О чём-то
Этот рассказ был случайно написан в 2014, случайно нашёлся сейчас. Хочу добавить его сюда как напоминание самой себе, что не стоит бояться графоманства писать - от него этого действительно иногда становится легче. Возможно, я напишу что-то в 2017. Надеюсь, оно будет более взрослое и не менее искреннее.
О ЧЁМ-ТО
Часть первая, о чем-то
Он не знал, о чем писать, и он написал о чем-то. Это "что-то" шуршало между строк, перебегало с абзаца на абзац, играло пробелами, дразнилось. Ей нужно было быть хоть немного, хоть на грамм чуткой, чтобы почувствовать это "что-то", если бы, конечно, ей довелось прочитать то, что он написал о чем-то. А в особом состоянии, она бы, наверное прочитала бы это "что-то", о чем он написал, вне текста, не видя текст, не обращая на него внимания. В таком состоянии истины, когда внезапно мир переворачивается, чтобы стать кристально понятным на долгое мгновение, и пустота оказывается наполненностью. У него был этот странный талант вкладывать в пустоту столько, что она становилась значением... а контекст - он лишь настраивал, нервно подрагивал по краям, сдерживал этот светлый невесомый объем души на положенном месте.
Он умел писать так, что не было важно, о чем, для того, кто умеет читать между строк. Она, кстати, умела. А они - нет. И не стали его издавать.
А показать ей лично он постеснялся.
____
Часть вторая, что по чем
А потом он понял, что нужно что-то менять. Взял простой женский псевдоним, его дела пошли в гору. А она фыркала, когда видела, что подруга проглатывает книжку за книжкой. Они жили через стенку с ним, но не общались. Он был одиноким, потому что строчил без перерыва, некогда было знакомиться. А из поклонников... ему иногда писали престарелые джентльмены, непонятно с какого перепуга взявшие в руки эти детективы. Но вы сами понимаете, это не то. Опять же, за воображаемыми мопсами надо было следить постоянно... гуляя с ними, он познакомился с ее подругой. После свадьбы та долго не могла простить ему его страшный писательский секрет, а как-то наткнулась на старые записи, где еще не было скандалов-интриг-расследований, не придала им значения, хотела их выкинуть, но оставила на столе. Ветер и открытое окно справились и без нее.
А та, другая она, нашла один листочек и на минутку замерла, вчитываясь. Казалось, она не дышала в эти мгновения. Наверное, если бы местный бомж на скамейке в этот момент не спал, он бы многое мог прочесть по ее лицу. Но он продолжал храпеть, а она постояла, вздохнула и пошла дальше. Ей нужно было поздравить подругу с новосельем. Всего несколько метров. Пять долгих лет.
____
Часть третья, ни о чем.
Он больше не писал, потому что теперь у него было, кому делать это за него. Они скромно прятались за его псевдонимом, он прятался в своей квартире. У него было все - и как будто ничего. Был безвкусный элитный чай, пахнущий дорогой оберткой. Были воображаемые мопсы... а, нет - они достались в наследство тем, кто продолжал писать от его лица. Иногда ему мерещилось, что где-то здесь, в дальнем углу, он забыл одного, и тот грустно тявкает в темноте. Где-то тут был выключатель... Был вот компьютер, а когда-то ведь он писал на бумаге! Жена была, но где-то, они так и не развелись, почему-то. Он не помнил, как долго он не помнит, в какой части мира и почему она сейчас. Он не помнил, почему и он сейчас.
Он не помнил, зачем он сейчас достал этот листочек, почему в его руке карандаш, а на бумаге - неровные строчки. И он не знал, о чем эти строчки - они были ни о чем. Вот так просто и ясно, он осознал себя пустотой, цепляющейся за стол. Недоумевающей пустотой.
____
Часть четвертая, ни при чем.
На пике денежного успеха он оказался в яме душевной пустоты. Прозаичность не порождала прозу. Он не унывал, потому что привык, и все-таки что-то чесалось, скреблось, заставляя его снова садиться за этот стол, за которым он впервые почувствовал себя пустотой. "Свербело!" - сказала бы соседка, будь она грубой скандальной теткой. Но тут ему повезло: его соседка была не в меру тихой, настолько тихой, что иногда ему казалось - он один на этаже.
