My great-grandmother Manya
Сегодня 20 лет со дня смерти моей прабабушки Мани. Одно из моих самых больших сожалений взрослой жизни -- что я не поехала на ее похороны. Не поехала, потому что испугалась -- потому что до этого никогда не была на похоронах. Но и потому что поняла, что я буду скорее обузой, чем поддержкой своей маме и бабушке.
Прабабушка мне часто потом снилась. И сейчас иногда снится. Иногда это странные сны, но не страшные.
Что мне дала моя семья, и что я всегда воспринимала как совершенно должное (и не понимала, насколько это все-таки не у всех бывает) -- это ощущение полной и безоговорочной огромной любви. Моя прабабушка меня очень любила. И мой дедушка, который умер три года назад. И моя бабушка, которая еще тьфу-тьфу-тьфу жива, и мои родители. Они всегда это и говорили и показывали делами, и всем-всем-всем. И это ощущение, что ты -- центр чьей-то любви -- не потому, что у тебя какие-то особенные способности или ты чем-то выдаешься, а просто потому что ты есть, что ты их ребенок, их внучка или правнучка -- это на самом деле огромное чудо и поддержка -- и остается на всю жизнь.
Прабабушка Маня мало выходила из квартиры -- у нее болели ноги, и были синие, то ли от варикоза, то ли еще от каких-то болезней, икры. Она играла со мной в дурака, и говорила мне, что я "махлюю." Она выбирала из гречки сухие зернышки и старалась дать мне суп или борщь погуще. Ночью, когда я оставалась у бабушки с дедушкой, мы спали с ней в одной комнате -- она на разложенном диване, а я -- на раскладушке, с периной из огромного мягкого пухового одеяла. Прабабушка немного похрапывала, и от этого было как-то уютно и сонно. А если я просыпалась и не слышала ее дыхания, то я вставала и на цыпочках кралась к ней, чтоб проверить, что она дышит.
Прабабушка Маня была самой некрасивой из трех сестер. Не знаю даже, когда и кто мне это сказал -- вот так, про ее некрасоту. Или может просто про то, что другие сестры были красивее. Одну из сестер -- бабушку Веру (Еву) -- я помню довольно хорошо. Она приходила к нам в гости со своим мужем Исаком, и говорила мне "на, деточка, тебе конфеты."
В той же не помню кем рассказанной истории про некрасивость прабабушки Мани, говорилось, что из тех же сестер, у нее все же получилась самая легкая, считай, судьба. Что, конечно, по меркам двадцатого века, не то чтоб много значило. Она родилась в 1906м году, еще до Советского Союза. Ее муж, яркий, дружелюбный, общительный красавец Израиль -- возможно даже немного слишком яркий для практичной и не такой красивой прабабушки -- пропал без вести на войне еще в сорок первом. Она так никогда и не узнала, где или как он погиб. Уже в Америке, когда в сети открылись советские архивы, мой папа нашел строчку о том, где погиб мой прадед. Я не помню, было ли это до смерти прабабушки. Скорее всего нет.
Прабабушка больше не выходила замуж. И кроме дочки -- моей бабушки -- никого у нее так и не было. Она жила с дочкой и ее мужем (моим дедушкой), а потом, когда родилась моя мама, прабабушка перестала работать еще не доработав толком до пенсии, чтоб сидеть дома с внучкой, моей мамой. И потом, когда уже родились мы с братом, мы всегда могли остаться у бабушки с дедушкой дома, если школы не было, или мы болели (но уже не так, чтоб требовать острую помощь), потому что даже хоть бабушка с дедушкой работали, там всегда дома была прабабушка.
Она пережила Советский Союз и иммигрировала с нами в Америку. В Америке она тоже не так много выходила из дома, но все же видела калифорнийские цветы и растения, и даже оздоровела и прожила еще до своих 93х лет. Уже не сильно до смерти, когда ей нездоровилось, и когда она путала день и ночь и другие вещи (как мы узнали за несколько дней до ее смерти, у нее росла огромная опухоль в мозгу), она все равно хотела как можно меньше всех беспокоить, и как можно больше всем помогать. Моя бабушка покупала ей красную икру -- огромный деликатес, которому прабабушка радовалась, но говорила: "доченька, а это не слишком дорого? Может не надо на меня так тратиться. Я и черной икрой могу обойтись." Я, кстати, с ней всегда была в этом согласна: если судить только по вкусу, то красная икра несомненно должна быть дороже черной. Кто вообще черную любит?
Еще она спрашивала у меня, как меня кормят в университете. Когда я приезжала на каникулы, то, приходя в гости к бабушке с дедушкой, видела прабабушку в окне второго этажа, и бежала к ней, чтоб обнять и поздороваться. Я расчесывала ей гребнем волосы, и она обнимала меня, и иногда немного плакала, и говорила, как соскучилась, и опять спрашивала про еду.
