ВОДА НА ЧУЖУЮ МЕЛЬНИЦУ - ПРОДОЛЖЕНИЕ НОМЕР ТРИНАДЦАТЬ
Название: Приблуда
Фандом: вроде бы пиджеевские "Хоббит" с "ВК", но по факту - очень по мотивам. Хронология, канон и прочие страшные слова явно шли мимо автора.
Пейринг: Даин/ОЖП и др.
Размер: макси
Жанр: романтика, наверно
Аннотация: гном и эльфийка - свежая добавка на старые дрожжи.
Предупреждения: "одноногие собачки" в количестве! А если вам кажется, что на автора оказала большое влияние госпожа Громыко, вам не кажется. И про Семенову тоже не кажется, кстати.
Первее всех, по уму, надо было созвать к крыльцу большой хирд, послушать, каких важных дел накопилось и чего мудрого скажут старики, но, торопясь, на последний привал вечером останавливаться не стали, так и заявились совсем ночью. А если срочного нет, то незачем баламутить до утра, даже с радостным известием.
Терк - как и не прощался, зарядил в лоб да следом обнял:
- Жив, дурачина! Пить, есть, в баню, спать?
- Сначала - в баню! - сообразил Даин, что раз ждали, то все уже протопленное, не чета остановкам в пути. - Брата Лит вон отыскали, ему в самый пар нельзя пока, пусть ест и постелют ему, ложится… А мать-то где?
- А кто ж ее, только-только вроде у окон крутилась!
Значит, с нею можно поговорить и завтра. Если честно, то так оно и лучше, а пока - нырнуть в дышащий вкусным смоляным духом банный жар, чтоб можжевеловыми вениками и мыльной настойкой на травах согнать даже память о темноте и холоде проклятой земли… Как там, в Черный замок на холме, к озеру со льдом на дне…
- Ты мне-то воды оставил? - от порога поинтересовалась остроухая краса.
- Ты чего?..
- Ну, пока Тэвьина на ночлег устроила, пока чистое собрала, а ты как раз жар немного выстудить успеешь, но воду всю еще не…
Лит переступила по доскам своими худыми ногами в старых и свежих отметинах, перекинув на плечо тяжелый водопад распустившейся косы, а Даин отчаянно понимал, что на самом деле-то она не была худой, как прежде. Лицо - да, а сама - нет.
- Ну да, хорошо, что штаны и рубашка широкие, а то б уже перешивать пришлось. Горячей нальешь?
Как-то оно перемешалось, будто разные сорта стали в одном горне: остроухая девчонка-приблуда, спокойно засыпавшая с оружием у изголовья, бесстыжая лесная ведьма с сенными былинками в растрепавшейся косе, смешная лучница, сказочная фея, танцующая на берегу ночной реки и из другой сказки - колдунья с полным котлом волшебного супа… А теперь оно совсем-совсем собралось в одну форму, оставив Лилталоссе, Лил-та-лос-се, со всеми ее шрамами и отметинами, неловкая и покруглевшая.
- Ты чего?
- Лит, не уходи.
- Я ж только пришла! Пусти, я ж немытая!
Даин уткнулся лицом в желтый старый синяк на эльфийской лопатке:
- Вообще не уходи. Оставайся, а?
- Куда я от тебя денусь.
- А давай вместе завтра до бабки дойдем? Ну, когда я с делами со всеми разгребусь немного, а?
- Тебя народ-то не засмеет, адад?
Это самое «адад» Даин не слышал в доме, наверно, с тех самых пор, когда Наин был жив, и было оно то ли непривычное, словно одежда, доставшаяся с чужого плеча, то ли будто наконец-то пришедшийся по руке старый отцовский меч - свое же, родное.
- Лучше так, чем плакать.
На том как-то и решили.
Сил плести косы и даже расчесаться путем после бани почему-то совсем не осталось ни у кого, и наутро об этом лентяйстве пришлось сильно пожалеть, но по сравнению с сердитой Илвой это было такое меньшее зло, что вообще не стоило внимания.
Кто бы не знал матушку Илву, тот бы сказал, что нет, не злится и вообще скорее раздражена, что оторвали от домашних дел ради какой-то безделицы: натянула легкую улыбку на каменное лицо, пожелала хорошего утра и посетовала, что так мало приготовила, когда стол ломился от еды, на вопросы все отвечала «да» или «нет» и ушла, сославшись на дела.
- Лучше б у себя в кладовке пузырьки пошвыряла, быстрее бы отошла, - вздохнул Даин, прислушавшись к тишине и радуясь, что хоть вроде не плачет там. Решимость «поговорить» бы от такого быстро б растаяла, словно весенний снег на жарком солнышке… Говорят, худой мир лучше доброй ссоры, а Даину бы наоборот - вот проорались бы все, а потом, может, зажили б действительно мирно, без всяких копящихся затаенных обид.
Да, о снеге:
- Поедешь Мраха навестить - верхом не катайся без надобности, бери санки.
- Я Тэвьина туда, наверно. Пока никто к нему не присмотрелся.
Лит в-общем-то говорила дело, а может, пока Даин разбирал накопившееся в совете, все, что Терк на потом оставил, сама была не прочь улизнуть. Одна только малость:
- Погоди!
Вытащил первые прыгнувшие под руку серьги из сундука:
- Надень хоть что-то! Не ходи совсем босая, меня ж не то что обсмеют, обплюют! А кольцо и браслет, если не нравятся, я новое откую потом!
Лит не стала возражать, что под теплым платком и в метель никто не то что сережек не разберет, в лицо-то не отличит - потому что в Берлоге старик колдун и он-то быстро сообразит, а так - и расспрашивать не станет. Остальное тоже ничего от старика не укроется, но которых-то вещей ни от кого не спрячешь.
Взяла, надела - это хорошо. Потому что все равно грызло-не унималось.
- И до темноты вернись!
И без сережек с кольцами посмеяться поводов хватит, кудахчет, как мамаша над неразумным дитем.
Одежды по меркам остроухого не нашлось, конечно, а в широких и коротковатых гномьих вещах он выглядел потешнее некуда, пока до саней шел. Даин на фоне этого недокормленного даже хромой выглядел гораздо внушительней, идя через двор: надо ж разобрать, чего там наприключалось за время отсутствия. А мать пусть у себя пока что в кладовке пузырьки побьет, зато быстрее на родного сына волчицей смотреть перестанет.
За что спасибо Терку, ничего срочного не накопилось, со скучным и несрочным Даин с чем-то разобрался, что-то оставил на завтра и вечер, с холмянами из дальних поселков закрутился, правда, так что Терк ему уже совсем было на ходу письмо из Синих Гор отдал, одернув за рукав:
- Ты б, малой, сел да посидел со мной, что ли. Поговорил бы… Вернулась твоя, вернулась, но там у них сейчас своя говорильня до полночи будет, Тами и жена Судри прискакали, как только вернулась из Берлоги.
Терку можно было поведать почти все. Кроме, может, про родство Тэви с Врагом и про то, что наговорил лесная фея про разделенную жизнь, зато про читанное о назгулах, про волшебное кольцо, про клинок с сердечником из мифрила и что там слышала Лит в своих легендах, Даин рассказал все, что помнил. Дядя не удивлялся, браниться тоже не спешил - хотя по уму за все это приключенье следовало устроить выволочку, будто не узбаду, а сопливому подмастерью, - и про водяную защиту жилых мест и мифриловое оружие против темных тварей рассуждали долго. Против чар кроме как чарами мало чем бороться выйдет, а своих колдунов тут - старик не в счет, он только лечить может - можно сказать, нету.
- А долговязый этот? Никчемушный и хворый, но глаза-то у него ведьмовские…
- А сам - нет. Стрелять, правда, умеет, как никто другой, это про него в Распадке говорили, что с золотыми глазами и серебряными волосами.
- Брехали. Приукрасили, вежливо говоря. А жаль, вот если б кого можно было выучить ведьмовству!..
Даин сам прикинул, что так оно хорошо б было, как в кузницу или стеклодувную или иную мастерскую отдавать бы в обучение - и пусть себе ворожат! Только клятву их ведьмовскую брать, чтоб никого из чародеев Враг на службу не переманил… Но это уж, понятное дело, размечтались, пока до тепла только рисовать на бумаге все водяные жилы, где б можно текучие преграды сделать, да прикинуть, на сколько хватит мифрила в запасе.
Так сами за полночь и просидели, а когда Даин решил вернуться к себе, то еще из-за дверей услышал женский хохот.
Гостий оказалось аж пятеро. Эсси и Тами, в уголке пристроились кухонная девчонка Нальхи с успевшей заснуть у нее на плече младшей сестрой, которая летом так мечтала в ученицы к ведьме, Нанхи, вроде, еще - внезапно - материна горничная… Все, спохватившись, торопливо распрощались, благо расходиться им всего-то было кому на лежанку в теплую кухню, кому в комнату возле оружейной, и тогда Даин остался наедине с Лит, румяной и так и не расставшейся, хвала Махалу, с серьгами и нарядными шпильками.