В этот вечер он снова чувствовал себя пустотой. Стол, это проклятое место, дрянной магнит, ехидно молчал. Пустоте нечем излиться на бумажный лист, но пустота и не злится. У пустоты кончился чай. Возможно, небольшое его количество...
Он возвращался из магазина с упаковкой элитного чая. Не то, чтобы он
чувствовал разницу, просто привык. Они столкнулись в дверях, и она пригласила себя к нему, на чашечку этого самого чая. К этому он не привык, он вообще отвык от людей и других существ. Даже воображаемый мопс уже... ах да, она пригласила себя, что было необычно, но он не заметил, потому что не знал, что ей обычно.
___
Часть пятая, зачем-то...
Ей было необычно приглашаться, но, также, она не могла пройти мимо. А может, просто вышла за чаем, а тут он, а у него чай. А может, просто вышла, а тут он, а у него взгляд. Что это было? Сострадание? Соседская солидарность? Может, вера в судьбу, а может, хулиганство.
Они пили чай, и он даже немного чувствовал его вкус. Этого было недостаточно, чтобы смаковать, но показалось ему хорошим знаком. Он улыбнулся ей, мопс молчал, хотя стоп... нет, показалось. Она присела на стол, это показалось ему дурным знаком. Она увидела его записи, и это показалось бы ему катастрофой, если бы не было так глобально все равно. Да, это показалось бы ему... но дальше от ее лица.
Она взяла листы, и еще до того, как... что-то неуловимое промелькнуло, но спустя столько лет, она внезапно узнала почерк. Она смотрела в его глаза, свежо и открыто, и сила ее когнитивного диссонанса была примерно равна его хрупкому на тот момент равнодушию.
Он почувствовал: что-то красное поднялось откуда-то из глубин, от соседей снизу, из ядра земли, из самого сердца, чтобы проступить румянцем. Он удивился, что его еще что-то волнует настолько, что он покраснел. Он удивился своему удивлению. Это было непривычно, но ему понравилось, настолько, что он разозлился. Он отнял у нее листы и выставил за дверь. И сел за стол.
_____
Часть шестая, с чем-то...
Холодный подоконник сохранил те несколько листочков - он забыл про них почти сразу. Стол перестал быть проклятием, но неожиданно превратился в пыточный инструмент. Если раньше у него слегка скребло на душе, то нынче та чесотка казалась, так, детским лепетом. Столешница пылала пламенем, сжигая бумагу, не желая, тем не менее, расставаться с ним. Он мучился, терпел, жалел. И понял, что равновесие приказало долго жить. Он мрачно взял почти нетронутый чай и постучался в ее дверь.
Они пили чай, он потянулся к ней листочками. С деланным равнодушием, ведь она все равно уже видела. Он надеялся, это извинение. Прикосновение ее руки придало новый вкус его чаю, она тоже улыбалась. А потом закрыла глаза, и начала смеяться, до слез. Свет будто выключили. Чашка глухо стукнула о мойку, от его шагов вибрировали вены, стены молчали, и лишь загудели обиженно, когда захлопнулась дверь. Ушел. И уже не видел, что ее смех судорожный, и суть его - истерика, а слезы - не следствие. Конечно, за все годы равнодушия , он как-то разучился понимать тонкий бабий эмоциональный мир. А написание женских детективов отбило напрочь эту охоту... Опять же, из этих двоих, чуткой была она, а он мог только изливаться между строк, тогда как сам понимал по слогам.
_____
Часть седьмая, туда же!
Он смутно помнил что где-то здесь был выключатель, но боялся, что свет обожжет его.
Стол торжественно маячил в темноте, языческий и беспощадный. Глупая деревяшка, подпитанная его душой, его кровью. Он бы выкинул стол в окно, но стол был шире окна. И довольно тяжелый. Довольно тяжело, но он справится, как всегда.
Музы должны оставаться музами. Она была вне его реальности, там и должна была оставаться. Музы вне реальности.
Когда она постучала, он не хотел открывать. И не стал, но она все равно зашла, потому что он забыл закрыть. Все равно зашла, настырная, красивая, та первая она, потому что ей было не все равно. Та первая она, из-за которой он начал писать. Которая только что воплотила в жизнь его самый сокровенный , самый глупый, казалось бы, давно отжитый страх.
На секунду, тогда, когда он чувствовал чай, ему показалось, что он на пять лет моложе, и он поднялся к ней, в ее небесное королевство, вышел, значит, в эфир. Все было по-другому. Это она спустилась к нему. И посмеялась.
