходил он в одной набедренной повязке, а мы без мазей и кремов даже наброска сделать не можем…
В один из таких вечером, когда насекомые загоняли нас в комнаты, мы чаёвничали ввосьмером, и тут - стук в дверь. Заходит Андрей Евгеньевич и ставит нам на стол огромный чан с ухой, от которой валит пар и запах костра. Рядом кидает мешок, в котором оказался десяток жареных карасей. Едва пробормотав «спасибо», мы, охуевшие за эти дни от столовской картошки, набросились на уху, похватав какие попало ложки-вилки, отталкивая друг друга как щенки от миски. При этом каждый держал в руке ещё по карасю про запас. Андрей Евгеньевич собрался тихо выйти, как кто-то спросил с набитым ртом:
- Это вы столько рыбы поймали?
- Не я, биологи.
И вышел. Доедая, я вдруг подумала, что ему, наверное, одиноко жить в том крайнем домике, и даже уху разделить не с кем.
На следующий день биологи уехали со своими гербариями и сачками. Только под вечер, когда мы вспомнили, что надо отдать кастрюлю из-под ухи и половник, побежали искать Андрея Евгеньевича. Он бродил по лагерю навеселе, кастрюли не взял, махнул рукой в сторону столовой и пробормотал:
- Отдайте там вон.
Утром, убегая из умывальника от комариной тучи, мы мельком разглядели в кустах его скорчившееся большое тело. Андрей Евгеньевич блевал. Блевал тяжело, с кашлем, в это ранее утро. Мы переглянулись. Пора было идти на этюды.
Весь день мы никому не рассказывали, что видели. Кроме того, он не появился ни к завтраку, ни к обеду, только за ужином забрал свою порцию и ушёл к себе в домик.
Ночью мы услышали, как кто-то громко топает в коридоре. В соседнюю комнату постучали. Андрей Евгеньевич зашёл к парням и попросил выпить.
- Пора завязывать, Андрей Евгеньевич… - тихо сказал Сергей.
- Я те щас сам насоветую! - ответил он зло.
Осмотрев стоящие на столе продукты и пустые бутылки, и не найдя среди них спиртного, он смущённо пробормотал:
- Да, пора завязывать… - и вышел, прикрыв двери.
Через пару дней мы с Ксюшей решили уехать, признав себя побеждёнными в борьбе против насекомых. Работать было невозможно, кроме того, у нас кончились деньги. За сутки мы пошли предупредить нашего преподавателя, на что он закивал и пробормотал:
- Да, да… - и закрылся в домике.
На одном из последних этюдов я писала коров, отдыхающих в луже, и услышала голос непонятно откуда. За соседним забором, никому не видна, стояла сумасшедшая бабка и говорила со своей коровой:
- Иди еду ищи! Иди ищи еду! У, змея! - прикрикивала она, - стоит и стоит, змеюка… Иди траву ешь! Иди ищи траву!...
Гоген, наверное, тоже сходил с ума от одиночества.
- Пойдём, - говорит, - вечером к нашему костру
- Зачем? - спрашивает она, покраснев.
- Как зачем? Целоваться будем!
Биологиня тут же подхватила под руку худую подружку и потопала быстрее из столовой, по дороге прихватив с подноса кусок хлеба. Андрей Евгеньевич подошёл к нашему столу и, улыбаясь, похвастался:
- Видели, какую я себе невесту нашёл? - мы все семнадцать человек подавили смешок и сказали, что да, невеста видная, корову может из горящего дома вынести на плечах.
На следующий день к ужину они явились вместе. На ней была огромная футболка, такая ярко-жёлтая, что все сразу обернулись, когда она села на солнечной стороне - такое светящееся пятно!
«Ой смотрите, вместе пришли,»- шептали мы друг другу. Биологи съедали всё быстро, как саранча. Вскоре они покинули столовку, а мы всё пережёвывали комочки картошки. Поев, Андрей Евгеньевич снова к нам:
- Нравится вам моя невеста? - и ус покручивает довольно.