- На кухне есть жаркое и похлебка, голодный? - Лит поправила сбившийся платок. - А тут вон лепешки миндальные еще остались, будешь? И печенье, и сушеные финики.
- Вино-то не лишнее?
- На полглотка, и слабое совсем, терновник. Эсси принесла, сладкое такое… Попробуешь?
- Как-то наш поход на завтра отложился… Но завтра точно!
Даин мысленно поругал себя, что сам не догадался пригласить компанию для Лилталоссе, хорошо, что ушлые жены и девы сами сообразили устроить встречу, не дожидаясь соизволения.
- Есть еще коврижки, в смысле целая одна осталась. Их Рона принесла. Она вообще, ну, извиниться приходила, потому что обиделась за госпожу Илву и решила бадью-самостирку испортить...
Кто бы сомневался, что Лит не только простит паршивку-горничную, но и усадит за общий стол. От эльфийки пахло сладкой терновкой и медовыми коврижками, и на вкус ее губы тоже были как вино и мед.
- Деду не говорила пока, - ответила она на молчаливый вопрос.
- Ну, значит, завтра сначала - к бабке, а потом - к деду, сдаваться.
А там и говорить даже не пришлось - оказалось достаточно Лит просто нарядиться в сшитое летом красное платье, которое теперь пришлось распустить немного по боковой шнуровке, да надеть вынутый Даином из семейного сундука «завиток Кеми» с оправленной в серебро яшмой, который полагается цеплять у пояса. Старик, против ожиданий, хмуриться на Даина - хмурился, но не спешил грозить всеми карами подряд, если хоть волос с остроухой головы упадет и чихнет в лишний раз.
- Ну хоть немного понянчусь перед смертью!
- Деда, и не думай!
Когда все-таки Даин заговорил про колдовство и про то, как хорошо бы ему научить, то Мрах только отмахнулся: вранье это. Лечить может почти любой, у кого хватит терпения выучиться и сил не бросить это дело потом, а остальное все про него додумал народ, охочий до сказок.
- Из гномов чаровников не получится, это только долговязые или остроухие умеют!
«И еще как умеют!» - вспомнил Даин. Вот чего только не повидал, а снова выйти против вражьего волшебства ему хотелось меньше, чем одному на орчий десяток.
«Завиток Кеми» старик углядел сразу, но вместо чтоб напуститься на Даина с упреками, мол, предупреждал же, только отмахнулся. Случилось так случилось, чего теперь. А Тэви так и не понял, хлопал острыми ушами до тех пор, пока сама Лит не сказала ему, а услышав «Да беременная я, вот они по потолку и бегают!» - вспыхнул до корней волос. Видно, у остроухих такое не говорилось вслух и при всех, и «завиток Кеми» тоже не было принято вешать, чтоб уж и незнакомые тоже прониклись. Посидели в Берлоге хорошо, совсем по-прежнему, будто год назад.
- Разберусь с накопившимися делами - будут и сережки! - хвастал мед в гномьей голове, пока ехали обратно.
И браслеты лучше прежних, и на шею, и шпильки с белыми жемчужными цветами…
А потом Даин вспомнил «слепые» сережки матери и будто споткнулся. А если - умрет? Если прав был лесная фея, не пугал, а говорил о самом вероятном исходе? А если, расплатившись собственным бессмертием за жизнь Даина, Лилталоссе сама проживет всего чуть?
Дома все оно забывалось - у узбада дел всегда достаточно - но никак не могло забыться совсем. Гад остроухий ведь пугал наверняка, но слова его не пропали, черным мутным осадком опавши где-то в груди, и от какого-то нечаянного воспоминания или слова снова поднимали всю свою тьму со дна. С работой над сережками Даин не торопился в любом случае.
Зато, сам не знал, зачем, не иначе развязав язык от хмельного, рассказал про обменянные на лошадей и повозку жемчужные серьги такому же хмельному Кривоносу. Зачем его вообще в Холмы принесло? - Даин очень сильно подозревал, что припылил, как только прознал про возвращение Лит, а в итоге который вечер напивался от каких-то остроухих «смешанных чувств», потому что и радоваться бы, что живая, и «завиток» на поясе видели все, а желать пропасть пропадом своему узбаду вроде как тоже не принято. Даин вообще, наверно, вместе с куском эльфьей жизни не только понимание их речи получил, но и способность чувствовать насквозь, будто какой-то человеческий провидец. И со всей эльфьей учтивостью, вместо чтоб за такой интерес к своей жене аккуратно поправить нос этого дурня на другую сторону, заодно и свой пар немного спустив, почти по дружески подливал в чужую кружку и говорил-говорил… Чего он там наговорил, сам уже не вспомнил бы, а Кривонос на следующий же день снарядился и убрался из Железных Холмов. И это тоже осталось в глубине совести грязной поганой занозой.
Хорошо хоть мать разом остыла ко всем домашним войнам и, кажется, даже нарочно пряталась, не то что пытаться по старой памяти скандалить или учить.
Даин промаялся долго, таскал-таскал эту безысходную тьму в себе и старательно прятал от своей ведьмы, которая и так уже косилась:
- Что-то случилось, Даин?.. Места себе не находишь.
- За тебя боюсь, - ответил гном свои полправды. - У меня раньше как-то ни жены, ни детей не было.
А еще раньше он не умел улыбаться так - когда внутри все ноет, а надо казаться веселым всем довольным.
Зимнее Солнце пахло хвоей, имбирным элем и хрустящими пряниками. Никто из холмян не остался без того, чтоб украсить дверь венком сосновых веток, перевитых праздничными бантами и украшенных колокольчиками, а кому этого было мало, те шли наряжать деревья снаружи. До крупных было не дотянуться всюду, зато мелкие сосенки стояли разнаряженные, словно девицы на ярмарке. Лоточники и лавочники украшали бантами и ветками свои прилавки, наперебой предлагая мимопроходящим купить хоть подарок, хоть просто горячего-вкусного.
Дом старой Алдоны тоже не миновали банты и ветки, но пахло все равно там не хвоей, а всем травным подряд, точно как в Берлоге у Лилталоссе. Даин не удивился бы, если б знахарка только посмеялась, мол, совсем ты ума лишился, адад? Но эта только головой покивала, раскуривая свою вечную трубку:
- Боишься, значит?
- Старик еще летом говорил, худая она слишком.
- Мрах пускай своих побитых штопает, а под юбки он в последний раз заглядывал лет триста назад, по молодости.
Сколько ни переслушал гном разных шуточек, что в дальнем походе у костра или под хмельное, а вспыхнул до корней волос от слов бабки.
- Ничего, узбад, не бойся, а то и она следом бояться начнет, и сама себя изводить, а вот это-то навредить может. Ты мне лучше вот что скажи - Илва что?
- Мать? Да ничего она, хорошо. Ну, не радуется, конечно, так спасибо, что не злыдничает больше.
- Зря ты про нее так.
- Это она зря! Зачем она так с самого начала? Мне разорваться было? Никто ж ее не трогает и на ее место не рвется, так пусть себе бы сидела ровно!
Разговор в итоге свернул не туда и вышел не таким, чтоб уходить с легким сердцем. Ну то есть с одной-то стороны точно легче стало и вроде не так боязно, с другой - понятно, Алдона с матерью дружила - мать ей вроде ученицы была, когда у нее все со стеклом в мастерской перестало ладиться.
А совсем и сразу наотрез разладилось со стеклом у Илвы в тот год, когда не стало Наина.
У отца, даром что узбад Железных Холмов, лучше всего ладилось не с железом, а с деревом. Или, может, это железо под его руками таким послушным становилось, что могло сотворить с деревом любую красоту, как смог в Черном Замке Даин уговорить стальной замок открыться… Сколько игрушек Наин переделал для Даина и его кузенов и всех их приятелей! А еще и поддоны для хлеба, деревянная утварь, нарядные лавки, резные полки и дверцы шкафов, изголовья к кроватям - куда не взглянешь, всюду отцовская работа. Уже потом иногда казалось, что вроде как еда сохраняется лучше и вкуснее, когда хранится в тех ларях, что сделал отец, и спится лучше именно на кровати, которая дома, и будто бы в самом деле Наин не ушел в Чертоги Махала, а совсем рядом. Иногда с такого было легче, иногда - особенно пока Даин был еще не вошедшим в силу доростком, на которого всей своей тяжестью свалились Железные Холмы, - было тяжко. Так, что удвинул в кладовую шкаф и отдал Терку большой стол из комнаты (стол этот дядька потом, как перегорело малость, и уже не хотелось выть, будто деревенской бабке по покойнику, отдал обратно). Сгреб племянника в охапку - оба высокие и красно-рыжие, будто до самого солнца головами дотянулись:
- Ну, будет тебе. Сиротой остаться что в двадцать лет, что в двести - все равно тяжко, а детей своих пережить - тяжелее.
«Каких детей?» - чуть было не спросил Даин.