Он не мог простить ей это, не мог выносить ее взгляд. Как назло, именно тогда, когда его скорлупа треснула!.. Ее платье треснуло от резкого движения плеч, на голой лопатке тоже были небольшие черные трещинки. Вид неприкрытой спины не причинял ему такого душевного смятения, как ее обнаженный взгляд. Он недоумевал. Она стояла вполоборота, придерживая платье, и он не сразу понял, что это за черные трещинки на коже, но они сложились в буквы.
Она сказала смотреть, когда он уже увидел. Буквы сложились в фразу.
"Музы вне реальности."
Он бы сложился пополам, слишком много, слишком сразу, слишком "что все это значит". Но в его комнате была полуобнаженная татуированная муза, и его девиз на ее лопатке. И он сделал единственное правильное, он мягко выставил ее за дверь.
_____
Часть восьмая: оттуда уже!
Он думал и пил чай, не чувствуя его температуры, но чувствуя его глубокий, пряный, обжигающий вкус. Он написал столько детективов - его мозг проявлял чудеса дедукции. Мозг говорил, что одно следует за другим, а первого не бывает без второго.
Он не знал, что делать, вернее, знал, но не мог решиться.
Все так глупо. "Вдруг это совпадение?" - неуверенно заявил мозг. "Тогда это судьба!" - решительно припечатало сердце.
"Хватит это терпеть!" - добил мочевой пузырь. Он совсем не мог больше видеть чай.
Организм высказался за, душа трепетала.
У чая был торжественно-горьковатый привкус. Он заглянул в чашку и понял, что пьет пустой кипяток.
Он постучал в ее дверь.
"Привет, я здесь совсем недавно и совсем никого не знаю. Не угостите ли меня чаем? Меня зовут... "
______
Эпилог ведь.
Теперь по-другому. Не то "теперь", которое было, а которое много более позднее "потом", помноженное на счастье. Теперь, чтобы попасть из ее квартиры в его, им не нужно выходить в подъезд. Устав ходить вокруг да около, они ломают стену, и, видит бог, они ее проломят. И тогда, внезапно, увидят друг друга в побелке, лохматых и счастливых, потных и немного усталых, ошарашенных. И именно в этот день стол станет сакральным местом, и, когда-нибудь, они случайно проболтаются об этом детям.
О ЧЁМ-ТО
Часть первая, о чем-то
Он не знал, о чем писать, и он написал о чем-то. Это "что-то" шуршало между строк, перебегало с абзаца на абзац, играло пробелами, дразнилось. Ей нужно было быть хоть немного, хоть на грамм чуткой, чтобы почувствовать это "что-то", если бы, конечно, ей довелось прочитать то, что он написал о чем-то. А в особом состоянии, она бы, наверное прочитала бы это "что-то", о чем он написал, вне текста, не видя текст, не обращая на него внимания. В таком состоянии истины, когда внезапно мир переворачивается, чтобы стать кристально понятным на долгое мгновение, и пустота оказывается наполненностью. У него был этот странный талант вкладывать в пустоту столько, что она становилась значением... а контекст - он лишь настраивал, нервно подрагивал по краям, сдерживал этот светлый невесомый объем души на положенном месте.
Он умел писать так, что не было важно, о чем, для того, кто умеет читать между строк. Она, кстати, умела. А они - нет. И не стали его издавать.
А показать ей лично он постеснялся.
____
Часть вторая, что по чем
А потом он понял, что нужно что-то менять. Взял простой женский псевдоним, его дела пошли в гору. А она фыркала, когда видела, что подруга проглатывает книжку за книжкой. Они жили через стенку с ним, но не общались. Он был одиноким, потому что строчил без перерыва, некогда было знакомиться. А из поклонников... ему иногда писали престарелые джентльмены, непонятно с какого перепуга взявшие в руки эти детективы. Но вы сами понимаете, это не то. Опять же, за воображаемыми мопсами надо было следить постоянно... гуляя с ними, он познакомился с ее подругой. После свадьбы та долго не могла простить ему его страшный писательский секрет, а как-то наткнулась на старые записи, где еще не было скандалов-интриг-расследований, не придала им значения, хотела их выкинуть, но оставила на столе. Ветер и открытое окно справились и без нее.
