Триммер
Две недели из нынешнего, не слишком богатого на события лета, я провел в Осташкове, в уютном старинном доме московского издателя Коли Филимонова. Самого хозяина не было, жил я один и по-возможности праведно: с утра стучал на компьютере, вечером ходил купаться на Селигер в компании коренных осташей - замечательного человека Вадюши, певчего местной Знаменской церкви, и отца Георгия, человека не менее замечательного. Выяснилось, что мы с Вадюшей не дураки выпить; батюшка из профессионального сострадания составлял нам компанию, но лишь отчасти и с поучениями. Вадюшу он поучал с особым пристрастием, поскольку, как выяснилось, эти двое были знакомы с детства, даже учились в одном классе - а у одноклассников выяснение отношений порой затягивается. Откушав водочки, мы с Вадичкой жгли костёр в райском саду за домом, пели песни (а поёт Вадюша необыкновенным певческим дишкантом, скоро должен выйти диск) и беседовали обо всём подряд. Помню, на излёте одного такого вечера Вадюша потребовал, чтобы я привез ему из Москвы портрет Пиночета - такого издевательства над здравым смыслом отец Георгий не выдержал и откланялся. В другой раз он откланялся, когда мы на повышенных тонах заспорили о судьбе Иова. В третий и в четвертый раз... В общем, батюшка всякий раз уходил первым, а приходил вторым, такое наладилось уездное постоянство.
По характеру я человек серый, в сумерках иногда сливаюсь с пейзажем, а выпив, растворяюсь в нем без остатка. Может, поэтому отец Георгий и Вадичка, поколебавшись, пригласили меня в местную баню при вокзале (бывший помывочный пункт для новобранцев) - там по пятницам, в мужской день, осташи сидят до заката, обсуждая и обмозговывая местную жизнь. Даже в бане, в закрытом клубе для местных, я не испортил компании (серого кобеля не отпаришь добела - меня просто не было видно). К середине второй недели из наших не очень трезвых разговоров с Вадюшей привычная оппозиция "москвичи - не москвичи" куда-то повыветрилась - настолько не отвечал ваш покорный слуга устоявшимся представлениям о столичных жителях. Даже борода отросла на местный манер и засверкала на солнце рыбьей чешуей. Я достал триммер и вышел в сад. Вадюша, жаривший на костре сардельки, оглянулся на жужжание триммера и удивленно сказал: "Слушай, твоя бритва не бреет". - "Это не бритва, - пояснил я. - Это триммер. Он стрижет, а не бреет". - "А, ну да, - сказал Вадик. - Такая специальная штука. Знаю". - Я отвернулся, но спиной учуял неладное. Какое-то непонятное оживление. Скорее услышал, чем увидел, как метнулся Вадюша к отцу Георгию, возившемуся на крыльце с самоваром. Скорее увидел, чем услышал, как отец Георгий с весёлым блеском в глазах несёт на вытянутых руках самовар, повторяя нелепое слово "триммер". Этот злосчастный триммер стал главной новостью дня. Я был уловлен в сети опытных рыбарей, вытащен на песчанный осташковский брег и изобличен как москвич.
Но мне, по природной их деликатности, ничего не сказали. У всех свои слабости, и москвичи тоже люди. Хотя триммеры, оно конечно, перебор явный. То ли дело неброский, засиженный мухами портрет Пиночета в сельской избе.