Камень был совсем маленьким, и на нем будто не хватило места для мудрых изречений или упоминания о героических подвигах. Округло-матовый, серый: «Норна, дочь Наина». Все равно из-за закрытых дверей да просочился шепот, что даже нарекли ее уже после смерти, такая маленькая была, вовсе не дышала.
Мать, когда ей разрешили подняться, то ходила по дому собственной тенью, серая и постаревшая; а когда уже вроде все притерпелось, то Даин попытался разговорить: в стекольне тебя спрашивают, заходить просили… Это было потом, очень потом, уже стол вернулся на место, а сам Даин немного и с помощью других начал разбираться в бесконечной круговерти лиц, кип пергаментов и карандашных меток на картах, где оборона хуже и где орчьи отряды видали чаще.
Мать невесело улыбнулась, показав ладони в мелких порезах и с перевязанным сильным ожогом:
- Разлюбило меня стекло что-то. Может, оно к лучшему, а то сама того гляди нехорошего над ним наговорю или надумаю, а получится, что начарую.
Как можно было так? - разучиться всему, что с детства впитывалось, что было перед глазами в родительских мастерских, к чему лежали руки и давалось так легко, будто только и ждало своего часа, чтоб из смеси ведьминских порошков и камешков превратиться в похожие на сияющие драгоценные друзы заготовки или сразу - в роскошные блюда и чаши, вазы или фиалы… Все кануло, оставив после себя серость по углам и тревожный запах лекарственных сборов.
Даин не знал, как так вышло, как само повелось, что мать и потом все свободное от дел время оставалась у целительницы, а праздно сидеть вроде как было неловко - вот и принималась помогать. Ничего серьезнее смешать мазь от ревматизма или чистотел в настойку от прыщей развешать и залить, ей не приходилось, а кто-то удивлялись вовсю, что в зрелом возрасте мать узбада заново учиться начала, - но Даин видел, что Илва не плачет так часто и охотнее разговаривает, все сильнее становится прежней, прямой и красивой, только косы выцвели от седины, и думал - все лучше так. Лучше простая и мелкая работа, чем худая и с дурным помыслом, и точно лучше, чем с утра до ночи у того камня, «Норна дочь Наина».
Именно этот разговор со старой Алдоной разбередил в памяти все давнее и не то чтоб хорошее. Так, что Даин нет-нет и снова думал - а что, если? Если живой останется Лит, но не их ребенок? Как будет жить она и как, глядя на сломанную остроухую, будет жить сам Даин?
Может, превратится в такую же серую тень себя, а может, тогда-то Тэви и уговорит ее вернуться обратно в их леса, а что останется гному?
Такой же маленький камень, к которому приходить, не зная, каким бы вырос их сын, касаться рун «Дорин сын Даина», и вспоминать о том, чего не было и не будет. Был бы он высоким или самого среднего гномьего роста, был бы он рыжим или черноволосым или вовсе б удался в какую-нибудь белобрысую дальнюю родню, ладилось бы у него дело со стрельбой или предпочитал меч и топор, вырос бы книжным тихоней или с младенчества верховодил хирдом таких же сорванцов? Как Даин сажал бы его на седло перед собой, как сам бы отковал ему первое оружие, какой пир закатил бы, когда он привез в дом невесту…
От такого Даин даже побился головой в ближайшую сосну, черных мыслей из крепкой головы, может, и не выбил, зато за шиворот сыпанулось снега с веток и малость отрезвило. Вот право, как глупая Марта из сказки, сесть и заранее оплакивать все сразу!
Снег на ветках все не заканчивался, снова упало в капюшон, а потом окончательно отрезвило женским смехом. Лит с Эсси, налепив комьев, хищно заходили с двух сторон, радостно подхихикивая.
- Эй, вы чего? Я отстреливаться буду!
- А сам чего, пьяный или дерево с кем-то еще перепутал?
Даин увернулся от одного из комков и почти увернулся от второго:
- Что сразу пьяный! Полтора бочонка ни одному кхазад еще не навредили! Происки это все!
На хохот и возню кто-то высунулся из окон, потом махнули рукой и закрыли обратно, а когда утихло, то пришлось сделать крюк, чтоб по темноте проводить Эсхильду до дому. Не то чтоб в этом была необходимость, но так само вышло. Заодно и голову действительно проветрило от дурнины, и вернуться потом в домашнее тепло было совсем хорошо.
До Зимнего Солнца оставалось меньше недели.
Даин все еще передвигался пешком на большие расстояния с помощью окованной железом палки (и кто-то даже в шутку прозвал эту палку железной ногой), а на седло взбирался с крыльца или забора - конюшенный каждый раз предлагал подсадить, но гном только ругался, не старик же немощный и не ребенок! Зато верхом никто ему не мог помешать носиться быстро, как прежде. Про то, как иногда, чтоб дать отдых ноге, он опирается рукой в луку седла или в пряжку, которой крепится путлище, знать никому не обязательно. Узбад вернулся, живой и почти не раненый, нагнал страху на темных тварей и их хозяину хвост прижал - орел узбад!
И зрение у узбада самое орлиное - быстро углядел красную куртку Тами на подъездах к Берлоге.
Лит, кстати, в тот день оставалась дома, и Даин чуть девчонку не окликнул, прежде чем увидел вторую куртку, зелено-рыжую - даже зимой малозаметную в лесу на фоне сосен.
А вот эльф его услышал, наверняка уже давно: оглянулся своими желтыми кошачьими, так чтоб точно посмотреть в глаза. И ни слова, ничего, только соечий стрекот румяной Тамии и ее притворно-сердитое:
- Тэви, ты меня не слушаешь! - абсолютно взрослое-девичье.
И молчаливое от остроухого: «Уходи!»
- Тэвьин, что там?
- Да показалось. Думал, кабан бродит.
Даин доехал в Берлогу кружной дорогой и дождался таки эльфа, смутно радуясь, что сейчас зима и нет таких дураков, чтоб творить непотребство прямо среди сугробов.
Остроухий даже не удивился узбаду:
- Я проводил до самых ворот.
- Кабан у него, значит, бродит. Ты, конечно, своячок, в своей воле, и хорошего я не забываю, но смотри мне! - рыкнул гном. - Без баловства чтоб, я ж за нее отвечаю!
- Я что - совсем дурак?!
- Дурак не дурак, а девчонка тебе в рот смотрит. Надумает себе невесть чего!
- Остынь! Пока я не припомнил, как моя сестра тебе в лицо свадебным браслетом швыряла от хорошей жизни. Уеду весной, как тепло и дорога станет годной.
Снежный дракон ворвался в дверь вслед за Флои, но с прищемленным дверью хвостом не долетел далеко, упал на пол водяной пылью.
- Нельзя мне ничего такого. Ни жениться, ничего - проклятая кровь, и лучше пусть вместе со мною все и закончится.
- Ну, смотри. Раз такой умный, то не дури уж.
Не дурить, конечно, Тэви не дурил, но на Зимнее Солнце Тамия его, похоже, сама прицельно отловила, затянув к украшавшим дом вперемешку с сосновыми ветками «ведьмиными метлам», сложив в сердечко подкрашенный рот:
- Ты целовать меня вообще собираешься или нет?
Отказать остроухий в любом случае не смог бы, и потому, склонившись, неловко клюнул девчонку в надушенный пробор:
- Конечно собираюсь!
- Лет через двести! - притопнула ногой девчонка, и дулась все оставшиеся праздники.
Праздники вообще вышли какими-то странными.
Проведенные дома, в сытом тепле и безопасности, с друзьями и с Лит. Такие, как и должны быть - с кострами на улице, с хмельным медом и глинтвейном. С музыкой, чтоб и приличные танцы, и чтоб, когда почтенные мастера и мастерицы уже осядут за разговорами, то чтоб и попрыгать до стертых в половину каблуков - в этом году Даин такого себе позволить не мог, но поймал себя на том, что здоровой ногой стучит в пол в такт бубну и скрипке, оглянулся на Лит, а она сама задорно притопывает со своего места! Было смешно, и так бесшабашно-радостно, что даже начинал болеть шрам на ребрах, только где-то изнутри - они оба здесь и живые! Что Лит ходит теперь нарядная и заплетенная, как настоящая жена узбада. Что все еще будто немного стыдится богатого платья и тяжелых украшений, но идет - с прямой спиной, и народ ей кланяется. Правда, так и зовут: «Госпожа ведьма». Это, видно, Алдона постаралась, и в самом деле поговорив с народом. Ну и проще так оно, остроухих тут не очень жаловали, а ведьму, жену узбада, вроде как считали уже за свою. Кто ж знает, что там у ведьм принято!