А та, другая она, нашла один листочек и на минутку замерла, вчитываясь. Казалось, она не дышала в эти мгновения. Наверное, если бы местный бомж на скамейке в этот момент не спал, он бы многое мог прочесть по ее лицу. Но он продолжал храпеть, а она постояла, вздохнула и пошла дальше. Ей нужно было поздравить подругу с новосельем. Всего несколько метров. Пять долгих лет.
____
Часть третья, ни о чем.
Он больше не писал, потому что теперь у него было, кому делать это за него. Они скромно прятались за его псевдонимом, он прятался в своей квартире. У него было все - и как будто ничего. Был безвкусный элитный чай, пахнущий дорогой оберткой. Были воображаемые мопсы... а, нет - они достались в наследство тем, кто продолжал писать от его лица. Иногда ему мерещилось, что где-то здесь, в дальнем углу, он забыл одного, и тот грустно тявкает в темноте. Где-то тут был выключатель... Был вот компьютер, а когда-то ведь он писал на бумаге! Жена была, но где-то, они так и не развелись, почему-то. Он не помнил, как долго он не помнит, в какой части мира и почему она сейчас. Он не помнил, почему и он сейчас.
Он не помнил, зачем он сейчас достал этот листочек, почему в его руке карандаш, а на бумаге - неровные строчки. И он не знал, о чем эти строчки - они были ни о чем. Вот так просто и ясно, он осознал себя пустотой, цепляющейся за стол. Недоумевающей пустотой.
____
Часть четвертая, ни при чем.
На пике денежного успеха он оказался в яме душевной пустоты. Прозаичность не порождала прозу. Он не унывал, потому что привык, и все-таки что-то чесалось, скреблось, заставляя его снова садиться за этот стол, за которым он впервые почувствовал себя пустотой. "Свербело!" - сказала бы соседка, будь она грубой скандальной теткой. Но тут ему повезло: его соседка была не в меру тихой, настолько тихой, что иногда ему казалось - он один на этаже.
В этот вечер он снова чувствовал себя пустотой. Стол, это проклятое место, дрянной магнит, ехидно молчал. Пустоте нечем излиться на бумажный лист, но пустота и не злится. У пустоты кончился чай. Возможно, небольшое его количество...
Он возвращался из магазина с упаковкой элитного чая. Не то, чтобы он
чувствовал разницу, просто привык. Они столкнулись в дверях, и она пригласила себя к нему, на чашечку этого самого чая. К этому он не привык, он вообще отвык от людей и других существ. Даже воображаемый мопс уже... ах да, она пригласила себя, что было необычно, но он не заметил, потому что не знал, что ей обычно.
___
Часть пятая, зачем-то...
Ей было необычно приглашаться, но, также, она не могла пройти мимо. А может, просто вышла за чаем, а тут он, а у него чай. А может, просто вышла, а тут он, а у него взгляд. Что это было? Сострадание? Соседская солидарность? Может, вера в судьбу, а может, хулиганство.
Они пили чай, и он даже немного чувствовал его вкус. Этого было недостаточно, чтобы смаковать, но показалось ему хорошим знаком. Он улыбнулся ей, мопс молчал, хотя стоп... нет, показалось. Она присела на стол, это показалось ему дурным знаком. Она увидела его записи, и это показалось бы ему катастрофой, если бы не было так глобально все равно. Да, это показалось бы ему... но дальше от ее лица.
Она взяла листы, и еще до того, как... что-то неуловимое промелькнуло, но спустя столько лет, она внезапно узнала почерк. Она смотрела в его глаза, свежо и открыто, и сила ее когнитивного диссонанса была примерно равна его хрупкому на тот момент равнодушию.
Он почувствовал: что-то красное поднялось откуда-то из глубин, от соседей снизу, из ядра земли, из самого сердца, чтобы проступить румянцем. Он удивился, что его еще что-то волнует настолько, что он покраснел. Он удивился своему удивлению. Это было непривычно, но ему понравилось, настолько, что он разозлился. Он отнял у нее листы и выставил за дверь. И сел за стол.
_____
Часть шестая, с чем-то...
Холодный подоконник сохранил те несколько листочков - он забыл про них почти сразу. Стол перестал быть проклятием, но неожиданно превратился в пыточный инструмент. Если раньше у него слегка скребло на душе, то нынче та чесотка казалась, так, детским лепетом. Столешница пылала пламенем, сжигая бумагу, не желая, тем не менее, расставаться с ним. Он мучился, терпел, жалел. И понял, что равновесие приказало долго жить. Он мрачно взял почти нетронутый чай и постучался в ее дверь.