"Ой, я знаю, тут в Америке с едой проблем нет," -- смеялась над собой она. А однажды за этим добавила "не то, что у нас на Украине, когда был голод, и когда на всю нашу семью мы нашли маленькую старую картошиночку, и так радовались из-за этого" -- и она заплакала, и в глазах у нее были воспоминания того голодомора. У меня и сейчас в глазах стоят слезы из-за этой картошиночки.
Ох, двадцатый век. И это еще "самая счастливая из сестер судьба."
Пусть тебе будет легче там, где ты сейчас есть, моя любимая прабабушка. Где сейчас мой любимый дедушка. Где другие мои, тоже любимые, бабушка и дед. Куда уйдем когда-нибудь мы все. Но пока мы здесь, и мы помним, и мы любим.
Написав эту запись, я очень захотела посмотреть на фотографию прабабушки. Ничего с американских времен я не нашла (надо будет обязательно попросить у бабушки и мамы). Но хотя бы одну фотография у меня все-таки есть.
Прабабушка здесь в сером халате -- как я ее и помню почти всегда. Справа от нее (возле стены) ее дочка, моя бабушка. За спиной -- мой дедушка Миша, муж моей бабушки. Слева от прабабушки -- ее сын, тоже Миша. Слева от него -- его жена Клава. Они жили в Семфирополе, и там и остались, когда мы все эмигрировали в Америку. Дядя Миша умер там за год до того, как умерла прабабушка Маня. Мы ей об этом так и не рассказали, потому что ... потому что так казалось лучше. Не знаю, правильно ли это. Но и сожаления нет. Тетя Клава продолжала звонить моей бабушке почти до своей смерти. Там в Симферополе сейчас живет их внук Олег -- мой троюродный брат -- со своей женой и ребенком. Господи, надо узнать хотя бы, как зовут их ребенка! Сейчас бабушка поддерживает с ними отношения, а я не знаю про них почти ничего. Но надо уже и мне связаться с Олегом.
Зато могу рассказать про другого героя фотографии -- про ковер. Мы его привезли с собой в Америку. Честно! И чуть больше года назад американская жена моего брата очень захотела повесить этот ковер у них на стену. Так что он так там сейчас и висит -- в самом центре огромной американской гостинной в огромном красивом Лос Анжелосском доме. И красиво висит и красиво выглядит. И это тоже прекрасно и как-то трогательно.
Хотя нет -- сейчас я посмотрела фотографии из Лос Анжелоса, и ковер, оказывается, немного другой. Наверное тот, что лежал у нас на полу в той Харьковской квартире, а не висел на стене? Но все равно хорошо.
This entry was originally posted at https://angerona.dreamwidth.org/1600583.html (
comments).
Please comment there using OpenID.
Прабабушка мне часто потом снилась. И сейчас иногда снится. Иногда это странные сны, но не страшные.
Что мне дала моя семья, и что я всегда воспринимала как совершенно должное (и не понимала, насколько это все-таки не у всех бывает) -- это ощущение полной и безоговорочной огромной любви. Моя прабабушка меня очень любила. И мой дедушка, который умер три года назад. И моя бабушка, которая еще тьфу-тьфу-тьфу жива, и мои родители. Они всегда это и говорили и показывали делами, и всем-всем-всем. И это ощущение, что ты -- центр чьей-то любви -- не потому, что у тебя какие-то особенные способности или ты чем-то выдаешься, а просто потому что ты есть, что ты их ребенок, их внучка или правнучка -- это на самом деле огромное чудо и поддержка -- и остается на всю жизнь.
Прабабушка Маня мало выходила из квартиры -- у нее болели ноги, и были синие, то ли от варикоза, то ли еще от каких-то болезней, икры. Она играла со мной в дурака, и говорила мне, что я "махлюю." Она выбирала из гречки сухие зернышки и старалась дать мне суп или борщь погуще. Ночью, когда я оставалась у бабушки с дедушкой, мы спали с ней в одной комнате -- она на разложенном диване, а я -- на раскладушке, с периной из огромного мягкого пухового одеяла. Прабабушка немного похрапывала, и от этого было как-то уютно и сонно. А если я просыпалась и не слышала ее дыхания, то я вставала и на цыпочках кралась к ней, чтоб проверить, что она дышит.
Прабабушка Маня была самой некрасивой из трех сестер. Не знаю даже, когда и кто мне это сказал -- вот так, про ее некрасоту. Или может просто про то, что другие сестры были красивее. Одну из сестер -- бабушку Веру (Еву) -- я помню довольно хорошо. Она приходила к нам в гости со своим мужем Исаком, и говорила мне "на, деточка, тебе конфеты."