Зато мать почти не показывалась дома - все праздники по гостям и по гостям, и в кухне не очень показывалась, хотя каждый год на праздники готовила целые горы снеди и лично старалась всех угостить. Дядюшка Тнорри, оставшийся за главного, молчал, но очень удивлялся даже без слов, Лит, которой Даин велел не соваться, только указывать и которая все равно «совалась», верховодила всеми кухонными работами. Получалось непривычно, но все равно вкусно, а за рецептом оленины в черносливе приходили многие хозяйки-холмянки… С самого утра и до позднего вечера непременно что-то шипело и шкворчало, пахло странно или до голодного урчания в желудке восхитительно, то гремело противнями, то звучало на разные голоса женским смехом - кажется, тот смех тоже был теплым, в противовес морозу снаружи. И там, в печном тепле, - Лит в накрахмаленном кругло сгорбившемся спереди фартуке, в шутку мазнула мукой по носу маленькой помощнице, как ее, Нанхи, прядь, выбившаяся впереди из-под платка, свилась в черное колечко…
И уже по дороге в комнату - столкнулся с матерью. Шла к себе, только кивнула Даину, просто знакомая. Будто и будто бы не было для нее никакого праздника.
Зато Даин понял, что странное и «не то» ему почудилось: запах. От матери всегда пахло кроме ее любимой душистой воды еще и немного стряпней, немного стиркой, немного травами, а сейчас все прочие перебивало смесью жгучей мяты с кошачьей травой. Это был нехороший запах - как когда после него навсегда закончился здесь острый и химический запах стекольной мастерской. Запах пережитого горя. Запах, когда снаружи все уже прошло, а внутри беда засела острыми осколками или орчьим «стеклянным железом» и ранит при каждом неловком движении, до тех пор, пока не убьет совсем.
И чулан свой травный мать тоже почти забросила, все равно как-то само по себе вышло, что народ больше шел к молодой ведьме.
Потом, конечно, отвлекало всякое - ездили с дядькой проверять укрепления на дальний край и намечали, что весной надо будет чинить в первую очередь. Тэви, дурень, едва только очухался настолько, чтоб забраться на коня, собственно, этого самого коня и выпросил, повадившись шастать по окрестностям. Тамия злилась, что никогда не зовет с собой и что сама напрашиваться не хочет. И даже держалась сказанного слова, и хорошо, потому что эльфа могло унести и на два дня, и на неделю. А вернувшись, говорил, что если и сгинул Враг - на время или нет, неведомо, кольцо-то черное так и не нашлось пока! - то полчища его вполне себе живые. Без хозяина они сами по себе не исчезнут. Зиму еще пересидят у себя, разоряя окрестности и не брезгуя тем, чтоб жрать друг друга, а как начнется весна и тепло, растопит непролазные снега и сгонит немного воду с дорог обратно в озера и реки, так начнут расползаться, будто крысы. Отмахнуться Даин бы не решился, и потому среди всех своих разъездов и шатаний по мастерским все равно ждал: чего там? Но все как-то было тихо, а один-два орка, за раз положенных остроухим на месте, не в счет.
- Тишина, гномий король. Совсем тишина, это-то и тревожит, - ерошил свои серые короткие - только уши прикрыть - косы эльф.
А весна, как назло, шла в Железные Холмы ранняя и буйная. Поднимались до полноводных рек все мелкие речушки, журчало во всех оврагах, на пригорках и припеках прямо из-под таящего снега брызгало зеленью и в глазах рябило от крокусов и подснежников. Пути развезло так, что оно и к лучшему, что остроухий пока не убрался восвояси: кто еще проедет и пролезет совсем везде? Так, только навернуть круг-другой по ближним к Холмам, принюхиваясь к пьяному весеннему духу и пытаясь уловить в нем чужие и страшные запахи падали и горелого жилья - то ли чутье у Даина стало от беспокойства острым, как у собаки, то ли это было подарком вместе с разделенным эльфьим веком, как то же понимание квени и синдари.
Чтоб не маяться дома и не беспокоить этой маятой Лит, Даин старался еще больше занять себя делами, чтоб и убегать чуть ли не затемно, и возвращаться в сумерках, но однажды таки доубегался. Хмурая остроухая, против нынешнего обыкновения не погруженная в дела и не окруженная вечной своей свитой из Эсси и Тами, встретила прямо на пороге комнаты:
- Что случилось, узбад?
- Ничего.
- А что от меня бежишь?
- Не бегу я!
Это «не бегу» прозвучало как-то совсем жалко и совершенно точно оправданием. Это даже без лишнего эльфьего чутья можно было уловить.
- Тяжело мне в стенах. Все равно тут дышится труднее, чем в лесу, а одной - еще труднее. Ты-то вообще будто на порог боишься показаться. Или будто брезгуешь, Даин?
Даина разобрал нервный смех: вон чего себе своим остроухим умом успела надумать Лит!
Полез обнимать, притерся носом в край верхнего платья - вкусно пахнет чисто стираной шерстью, лечебными травами, теплом и молоком.
- Говори давай.
- Ну. Наговорю разного, растревожу, ведь…
- Я не больная и немощная! - Лилталоссе сердито дернула за рыжую косу. - А то и в самом деле за тебя додумаю - хуже будет! Ты почему только спать приходишь? И почему только спишь?!
За какими-то дверями прошуршало - ох ладно что Лит накинулась со своими вопросами хотя бы на квени!
- Ну, так нельзя уже, наверно!
- Алди сказала, можно!
Хорошо бы сейчас орки подошли к воротам. Можно б было трубить тревогу и сбежать, на ходу впрыгивая в доспех, а не гореть лицом и ушами, будто доросток, подсмотревший за купающимися женщинами. Хорошо у Алдоны всегда рот на замке!
- Ну, тогда пошли, да?
Теперь уже стала смеяться Лит, все время, пока отступали несколько шагов в комнату - смеялась, до мокрых глаз:
- Точно как подлый совратитель, которого будущие тесть и теща мечом и сковородкой гонят к Отцу-камню!
А потом, вытирая лицо, отмахнулась:
- Сильно устал? Давай я пирогов согрею и принесу, посидим, будешь рассказывать.
И они посидели, хорошо так, как, наверно, давно уже не случалось, и Даин в самом деле рассказал все, только за этими разговорами чуть не полночи прошло, и поэтому в самом деле пришлось только спать. Зато утром узбад подумал-подумал - и решил, что а не останется ли дома. На день-два-три. Заодно и с делами в Холмах разберется, и с бумагами с накопившимися немного… Но первее всего, конечно, когда все-таки ушел из спальни, оставив дремавшую теплую Лит - то пошел на чердак, где хранилось до лучших времен разное нужное. У гномов никогда не бывает так, чтоб заодно свалить разного хлама и не найти ничего потом. Всего-то отодвинуть пару ларей (и нечаянно расколотить пару пустых жбанов для сыра) - протянуть руки и достать. Вот она, последняя работа отца, с чуть-чуть незаконченным краем. Так тогда и не пригодившаяся, но и через столько лет еще по-родному пахнущая деревом и стружкой колыбелька.
Часть узора была намечена куском черного грифеля, а один угол еще оставался чистым, так что Даин щедро добавил туда собственных - и по краю, будто оплетая гномий узор, потянулись защищающие от дурного глаза стебли и острые листья синеголовника, расцвели шипастые цветы, зазмеились эльфийскими буквами извитые плети жаркой огнянки и сулящего веселье и крепкий сон завитки хмеля.
Лит осторожно, как до живых цветов, касалась узора кончиками пальцев:
- Будто настоящие, правда! Это ничего, что я смотрю? - дед говорит, что какие-то мастера сглаза боятся.
- Это с какой стати ты - и сглазить? Наоборот же! Наша общая, можно сказать, работа! Наоборот же, хорошо, если и ты - не руку приложишь, так хоть посидишь рядом…
Она подошла к тому, чтоб «помогать», со всей ответственностью, притащив ворох рукоделий, своих и подаренных заготовок. Эсси принесла врученный свекровью моток шелковой тесьмы с защитными лигатурами:
- Жду не дождусь, когда у нас с Судри тоже появится ребеночек!
Даин, конечно, посмеивался над этими бабкиными суевериями, мол, если находиться поближе к женщине на сносях, то краешком и тебя благословит, хочешь себе сына - так понянчи чужого… Посмеиваться-посмеивался - а иногда и косился, потому что не переманили бы лишней удачи! И когда над своей работой Лит принималась петь про то, что небо спит и спит вода, то вроде и от колыбельной, а пробирало морозцем по спине, потому что -
Кто за ними вслед пойдет,
К дому тропки не найдет…
И тогда Даин принимался петь в ответ, чтоб о славных походах и о героях этих походов, о сказочных подземных сокровищах и о доброй стали, о прелестях чужеземных красавиц и тех, что милее их всех; или чтоб веселое… «Вдову семерых мужей» так вовсе горлопанили вдвоем - ох, не такое полагается слышать ребенку! Зато на шум и хохот заглянула Алдона (видно, заходила к матери в гости) и пригрозила:
- С ума сошли? Ты что, хочешь, чтоб она прямо тут родила от смеха?
- Лучше так, чем плакать!
Под такое и не очень-то во время учения дававшиеся Даину деревянные узоры ложились на колыбельку будто выбегая из-под руки сами собой, и даже немного удивительно было, когда работа внезапно закончилась.