- У вас, - говорю ему, - отличный вкус.
- Ути-пути, - поддразнил он и взъерошил мне волосы. Это потому что я маленького роста, и он думает, что я младше всех на курсе. Я уже привыкла. Это значит, что он узнал меня, и даже моё имя вспомнил.
Он сказал «Ути-пути» и ушёл из столовой, напевая: «Пу-п-сик, мой милый пу-п-сик, скажу тебе я не тая, что от тебя хочу дитя…» А мы сидим и смеёмся, и всё хорошо.
Вечером этюды шли тяжело - налетали мошки, которые делались с каждым днём всё нестерпимее. Я читала книгу про Гогена, у него на Таити тоже были мошки, ещё больше наших, жирные таитянские мошки, и кусались они больнее, а на этюды ходил он в одной набедренной повязке, а мы без мазей и кремов даже наброска сделать не можем…
В один из таких вечером, когда насекомые загоняли нас в комнаты, мы чаёвничали ввосьмером, и тут - стук в дверь. Заходит Андрей Евгеньевич и ставит нам на стол огромный чан с ухой, от которой валит пар и запах костра. Рядом кидает мешок, в котором оказался десяток жареных карасей. Едва пробормотав «спасибо», мы, охуевшие за эти дни от столовской картошки, набросились на уху, похватав какие попало ложки-вилки, отталкивая друг друга как щенки от миски. При этом каждый держал в руке ещё по карасю про запас. Андрей Евгеньевич собрался тихо выйти, как кто-то спросил с набитым ртом:
- Это вы столько рыбы поймали?
- Не я, биологи.
И вышел. Доедая, я вдруг подумала, что ему, наверное, одиноко жить в том крайнем домике, и даже уху разделить не с кем.
На следующий день биологи уехали со своими гербариями и сачками. Только под вечер, когда мы вспомнили, что надо отдать кастрюлю из-под ухи и половник, побежали искать Андрея Евгеньевича. Он бродил по лагерю навеселе, кастрюли не взял, махнул рукой в сторону столовой и пробормотал:
- Отдайте там вон.
Утром, убегая из умывальника от комариной тучи, мы мельком разглядели в кустах его скорчившееся большое тело. Андрей Евгеньевич блевал. Блевал тяжело, с кашлем, в это ранее утро. Мы переглянулись. Пора было идти на этюды.
Весь день мы никому не рассказывали, что видели. Кроме того, он не появился ни к завтраку, ни к обеду, только за ужином забрал свою порцию и ушёл к себе в домик.
Ночью мы услышали, как кто-то громко топает в коридоре. В соседнюю комнату постучали. Андрей Евгеньевич зашёл к парням и попросил выпить.
- Пора завязывать, Андрей Евгеньевич… - тихо сказал Сергей.
- Я те щас сам насоветую! - ответил он зло.
Осмотрев стоящие на столе продукты и пустые бутылки, и не найдя среди них спиртного, он смущённо пробормотал:
- Да, пора завязывать… - и вышел, прикрыв двери.
Через пару дней мы с Ксюшей решили уехать, признав себя побеждёнными в борьбе против насекомых. Работать было невозможно, кроме того, у нас кончились деньги. За сутки мы пошли предупредить нашего преподавателя, на что он закивал и пробормотал:
- Да, да… - и закрылся в домике.
На одном из последних этюдов я писала коров, отдыхающих в луже, и услышала голос непонятно откуда. За соседним забором, никому не видна, стояла сумасшедшая бабка и говорила со своей коровой:
- Иди еду ищи! Иди ищи еду! У, змея! - прикрикивала она, - стоит и стоит, змеюка… Иди траву ешь! Иди ищи траву!...
Гоген, наверное, тоже сходил с ума от одиночества.