В той же не помню кем рассказанной истории про некрасивость прабабушки Мани, говорилось, что из тех же сестер, у нее все же получилась самая легкая, считай, судьба. Что, конечно, по меркам двадцатого века, не то чтоб много значило. Она родилась в 1906м году, еще до Советского Союза. Ее муж, яркий, дружелюбный, общительный красавец Израиль -- возможно даже немного слишком яркий для практичной и не такой красивой прабабушки -- пропал без вести на войне еще в сорок первом. Она так никогда и не узнала, где или как он погиб. Уже в Америке, когда в сети открылись советские архивы, мой папа нашел строчку о том, где погиб мой прадед. Я не помню, было ли это до смерти прабабушки. Скорее всего нет.
Прабабушка больше не выходила замуж. И кроме дочки -- моей бабушки -- никого у нее так и не было. Она жила с дочкой и ее мужем (моим дедушкой), а потом, когда родилась моя мама, прабабушка перестала работать еще не доработав толком до пенсии, чтоб сидеть дома с внучкой, моей мамой. И потом, когда уже родились мы с братом, мы всегда могли остаться у бабушки с дедушкой дома, если школы не было, или мы болели (но уже не так, чтоб требовать острую помощь), потому что даже хоть бабушка с дедушкой работали, там всегда дома была прабабушка.
Она пережила Советский Союз и иммигрировала с нами в Америку. В Америке она тоже не так много выходила из дома, но все же видела калифорнийские цветы и растения, и даже оздоровела и прожила еще до своих 93х лет. Уже не сильно до смерти, когда ей нездоровилось, и когда она путала день и ночь и другие вещи (как мы узнали за несколько дней до ее смерти, у нее росла огромная опухоль в мозгу), она все равно хотела как можно меньше всех беспокоить, и как можно больше всем помогать. Моя бабушка покупала ей красную икру -- огромный деликатес, которому прабабушка радовалась, но говорила: "доченька, а это не слишком дорого? Может не надо на меня так тратиться. Я и черной икрой могу обойтись." Я, кстати, с ней всегда была в этом согласна: если судить только по вкусу, то красная икра несомненно должна быть дороже черной. Кто вообще черную любит?
Еще она спрашивала у меня, как меня кормят в университете. Когда я приезжала на каникулы, то, приходя в гости к бабушке с дедушкой, видела прабабушку в окне второго этажа, и бежала к ней, чтоб обнять и поздороваться. Я расчесывала ей гребнем волосы, и она обнимала меня, и иногда немного плакала, и говорила, как соскучилась, и опять спрашивала про еду.
"Ой, я знаю, тут в Америке с едой проблем нет," -- смеялась над собой она. А однажды за этим добавила "не то, что у нас на Украине, когда был голод, и когда на всю нашу семью мы нашли маленькую старую картошиночку, и так радовались из-за этого" -- и она заплакала, и в глазах у нее были воспоминания того голодомора. У меня и сейчас в глазах стоят слезы из-за этой картошиночки.
Ох, двадцатый век. И это еще "самая счастливая из сестер судьба."
Пусть тебе будет легче там, где ты сейчас есть, моя любимая прабабушка. Где сейчас мой любимый дедушка. Где другие мои, тоже любимые, бабушка и дед. Куда уйдем когда-нибудь мы все. Но пока мы здесь, и мы помним, и мы любим.
Написав эту запись, я очень захотела посмотреть на фотографию прабабушки. Ничего с американских времен я не нашла (надо будет обязательно попросить у бабушки и мамы). Но хотя бы одну фотография у меня все-таки есть.
Прабабушка здесь в сером халате -- как я ее и помню почти всегда. Справа от нее (возле стены) ее дочка, моя бабушка. За спиной -- мой дедушка Миша, муж моей бабушки. Слева от прабабушки -- ее сын, тоже Миша. Слева от него -- его жена Клава. Они жили в Семфирополе, и там и остались, когда мы все эмигрировали в Америку. Дядя Миша умер там за год до того, как умерла прабабушка Маня. Мы ей об этом так и не рассказали, потому что ... потому что так казалось лучше. Не знаю, правильно ли это. Но и сожаления нет. Тетя Клава продолжала звонить моей бабушке почти до своей смерти. Там в Симферополе сейчас живет их внук Олег -- мой троюродный брат -- со своей женой и ребенком. Господи, надо узнать хотя бы, как зовут их ребенка! Сейчас бабушка поддерживает с ними отношения, а я не знаю про них почти ничего. Но надо уже и мне связаться с Олегом.
Зато могу рассказать про другого героя фотографии -- про ковер. Мы его привезли с собой в Америку. Честно! И чуть больше года назад американская жена моего брата очень захотела повесить этот ковер у них на стену. Так что он так там сейчас и висит -- в самом центре огромной американской гостинной в огромном красивом Лос Анжелосском доме. И красиво висит и красиво выглядит. И это тоже прекрасно и как-то трогательно.
Хотя нет -- сейчас я посмотрела фотографии из Лос Анжелоса, и ковер, оказывается, немного другой. Наверное тот, что лежал у нас на полу в той Харьковской квартире, а не висел на стене? Но все равно хорошо.
This entry was originally posted at https://angerona.dreamwidth.org/1600583.html (
comments).
Please comment there using OpenID.