Cевастополь - город куриных богов
"Мальчик смотрит - белый пароходик уплывает вдаль по горизонту.
Несмотря на ясную погоду выпускает дыма черный зонтик
Мальчик думает - а я опять остался, снова не увижу дальних стран
Отчего опять не догадался взять меня с собою капитан?"
Поплавский в исполннии Вертинского
А что море? А море как море. Море.
Китенок трется мне о ноги. Волны искрятся в восточном танце миллионами золотых монет и тихонько звенят колокольчиками в своих зеленых мохнатых косах. Ни на миг не смолкает, держит ритм муслимгаузовой колыбельной перкуссия галечных мароккас. Какая тут бессонница?
Нет бессонницы, есть сверкающие хвойные сны под соснами. Нет слепого Гомера, есть немые камни Херсонеса и есть боже!вильный Издрык - он так хотел "раствориться в море и с грустью утопиться в самом себе", но, кажется, все же остался скользким моллюском и наблюдателем сквозь щелку приоткрытых створок (ой, дарує ж бо мене Юро за легковажн1 трактування 1 надал1, але ж вся Рад1огорка св1док, як обережно я з ним поводилась - носила 1з собою пост1йно, 1 не аби як, а у двох прозорих кульочках - окремо чорно-б1ло-червон1 листки-пелюстки, окремо - молюска). Нет тугих парусов, есть гордое полиэтиленовое перышко одинокого виндсерфингиста и призрачные стальные силуэты на горизонте.
Молочное море, кисельные горизонты. Густое теплое зеленое молоко , хотите - бармен кролем и баттерфляем взобьет вам воздушную пенку, и эти безумные дырчатые камни - незатейливые авангардные скульптуры из особого сорта радомера - привет Уорхолу! - на закуску. Или желаете слоистый коктейль, непременно с блюкюросау где-то посрединке?
Запускаю руки в камни. Куриные боги сами надеваются мне на пальцы. Мед выступает на животе. Соленые слезы струятся между лопаток.
Несмотря на ясную погоду выпускает дыма черный зонтик
Мальчик думает - а я опять остался, снова не увижу дальних стран
Отчего опять не догадался взять меня с собою капитан?"
Поплавский в исполннии Вертинского
А что море? А море как море. Море.
Китенок трется мне о ноги. Волны искрятся в восточном танце миллионами золотых монет и тихонько звенят колокольчиками в своих зеленых мохнатых косах. Ни на миг не смолкает, держит ритм муслимгаузовой колыбельной перкуссия галечных мароккас. Какая тут бессонница?
Нет бессонницы, есть сверкающие хвойные сны под соснами. Нет слепого Гомера, есть немые камни Херсонеса и есть боже!вильный Издрык - он так хотел "раствориться в море и с грустью утопиться в самом себе", но, кажется, все же остался скользким моллюском и наблюдателем сквозь щелку приоткрытых створок (ой, дарує ж бо мене Юро за легковажн1 трактування 1 надал1, але ж вся Рад1огорка св1док, як обережно я з ним поводилась - носила 1з собою пост1йно, 1 не аби як, а у двох прозорих кульочках - окремо чорно-б1ло-червон1 листки-пелюстки, окремо - молюска). Нет тугих парусов, есть гордое полиэтиленовое перышко одинокого виндсерфингиста и призрачные стальные силуэты на горизонте.
Молочное море, кисельные горизонты. Густое теплое зеленое молоко , хотите - бармен кролем и баттерфляем взобьет вам воздушную пенку, и эти безумные дырчатые камни - незатейливые авангардные скульптуры из особого сорта радомера - привет Уорхолу! - на закуску. Или желаете слоистый коктейль, непременно с блюкюросау где-то посрединке?
Запускаю руки в камни. Куриные боги сами надеваются мне на пальцы. Мед выступает на животе. Соленые слезы струятся между лопаток.