Они пили чай, он потянулся к ней листочками. С деланным равнодушием, ведь она все равно уже видела. Он надеялся, это извинение. Прикосновение ее руки придало новый вкус его чаю, она тоже улыбалась. А потом закрыла глаза, и начала смеяться, до слез. Свет будто выключили. Чашка глухо стукнула о мойку, от его шагов вибрировали вены, стены молчали, и лишь загудели обиженно, когда захлопнулась дверь. Ушел. И уже не видел, что ее смех судорожный, и суть его - истерика, а слезы - не следствие. Конечно, за все годы равнодушия , он как-то разучился понимать тонкий бабий эмоциональный мир. А написание женских детективов отбило напрочь эту охоту... Опять же, из этих двоих, чуткой была она, а он мог только изливаться между строк, тогда как сам понимал по слогам.
_____
Часть седьмая, туда же!
Он смутно помнил что где-то здесь был выключатель, но боялся, что свет обожжет его.
Стол торжественно маячил в темноте, языческий и беспощадный. Глупая деревяшка, подпитанная его душой, его кровью. Он бы выкинул стол в окно, но стол был шире окна. И довольно тяжелый. Довольно тяжело, но он справится, как всегда.
Музы должны оставаться музами. Она была вне его реальности, там и должна была оставаться. Музы вне реальности.
Когда она постучала, он не хотел открывать. И не стал, но она все равно зашла, потому что он забыл закрыть. Все равно зашла, настырная, красивая, та первая она, потому что ей было не все равно. Та первая она, из-за которой он начал писать. Которая только что воплотила в жизнь его самый сокровенный , самый глупый, казалось бы, давно отжитый страх.
На секунду, тогда, когда он чувствовал чай, ему показалось, что он на пять лет моложе, и он поднялся к ней, в ее небесное королевство, вышел, значит, в эфир. Все было по-другому. Это она спустилась к нему. И посмеялась.
Он не мог простить ей это, не мог выносить ее взгляд. Как назло, именно тогда, когда его скорлупа треснула!.. Ее платье треснуло от резкого движения плеч, на голой лопатке тоже были небольшие черные трещинки. Вид неприкрытой спины не причинял ему такого душевного смятения, как ее обнаженный взгляд. Он недоумевал. Она стояла вполоборота, придерживая платье, и он не сразу понял, что это за черные трещинки на коже, но они сложились в буквы.
Она сказала смотреть, когда он уже увидел. Буквы сложились в фразу.
"Музы вне реальности."
Он бы сложился пополам, слишком много, слишком сразу, слишком "что все это значит". Но в его комнате была полуобнаженная татуированная муза, и его девиз на ее лопатке. И он сделал единственное правильное, он мягко выставил ее за дверь.
_____
Часть восьмая: оттуда уже!
Он думал и пил чай, не чувствуя его температуры, но чувствуя его глубокий, пряный, обжигающий вкус. Он написал столько детективов - его мозг проявлял чудеса дедукции. Мозг говорил, что одно следует за другим, а первого не бывает без второго.
Он не знал, что делать, вернее, знал, но не мог решиться.
Все так глупо. "Вдруг это совпадение?" - неуверенно заявил мозг. "Тогда это судьба!" - решительно припечатало сердце.
"Хватит это терпеть!" - добил мочевой пузырь. Он совсем не мог больше видеть чай.
Организм высказался за, душа трепетала.
У чая был торжественно-горьковатый привкус. Он заглянул в чашку и понял, что пьет пустой кипяток.
Он постучал в ее дверь.
"Привет, я здесь совсем недавно и совсем никого не знаю. Не угостите ли меня чаем? Меня зовут... "
______
Эпилог ведь.
Теперь по-другому. Не то "теперь", которое было, а которое много более позднее "потом", помноженное на счастье. Теперь, чтобы попасть из ее квартиры в его, им не нужно выходить в подъезд. Устав ходить вокруг да около, они ломают стену, и, видит бог, они ее проломят. И тогда, внезапно, увидят друг друга в побелке, лохматых и счастливых, потных и немного усталых, ошарашенных. И именно в этот день стол станет сакральным местом, и, когда-нибудь, они случайно проболтаются об этом детям.