Фандом: вроде бы пиджеевские "Хоббит" с "ВК", но по факту - очень по мотивам. Хронология, канон и прочие страшные слова явно шли мимо автора.
Пейринг: Даин/ОЖП и др.
Размер: макси
Жанр: романтика, наверно
Аннотация: гном и эльфийка - свежая добавка на старые дрожжи.
Предупреждения: "одноногие собачки" в количестве! А если вам кажется, что на автора оказала большое влияние госпожа Громыко, вам не кажется. И про Семенову тоже не кажется, кстати.
Первее всех, по уму, надо было созвать к крыльцу большой хирд, послушать, каких важных дел накопилось и чего мудрого скажут старики, но, торопясь, на последний привал вечером останавливаться не стали, так и заявились совсем ночью. А если срочного нет, то незачем баламутить до утра, даже с радостным известием.
Терк - как и не прощался, зарядил в лоб да следом обнял:
- Жив, дурачина! Пить, есть, в баню, спать?
- Сначала - в баню! - сообразил Даин, что раз ждали, то все уже протопленное, не чета остановкам в пути. - Брата Лит вон отыскали, ему в самый пар нельзя пока, пусть ест и постелют ему, ложится… А мать-то где?
- А кто ж ее, только-только вроде у окон крутилась!
Значит, с нею можно поговорить и завтра. Если честно, то так оно и лучше, а пока - нырнуть в дышащий вкусным смоляным духом банный жар, чтоб можжевеловыми вениками и мыльной настойкой на травах согнать даже память о темноте и холоде проклятой земли… Как там, в Черный замок на холме, к озеру со льдом на дне…
- Ты мне-то воды оставил? - от порога поинтересовалась остроухая краса.
- Ты чего?..
- Ну, пока Тэвьина на ночлег устроила, пока чистое собрала, а ты как раз жар немного выстудить успеешь, но воду всю еще не…
Лит переступила по доскам своими худыми ногами в старых и свежих отметинах, перекинув на плечо тяжелый водопад распустившейся косы, а Даин отчаянно понимал, что на самом деле-то она не была худой, как прежде. Лицо - да, а сама - нет.
- Ну да, хорошо, что штаны и рубашка широкие, а то б уже перешивать пришлось. Горячей нальешь?
Как-то оно перемешалось, будто разные сорта стали в одном горне: остроухая девчонка-приблуда, спокойно засыпавшая с оружием у изголовья, бесстыжая лесная ведьма с сенными былинками в растрепавшейся косе, смешная лучница, сказочная фея, танцующая на берегу ночной реки и из другой сказки - колдунья с полным котлом волшебного супа… А теперь оно совсем-совсем собралось в одну форму, оставив Лилталоссе, Лил-та-лос-се, со всеми ее шрамами и отметинами, неловкая и покруглевшая.
- Ты чего?
- Лит, не уходи.
- Я ж только пришла! Пусти, я ж немытая!
Даин уткнулся лицом в желтый старый синяк на эльфийской лопатке:
- Вообще не уходи. Оставайся, а?
- Куда я от тебя денусь.
- А давай вместе завтра до бабки дойдем? Ну, когда я с делами со всеми разгребусь немного, а?
- Тебя народ-то не засмеет, адад?
Это самое «адад» Даин не слышал в доме, наверно, с тех самых пор, когда Наин был жив, и было оно то ли непривычное, словно одежда, доставшаяся с чужого плеча, то ли будто наконец-то пришедшийся по руке старый отцовский меч - свое же, родное.
- Лучше так, чем плакать.
На том как-то и решили.
Сил плести косы и даже расчесаться путем после бани почему-то совсем не осталось ни у кого, и наутро об этом лентяйстве пришлось сильно пожалеть, но по сравнению с сердитой Илвой это было такое меньшее зло, что вообще не стоило внимания.
Кто бы не знал матушку Илву, тот бы сказал, что нет, не злится и вообще скорее раздражена, что оторвали от домашних дел ради какой-то безделицы: натянула легкую улыбку на каменное лицо, пожелала хорошего утра и посетовала, что так мало приготовила, когда стол ломился от еды, на вопросы все отвечала «да» или «нет» и ушла, сославшись на дела.
- Лучше б у себя в кладовке пузырьки пошвыряла, быстрее бы отошла, - вздохнул Даин, прислушавшись к тишине и радуясь, что хоть вроде не плачет там. Решимость «поговорить» бы от такого быстро б растаяла, словно весенний снег на жарком солнышке… Говорят, худой мир лучше доброй ссоры, а Даину бы наоборот - вот проорались бы все, а потом, может, зажили б действительно мирно, без всяких копящихся затаенных обид.
Да, о снеге:
- Поедешь Мраха навестить - верхом не катайся без надобности, бери санки.
- Я Тэвьина туда, наверно. Пока никто к нему не присмотрелся.
Лит в-общем-то говорила дело, а может, пока Даин разбирал накопившееся в совете, все, что Терк на потом оставил, сама была не прочь улизнуть. Одна только малость:
- Погоди!
Вытащил первые прыгнувшие под руку серьги из сундука:
- Надень хоть что-то! Не ходи совсем босая, меня ж не то что обсмеют, обплюют! А кольцо и браслет, если не нравятся, я новое откую потом!
Лит не стала возражать, что под теплым платком и в метель никто не то что сережек не разберет, в лицо-то не отличит - потому что в Берлоге старик колдун и он-то быстро сообразит, а так - и расспрашивать не станет. Остальное тоже ничего от старика не укроется, но которых-то вещей ни от кого не спрячешь.
Взяла, надела - это хорошо. Потому что все равно грызло-не унималось.
- И до темноты вернись!
И без сережек с кольцами посмеяться поводов хватит, кудахчет, как мамаша над неразумным дитем.
Одежды по меркам остроухого не нашлось, конечно, а в широких и коротковатых гномьих вещах он выглядел потешнее некуда, пока до саней шел. Даин на фоне этого недокормленного даже хромой выглядел гораздо внушительней, идя через двор: надо ж разобрать, чего там наприключалось за время отсутствия. А мать пусть у себя пока что в кладовке пузырьки побьет, зато быстрее на родного сына волчицей смотреть перестанет.
За что спасибо Терку, ничего срочного не накопилось, со скучным и несрочным Даин с чем-то разобрался, что-то оставил на завтра и вечер, с холмянами из дальних поселков закрутился, правда, так что Терк ему уже совсем было на ходу письмо из Синих Гор отдал, одернув за рукав:
- Ты б, малой, сел да посидел со мной, что ли. Поговорил бы… Вернулась твоя, вернулась, но там у них сейчас своя говорильня до полночи будет, Тами и жена Судри прискакали, как только вернулась из Берлоги.
Терку можно было поведать почти все. Кроме, может, про родство Тэви с Врагом и про то, что наговорил лесная фея про разделенную жизнь, зато про читанное о назгулах, про волшебное кольцо, про клинок с сердечником из мифрила и что там слышала Лит в своих легендах, Даин рассказал все, что помнил. Дядя не удивлялся, браниться тоже не спешил - хотя по уму за все это приключенье следовало устроить выволочку, будто не узбаду, а сопливому подмастерью, - и про водяную защиту жилых мест и мифриловое оружие против темных тварей рассуждали долго. Против чар кроме как чарами мало чем бороться выйдет, а своих колдунов тут - старик не в счет, он только лечить может - можно сказать, нету.
- А долговязый этот? Никчемушный и хворый, но глаза-то у него ведьмовские…
- А сам - нет. Стрелять, правда, умеет, как никто другой, это про него в Распадке говорили, что с золотыми глазами и серебряными волосами.
- Брехали. Приукрасили, вежливо говоря. А жаль, вот если б кого можно было выучить ведьмовству!..
Даин сам прикинул, что так оно хорошо б было, как в кузницу или стеклодувную или иную мастерскую отдавать бы в обучение - и пусть себе ворожат! Только клятву их ведьмовскую брать, чтоб никого из чародеев Враг на службу не переманил… Но это уж, понятное дело, размечтались, пока до тепла только рисовать на бумаге все водяные жилы, где б можно текучие преграды сделать, да прикинуть, на сколько хватит мифрила в запасе.
Так сами за полночь и просидели, а когда Даин решил вернуться к себе, то еще из-за дверей услышал женский хохот.
Гостий оказалось аж пятеро. Эсси и Тами, в уголке пристроились кухонная девчонка Нальхи с успевшей заснуть у нее на плече младшей сестрой, которая летом так мечтала в ученицы к ведьме, Нанхи, вроде, еще - внезапно - материна горничная… Все, спохватившись, торопливо распрощались, благо расходиться им всего-то было кому на лежанку в теплую кухню, кому в комнату возле оружейной, и тогда Даин остался наедине с Лит, румяной и так и не расставшейся, хвала Махалу, с серьгами и нарядными шпильками.
