石川 啄木 (1886 - 1912)
Едва осыплются вишни,
первым в школе
я надевал
белую летнюю форму.
Неужели это был я?
Вечером вдруг
захотелось мне написать
длинное-длинное письмо,
чтобы все на родине
вспомнили обо мне с любовью.
Словно камень
скатился
с высокой горы,
так упал я
в сегодняшний день.
Вдруг припомнилось мне,
как падали, падали капли дождя
на светло-лиловые цветы
картофеля.
Дождь в столице.
Ладонью
отирает снег
с лица, запорошенного метелью,
приятель мой,
сторонник коммунизма.
Бывают такие мысли:
как будто на чистый
прохладный мрамор
льется
весенний свет.
Молодого салата
листья на блюде.
Острый - до самого сердца
запах уксуса.
Вечер.
Сколько б ни встретилось мне
в городе женщин сегодня,
но каждая, каждая,
будто любовь схоронив,
понуро идет домой.
В трамвае
каждый раз
встречается какой-то коротышка,
впивается глазами.
Я начал опасаться этих встреч.
Продаю,
все продаю!
Один у меня остался
потрепанный немецкий словарь
на исходе этого лета.
Я вышел из дому
и, верно, с полчаса
шел с видом
делового человека,
как будто я куда-нибудь спешу.
Номер старой газеты.
Смотри-ка,
хвалят
мои стихи!
Пусть всего два-три слова.
Без конца и без края
тянутся мертвые пески.
Бог,
живущий в пустыне Гоби,
это, верно, осени бог.
Женщина, друг мой!
Сшей
своими руками
красное знамя восстанья...
И мне отдай.
Когда я взвел курок,
когда я целюсь,
о, тогда
Нет для меня богов!
Нет для меня богов!
С досадой
мать окликнула меня,
и лишь тогда я, наконец, заметил:
по чашке палочками
всё стучу, стучу...