На независимость Украины 2022.0
Иосиф свет Александрович, как спится на Сан-Микеле
под вой сирен Украины? В червоно-чорном апреле
не проникает сквозь глину в глотке кошмар ползучий
костей посмертного горя с привкусом пепла Бучи?
Имперских штандартов гниль дошла до чужих провинций,
вкатилась на танке Емелей, нищим наследным принцем
Уфы, Костромы, Воронежа, рубцовско-русского мира,
строчек из Александра, сверхсортира от Бладимира
и ваших анжамбеманов, пауков восьмистопных: ямба
лимбическое обаянье как бубонная в сердце блямба.
Думали вы, растворяясь прахом в венецианской тине,
застать славу-шалаву жрущей плоть на этой картине?
Коли б дожили, не приведи, до восьмидесяти и с гаком,
были бы мечены с вечно юной Юнной зияющим знаком;
и, вкушая родную брюкву из императорских рук, вы
послали б кесаря двадцать четвертого на три буквы?
Легли б на четыре кости, не меняя надменной мины,
ибо важнейшее из искусств есть зависимость Украины?
Как оно, дольче, в загробье чуять в крови колосья,
которыми бродское слово взяло и, сука, отозвалося?
Помните сладость плевка "хохлы" в устах космополита
в сталинском смысле, зарифмовавшего деловито
"хлеба" с "не треба" и измерившего в народах
любовь и обиду на вавилонских поганых водах?
Как там слеза из глазницы, вся непрошеная, течет ли,
отмывает на гноевище вилки, стиралки, кресты да четки?
Отдохнул ли ваш русский глаз, вполне ли свыкся
с мертвым военным кораблем в нижнем теченье Стикса?
Или, может, зря ковыряюсь, ритм не щадя, глаголом
в вашем посмертии, омраченном бурым Кремля уколом?
Всяк стихотворец, над которым ныне шумят дубравы,
всё сказал, что хотел, и отсель навеки имеет право.
Ай, мексиканское танго, большая элегия Джону Донну,
из упоения вами можно было составить колонну
выше любых столпов, а сложилась судьба Донбасса,
хрип убиенных и соловьиный звон про брехню Тараса.
С Богом, Иосиф Александрович, где бы вы, затухая
духом, ни осознали, как вложились в мечту вертухая,
где бы ни услыхали семь этих страшных громов и горнов,
и в них не красоты стиля, а рубленый слог Нагорной.
под вой сирен Украины? В червоно-чорном апреле
не проникает сквозь глину в глотке кошмар ползучий
костей посмертного горя с привкусом пепла Бучи?
Имперских штандартов гниль дошла до чужих провинций,
вкатилась на танке Емелей, нищим наследным принцем
Уфы, Костромы, Воронежа, рубцовско-русского мира,
строчек из Александра, сверхсортира от Бладимира
и ваших анжамбеманов, пауков восьмистопных: ямба
лимбическое обаянье как бубонная в сердце блямба.
Думали вы, растворяясь прахом в венецианской тине,
застать славу-шалаву жрущей плоть на этой картине?
Коли б дожили, не приведи, до восьмидесяти и с гаком,
были бы мечены с вечно юной Юнной зияющим знаком;
и, вкушая родную брюкву из императорских рук, вы
послали б кесаря двадцать четвертого на три буквы?
Легли б на четыре кости, не меняя надменной мины,
ибо важнейшее из искусств есть зависимость Украины?
Как оно, дольче, в загробье чуять в крови колосья,
которыми бродское слово взяло и, сука, отозвалося?
Помните сладость плевка "хохлы" в устах космополита
в сталинском смысле, зарифмовавшего деловито
"хлеба" с "не треба" и измерившего в народах
любовь и обиду на вавилонских поганых водах?
Как там слеза из глазницы, вся непрошеная, течет ли,
отмывает на гноевище вилки, стиралки, кресты да четки?
Отдохнул ли ваш русский глаз, вполне ли свыкся
с мертвым военным кораблем в нижнем теченье Стикса?
Или, может, зря ковыряюсь, ритм не щадя, глаголом
в вашем посмертии, омраченном бурым Кремля уколом?
Всяк стихотворец, над которым ныне шумят дубравы,
всё сказал, что хотел, и отсель навеки имеет право.
Ай, мексиканское танго, большая элегия Джону Донну,
из упоения вами можно было составить колонну
выше любых столпов, а сложилась судьба Донбасса,
хрип убиенных и соловьиный звон про брехню Тараса.
С Богом, Иосиф Александрович, где бы вы, затухая
духом, ни осознали, как вложились в мечту вертухая,
где бы ни услыхали семь этих страшных громов и горнов,
и в них не красоты стиля, а рубленый слог Нагорной.