- На кухне есть жаркое и похлебка, голодный? - Лит поправила сбившийся платок. - А тут вон лепешки миндальные еще остались, будешь? И печенье, и сушеные финики.
- Вино-то не лишнее?
- На полглотка, и слабое совсем, терновник. Эсси принесла, сладкое такое… Попробуешь?
- Как-то наш поход на завтра отложился… Но завтра точно!
Даин мысленно поругал себя, что сам не догадался пригласить компанию для Лилталоссе, хорошо, что ушлые жены и девы сами сообразили устроить встречу, не дожидаясь соизволения.
- Есть еще коврижки, в смысле целая одна осталась. Их Рона принесла. Она вообще, ну, извиниться приходила, потому что обиделась за госпожу Илву и решила бадью-самостирку испортить...
Кто бы сомневался, что Лит не только простит паршивку-горничную, но и усадит за общий стол. От эльфийки пахло сладкой терновкой и медовыми коврижками, и на вкус ее губы тоже были как вино и мед.
- Деду не говорила пока, - ответила она на молчаливый вопрос.
- Ну, значит, завтра сначала - к бабке, а потом - к деду, сдаваться.
А там и говорить даже не пришлось - оказалось достаточно Лит просто нарядиться в сшитое летом красное платье, которое теперь пришлось распустить немного по боковой шнуровке, да надеть вынутый Даином из семейного сундука «завиток Кеми» с оправленной в серебро яшмой, который полагается цеплять у пояса. Старик, против ожиданий, хмуриться на Даина - хмурился, но не спешил грозить всеми карами подряд, если хоть волос с остроухой головы упадет и чихнет в лишний раз.
- Ну хоть немного понянчусь перед смертью!
- Деда, и не думай!
Когда все-таки Даин заговорил про колдовство и про то, как хорошо бы ему научить, то Мрах только отмахнулся: вранье это. Лечить может почти любой, у кого хватит терпения выучиться и сил не бросить это дело потом, а остальное все про него додумал народ, охочий до сказок.
- Из гномов чаровников не получится, это только долговязые или остроухие умеют!
«И еще как умеют!» - вспомнил Даин. Вот чего только не повидал, а снова выйти против вражьего волшебства ему хотелось меньше, чем одному на орчий десяток.
«Завиток Кеми» старик углядел сразу, но вместо чтоб напуститься на Даина с упреками, мол, предупреждал же, только отмахнулся. Случилось так случилось, чего теперь. А Тэви так и не понял, хлопал острыми ушами до тех пор, пока сама Лит не сказала ему, а услышав «Да беременная я, вот они по потолку и бегают!» - вспыхнул до корней волос. Видно, у остроухих такое не говорилось вслух и при всех, и «завиток Кеми» тоже не было принято вешать, чтоб уж и незнакомые тоже прониклись. Посидели в Берлоге хорошо, совсем по-прежнему, будто год назад.
- Разберусь с накопившимися делами - будут и сережки! - хвастал мед в гномьей голове, пока ехали обратно.
И браслеты лучше прежних, и на шею, и шпильки с белыми жемчужными цветами…
А потом Даин вспомнил «слепые» сережки матери и будто споткнулся. А если - умрет? Если прав был лесная фея, не пугал, а говорил о самом вероятном исходе? А если, расплатившись собственным бессмертием за жизнь Даина, Лилталоссе сама проживет всего чуть?
Дома все оно забывалось - у узбада дел всегда достаточно - но никак не могло забыться совсем. Гад остроухий ведь пугал наверняка, но слова его не пропали, черным мутным осадком опавши где-то в груди, и от какого-то нечаянного воспоминания или слова снова поднимали всю свою тьму со дна. С работой над сережками Даин не торопился в любом случае.
Зато, сам не знал, зачем, не иначе развязав язык от хмельного, рассказал про обменянные на лошадей и повозку жемчужные серьги такому же хмельному Кривоносу. Зачем его вообще в Холмы принесло? - Даин очень сильно подозревал, что припылил, как только прознал про возвращение Лит, а в итоге который вечер напивался от каких-то остроухих «смешанных чувств», потому что и радоваться бы, что живая, и «завиток» на поясе видели все, а желать пропасть пропадом своему узбаду вроде как тоже не принято. Даин вообще, наверно, вместе с куском эльфьей жизни не только понимание их речи получил, но и способность чувствовать насквозь, будто какой-то человеческий провидец. И со всей эльфьей учтивостью, вместо чтоб за такой интерес к своей жене аккуратно поправить нос этого дурня на другую сторону, заодно и свой пар немного спустив, почти по дружески подливал в чужую кружку и говорил-говорил… Чего он там наговорил, сам уже не вспомнил бы, а Кривонос на следующий же день снарядился и убрался из Железных Холмов. И это тоже осталось в глубине совести грязной поганой занозой.
Хорошо хоть мать разом остыла ко всем домашним войнам и, кажется, даже нарочно пряталась, не то что пытаться по старой памяти скандалить или учить.
Даин промаялся долго, таскал-таскал эту безысходную тьму в себе и старательно прятал от своей ведьмы, которая и так уже косилась:
- Что-то случилось, Даин?.. Места себе не находишь.
- За тебя боюсь, - ответил гном свои полправды. - У меня раньше как-то ни жены, ни детей не было.
А еще раньше он не умел улыбаться так - когда внутри все ноет, а надо казаться веселым всем довольным.
Зимнее Солнце пахло хвоей, имбирным элем и хрустящими пряниками. Никто из холмян не остался без того, чтоб украсить дверь венком сосновых веток, перевитых праздничными бантами и украшенных колокольчиками, а кому этого было мало, те шли наряжать деревья снаружи. До крупных было не дотянуться всюду, зато мелкие сосенки стояли разнаряженные, словно девицы на ярмарке. Лоточники и лавочники украшали бантами и ветками свои прилавки, наперебой предлагая мимопроходящим купить хоть подарок, хоть просто горячего-вкусного.
Дом старой Алдоны тоже не миновали банты и ветки, но пахло все равно там не хвоей, а всем травным подряд, точно как в Берлоге у Лилталоссе. Даин не удивился бы, если б знахарка только посмеялась, мол, совсем ты ума лишился, адад? Но эта только головой покивала, раскуривая свою вечную трубку:
- Боишься, значит?
- Старик еще летом говорил, худая она слишком.
- Мрах пускай своих побитых штопает, а под юбки он в последний раз заглядывал лет триста назад, по молодости.
Сколько ни переслушал гном разных шуточек, что в дальнем походе у костра или под хмельное, а вспыхнул до корней волос от слов бабки.
- Ничего, узбад, не бойся, а то и она следом бояться начнет, и сама себя изводить, а вот это-то навредить может. Ты мне лучше вот что скажи - Илва что?
- Мать? Да ничего она, хорошо. Ну, не радуется, конечно, так спасибо, что не злыдничает больше.
- Зря ты про нее так.
- Это она зря! Зачем она так с самого начала? Мне разорваться было? Никто ж ее не трогает и на ее место не рвется, так пусть себе бы сидела ровно!
Разговор в итоге свернул не туда и вышел не таким, чтоб уходить с легким сердцем. Ну то есть с одной-то стороны точно легче стало и вроде не так боязно, с другой - понятно, Алдона с матерью дружила - мать ей вроде ученицы была, когда у нее все со стеклом в мастерской перестало ладиться.
А совсем и сразу наотрез разладилось со стеклом у Илвы в тот год, когда не стало Наина.
У отца, даром что узбад Железных Холмов, лучше всего ладилось не с железом, а с деревом. Или, может, это железо под его руками таким послушным становилось, что могло сотворить с деревом любую красоту, как смог в Черном Замке Даин уговорить стальной замок открыться… Сколько игрушек Наин переделал для Даина и его кузенов и всех их приятелей! А еще и поддоны для хлеба, деревянная утварь, нарядные лавки, резные полки и дверцы шкафов, изголовья к кроватям - куда не взглянешь, всюду отцовская работа. Уже потом иногда казалось, что вроде как еда сохраняется лучше и вкуснее, когда хранится в тех ларях, что сделал отец, и спится лучше именно на кровати, которая дома, и будто бы в самом деле Наин не ушел в Чертоги Махала, а совсем рядом. Иногда с такого было легче, иногда - особенно пока Даин был еще не вошедшим в силу доростком, на которого всей своей тяжестью свалились Железные Холмы, - было тяжко. Так, что удвинул в кладовую шкаф и отдал Терку большой стол из комнаты (стол этот дядька потом, как перегорело малость, и уже не хотелось выть, будто деревенской бабке по покойнику, отдал обратно). Сгреб племянника в охапку - оба высокие и красно-рыжие, будто до самого солнца головами дотянулись:
- Ну, будет тебе. Сиротой остаться что в двадцать лет, что в двести - все равно тяжко, а детей своих пережить - тяжелее.
«Каких детей?» - чуть было не спросил Даин.
Камень был совсем маленьким, и на нем будто не хватило места для мудрых изречений или упоминания о героических подвигах. Округло-матовый, серый: «Норна, дочь Наина». Все равно из-за закрытых дверей да просочился шепот, что даже нарекли ее уже после смерти, такая маленькая была, вовсе не дышала.
Мать, когда ей разрешили подняться, то ходила по дому собственной тенью, серая и постаревшая; а когда уже вроде все притерпелось, то Даин попытался разговорить: в стекольне тебя спрашивают, заходить просили… Это было потом, очень потом, уже стол вернулся на место, а сам Даин немного и с помощью других начал разбираться в бесконечной круговерти лиц, кип пергаментов и карандашных меток на картах, где оборона хуже и где орчьи отряды видали чаще.
Мать невесело улыбнулась, показав ладони в мелких порезах и с перевязанным сильным ожогом:
- Разлюбило меня стекло что-то. Может, оно к лучшему, а то сама того гляди нехорошего над ним наговорю или надумаю, а получится, что начарую.
Как можно было так? - разучиться всему, что с детства впитывалось, что было перед глазами в родительских мастерских, к чему лежали руки и давалось так легко, будто только и ждало своего часа, чтоб из смеси ведьминских порошков и камешков превратиться в похожие на сияющие драгоценные друзы заготовки или сразу - в роскошные блюда и чаши, вазы или фиалы… Все кануло, оставив после себя серость по углам и тревожный запах лекарственных сборов.
Даин не знал, как так вышло, как само повелось, что мать и потом все свободное от дел время оставалась у целительницы, а праздно сидеть вроде как было неловко - вот и принималась помогать. Ничего серьезнее смешать мазь от ревматизма или чистотел в настойку от прыщей развешать и залить, ей не приходилось, а кто-то удивлялись вовсю, что в зрелом возрасте мать узбада заново учиться начала, - но Даин видел, что Илва не плачет так часто и охотнее разговаривает, все сильнее становится прежней, прямой и красивой, только косы выцвели от седины, и думал - все лучше так. Лучше простая и мелкая работа, чем худая и с дурным помыслом, и точно лучше, чем с утра до ночи у того камня, «Норна дочь Наина».
Именно этот разговор со старой Алдоной разбередил в памяти все давнее и не то чтоб хорошее. Так, что Даин нет-нет и снова думал - а что, если? Если живой останется Лит, но не их ребенок? Как будет жить она и как, глядя на сломанную остроухую, будет жить сам Даин?
Может, превратится в такую же серую тень себя, а может, тогда-то Тэви и уговорит ее вернуться обратно в их леса, а что останется гному?
Такой же маленький камень, к которому приходить, не зная, каким бы вырос их сын, касаться рун «Дорин сын Даина», и вспоминать о том, чего не было и не будет. Был бы он высоким или самого среднего гномьего роста, был бы он рыжим или черноволосым или вовсе б удался в какую-нибудь белобрысую дальнюю родню, ладилось бы у него дело со стрельбой или предпочитал меч и топор, вырос бы книжным тихоней или с младенчества верховодил хирдом таких же сорванцов? Как Даин сажал бы его на седло перед собой, как сам бы отковал ему первое оружие, какой пир закатил бы, когда он привез в дом невесту…
От такого Даин даже побился головой в ближайшую сосну, черных мыслей из крепкой головы, может, и не выбил, зато за шиворот сыпанулось снега с веток и малость отрезвило. Вот право, как глупая Марта из сказки, сесть и заранее оплакивать все сразу!
Снег на ветках все не заканчивался, снова упало в капюшон, а потом окончательно отрезвило женским смехом. Лит с Эсси, налепив комьев, хищно заходили с двух сторон, радостно подхихикивая.
- Эй, вы чего? Я отстреливаться буду!
- А сам чего, пьяный или дерево с кем-то еще перепутал?
Даин увернулся от одного из комков и почти увернулся от второго:
- Что сразу пьяный! Полтора бочонка ни одному кхазад еще не навредили! Происки это все!
На хохот и возню кто-то высунулся из окон, потом махнули рукой и закрыли обратно, а когда утихло, то пришлось сделать крюк, чтоб по темноте проводить Эсхильду до дому. Не то чтоб в этом была необходимость, но так само вышло. Заодно и голову действительно проветрило от дурнины, и вернуться потом в домашнее тепло было совсем хорошо.
До Зимнего Солнца оставалось меньше недели.
Даин все еще передвигался пешком на большие расстояния с помощью окованной железом палки (и кто-то даже в шутку прозвал эту палку железной ногой), а на седло взбирался с крыльца или забора - конюшенный каждый раз предлагал подсадить, но гном только ругался, не старик же немощный и не ребенок! Зато верхом никто ему не мог помешать носиться быстро, как прежде. Про то, как иногда, чтоб дать отдых ноге, он опирается рукой в луку седла или в пряжку, которой крепится путлище, знать никому не обязательно. Узбад вернулся, живой и почти не раненый, нагнал страху на темных тварей и их хозяину хвост прижал - орел узбад!
И зрение у узбада самое орлиное - быстро углядел красную куртку Тами на подъездах к Берлоге.
Лит, кстати, в тот день оставалась дома, и Даин чуть девчонку не окликнул, прежде чем увидел вторую куртку, зелено-рыжую - даже зимой малозаметную в лесу на фоне сосен.
А вот эльф его услышал, наверняка уже давно: оглянулся своими желтыми кошачьими, так чтоб точно посмотреть в глаза. И ни слова, ничего, только соечий стрекот румяной Тамии и ее притворно-сердитое:
- Тэви, ты меня не слушаешь! - абсолютно взрослое-девичье.
И молчаливое от остроухого: «Уходи!»
- Тэвьин, что там?
- Да показалось. Думал, кабан бродит.
Даин доехал в Берлогу кружной дорогой и дождался таки эльфа, смутно радуясь, что сейчас зима и нет таких дураков, чтоб творить непотребство прямо среди сугробов.
Остроухий даже не удивился узбаду:
- Я проводил до самых ворот.
- Кабан у него, значит, бродит. Ты, конечно, своячок, в своей воле, и хорошего я не забываю, но смотри мне! - рыкнул гном. - Без баловства чтоб, я ж за нее отвечаю!
- Я что - совсем дурак?!
- Дурак не дурак, а девчонка тебе в рот смотрит. Надумает себе невесть чего!
- Остынь! Пока я не припомнил, как моя сестра тебе в лицо свадебным браслетом швыряла от хорошей жизни. Уеду весной, как тепло и дорога станет годной.
Снежный дракон ворвался в дверь вслед за Флои, но с прищемленным дверью хвостом не долетел далеко, упал на пол водяной пылью.
- Нельзя мне ничего такого. Ни жениться, ничего - проклятая кровь, и лучше пусть вместе со мною все и закончится.
- Ну, смотри. Раз такой умный, то не дури уж.
Не дурить, конечно, Тэви не дурил, но на Зимнее Солнце Тамия его, похоже, сама прицельно отловила, затянув к украшавшим дом вперемешку с сосновыми ветками «ведьмиными метлам», сложив в сердечко подкрашенный рот:
- Ты целовать меня вообще собираешься или нет?
Отказать остроухий в любом случае не смог бы, и потому, склонившись, неловко клюнул девчонку в надушенный пробор:
- Конечно собираюсь!
- Лет через двести! - притопнула ногой девчонка, и дулась все оставшиеся праздники.
Праздники вообще вышли какими-то странными.
Проведенные дома, в сытом тепле и безопасности, с друзьями и с Лит. Такие, как и должны быть - с кострами на улице, с хмельным медом и глинтвейном. С музыкой, чтоб и приличные танцы, и чтоб, когда почтенные мастера и мастерицы уже осядут за разговорами, то чтоб и попрыгать до стертых в половину каблуков - в этом году Даин такого себе позволить не мог, но поймал себя на том, что здоровой ногой стучит в пол в такт бубну и скрипке, оглянулся на Лит, а она сама задорно притопывает со своего места! Было смешно, и так бесшабашно-радостно, что даже начинал болеть шрам на ребрах, только где-то изнутри - они оба здесь и живые! Что Лит ходит теперь нарядная и заплетенная, как настоящая жена узбада. Что все еще будто немного стыдится богатого платья и тяжелых украшений, но идет - с прямой спиной, и народ ей кланяется. Правда, так и зовут: «Госпожа ведьма». Это, видно, Алдона постаралась, и в самом деле поговорив с народом. Ну и проще так оно, остроухих тут не очень жаловали, а ведьму, жену узбада, вроде как считали уже за свою. Кто ж знает, что там у ведьм принято!
Зато мать почти не показывалась дома - все праздники по гостям и по гостям, и в кухне не очень показывалась, хотя каждый год на праздники готовила целые горы снеди и лично старалась всех угостить. Дядюшка Тнорри, оставшийся за главного, молчал, но очень удивлялся даже без слов, Лит, которой Даин велел не соваться, только указывать и которая все равно «совалась», верховодила всеми кухонными работами. Получалось непривычно, но все равно вкусно, а за рецептом оленины в черносливе приходили многие хозяйки-холмянки… С самого утра и до позднего вечера непременно что-то шипело и шкворчало, пахло странно или до голодного урчания в желудке восхитительно, то гремело противнями, то звучало на разные голоса женским смехом - кажется, тот смех тоже был теплым, в противовес морозу снаружи. И там, в печном тепле, - Лит в накрахмаленном кругло сгорбившемся спереди фартуке, в шутку мазнула мукой по носу маленькой помощнице, как ее, Нанхи, прядь, выбившаяся впереди из-под платка, свилась в черное колечко…
И уже по дороге в комнату - столкнулся с матерью. Шла к себе, только кивнула Даину, просто знакомая. Будто и будто бы не было для нее никакого праздника.
Зато Даин понял, что странное и «не то» ему почудилось: запах. От матери всегда пахло кроме ее любимой душистой воды еще и немного стряпней, немного стиркой, немного травами, а сейчас все прочие перебивало смесью жгучей мяты с кошачьей травой. Это был нехороший запах - как когда после него навсегда закончился здесь острый и химический запах стекольной мастерской. Запах пережитого горя. Запах, когда снаружи все уже прошло, а внутри беда засела острыми осколками или орчьим «стеклянным железом» и ранит при каждом неловком движении, до тех пор, пока не убьет совсем.
И чулан свой травный мать тоже почти забросила, все равно как-то само по себе вышло, что народ больше шел к молодой ведьме.
Потом, конечно, отвлекало всякое - ездили с дядькой проверять укрепления на дальний край и намечали, что весной надо будет чинить в первую очередь. Тэви, дурень, едва только очухался настолько, чтоб забраться на коня, собственно, этого самого коня и выпросил, повадившись шастать по окрестностям. Тамия злилась, что никогда не зовет с собой и что сама напрашиваться не хочет. И даже держалась сказанного слова, и хорошо, потому что эльфа могло унести и на два дня, и на неделю. А вернувшись, говорил, что если и сгинул Враг - на время или нет, неведомо, кольцо-то черное так и не нашлось пока! - то полчища его вполне себе живые. Без хозяина они сами по себе не исчезнут. Зиму еще пересидят у себя, разоряя окрестности и не брезгуя тем, чтоб жрать друг друга, а как начнется весна и тепло, растопит непролазные снега и сгонит немного воду с дорог обратно в озера и реки, так начнут расползаться, будто крысы. Отмахнуться Даин бы не решился, и потому среди всех своих разъездов и шатаний по мастерским все равно ждал: чего там? Но все как-то было тихо, а один-два орка, за раз положенных остроухим на месте, не в счет.
- Тишина, гномий король. Совсем тишина, это-то и тревожит, - ерошил свои серые короткие - только уши прикрыть - косы эльф.
А весна, как назло, шла в Железные Холмы ранняя и буйная. Поднимались до полноводных рек все мелкие речушки, журчало во всех оврагах, на пригорках и припеках прямо из-под таящего снега брызгало зеленью и в глазах рябило от крокусов и подснежников. Пути развезло так, что оно и к лучшему, что остроухий пока не убрался восвояси: кто еще проедет и пролезет совсем везде? Так, только навернуть круг-другой по ближним к Холмам, принюхиваясь к пьяному весеннему духу и пытаясь уловить в нем чужие и страшные запахи падали и горелого жилья - то ли чутье у Даина стало от беспокойства острым, как у собаки, то ли это было подарком вместе с разделенным эльфьим веком, как то же понимание квени и синдари.
Чтоб не маяться дома и не беспокоить этой маятой Лит, Даин старался еще больше занять себя делами, чтоб и убегать чуть ли не затемно, и возвращаться в сумерках, но однажды таки доубегался. Хмурая остроухая, против нынешнего обыкновения не погруженная в дела и не окруженная вечной своей свитой из Эсси и Тами, встретила прямо на пороге комнаты:
- Что случилось, узбад?
- Ничего.
- А что от меня бежишь?
- Не бегу я!
Это «не бегу» прозвучало как-то совсем жалко и совершенно точно оправданием. Это даже без лишнего эльфьего чутья можно было уловить.
- Тяжело мне в стенах. Все равно тут дышится труднее, чем в лесу, а одной - еще труднее. Ты-то вообще будто на порог боишься показаться. Или будто брезгуешь, Даин?
Даина разобрал нервный смех: вон чего себе своим остроухим умом успела надумать Лит!
Полез обнимать, притерся носом в край верхнего платья - вкусно пахнет чисто стираной шерстью, лечебными травами, теплом и молоком.
- Говори давай.
- Ну. Наговорю разного, растревожу, ведь…
- Я не больная и немощная! - Лилталоссе сердито дернула за рыжую косу. - А то и в самом деле за тебя додумаю - хуже будет! Ты почему только спать приходишь? И почему только спишь?!
За какими-то дверями прошуршало - ох ладно что Лит накинулась со своими вопросами хотя бы на квени!
- Ну, так нельзя уже, наверно!
- Алди сказала, можно!
Хорошо бы сейчас орки подошли к воротам. Можно б было трубить тревогу и сбежать, на ходу впрыгивая в доспех, а не гореть лицом и ушами, будто доросток, подсмотревший за купающимися женщинами. Хорошо у Алдоны всегда рот на замке!
- Ну, тогда пошли, да?
Теперь уже стала смеяться Лит, все время, пока отступали несколько шагов в комнату - смеялась, до мокрых глаз:
- Точно как подлый совратитель, которого будущие тесть и теща мечом и сковородкой гонят к Отцу-камню!
А потом, вытирая лицо, отмахнулась:
- Сильно устал? Давай я пирогов согрею и принесу, посидим, будешь рассказывать.
И они посидели, хорошо так, как, наверно, давно уже не случалось, и Даин в самом деле рассказал все, только за этими разговорами чуть не полночи прошло, и поэтому в самом деле пришлось только спать. Зато утром узбад подумал-подумал - и решил, что а не останется ли дома. На день-два-три. Заодно и с делами в Холмах разберется, и с бумагами с накопившимися немного… Но первее всего, конечно, когда все-таки ушел из спальни, оставив дремавшую теплую Лит - то пошел на чердак, где хранилось до лучших времен разное нужное. У гномов никогда не бывает так, чтоб заодно свалить разного хлама и не найти ничего потом. Всего-то отодвинуть пару ларей (и нечаянно расколотить пару пустых жбанов для сыра) - протянуть руки и достать. Вот она, последняя работа отца, с чуть-чуть незаконченным краем. Так тогда и не пригодившаяся, но и через столько лет еще по-родному пахнущая деревом и стружкой колыбелька.
Часть узора была намечена куском черного грифеля, а один угол еще оставался чистым, так что Даин щедро добавил туда собственных - и по краю, будто оплетая гномий узор, потянулись защищающие от дурного глаза стебли и острые листья синеголовника, расцвели шипастые цветы, зазмеились эльфийскими буквами извитые плети жаркой огнянки и сулящего веселье и крепкий сон завитки хмеля.
Лит осторожно, как до живых цветов, касалась узора кончиками пальцев:
- Будто настоящие, правда! Это ничего, что я смотрю? - дед говорит, что какие-то мастера сглаза боятся.
- Это с какой стати ты - и сглазить? Наоборот же! Наша общая, можно сказать, работа! Наоборот же, хорошо, если и ты - не руку приложишь, так хоть посидишь рядом…
Она подошла к тому, чтоб «помогать», со всей ответственностью, притащив ворох рукоделий, своих и подаренных заготовок. Эсси принесла врученный свекровью моток шелковой тесьмы с защитными лигатурами:
- Жду не дождусь, когда у нас с Судри тоже появится ребеночек!
Даин, конечно, посмеивался над этими бабкиными суевериями, мол, если находиться поближе к женщине на сносях, то краешком и тебя благословит, хочешь себе сына - так понянчи чужого… Посмеиваться-посмеивался - а иногда и косился, потому что не переманили бы лишней удачи! И когда над своей работой Лит принималась петь про то, что небо спит и спит вода, то вроде и от колыбельной, а пробирало морозцем по спине, потому что -
Кто за ними вслед пойдет,
К дому тропки не найдет…
И тогда Даин принимался петь в ответ, чтоб о славных походах и о героях этих походов, о сказочных подземных сокровищах и о доброй стали, о прелестях чужеземных красавиц и тех, что милее их всех; или чтоб веселое… «Вдову семерых мужей» так вовсе горлопанили вдвоем - ох, не такое полагается слышать ребенку! Зато на шум и хохот заглянула Алдона (видно, заходила к матери в гости) и пригрозила:
- С ума сошли? Ты что, хочешь, чтоб она прямо тут родила от смеха?
- Лучше так, чем плакать!
Под такое и не очень-то во время учения дававшиеся Даину деревянные узоры ложились на колыбельку будто выбегая из-под руки сами собой, и даже немного удивительно было, когда работа внезапно закончилась.