Белые пороки
Оригинал взят у mikhail_epstein в Белые пороки
Г. К. Честертон писал "Современный мир полон старых христианских добродетелей, сошедших с ума". Это можно сказать почти о каждом пороке: добродетель, сошедшая с ума.
Например, зависть - тяжкий порок, поскольку она желает отнять у других то, чем они нас превосходят. Но у этой разрушительной зависти есть светлый двойник, "белая зависть": желание не отнять у другого, а прибавить себе, и не за счет другого, а благодаря внутренним усилиям. В основе такой зависти лежит добродетель: стремление стать лучше, умнее, сильнее, пытаясь дотянуться до других.
В таком же смысле можно говорить и про "белую жадность". Черная жадность - это желание присвоить себе как можно больше, отнять, нажиться за чужой счет. Белая жадность - это жадность к новым людям, местам, впечатлениям, поездкам, книгам, общению, к жизни как таковой, т.е. стремление приобрести не материальные блага, а духовные, творческие. Есть люди, жадные не до денег, а до знаний, до работы, до приключений. Им всего мало, они ненасытно поглощают новый опыт и информацию, они живут жадно, и предмет их жадности - сама жизнь, а не жировые ее отложения в виде собственности. В этом смысле жаден и тот, кто стремится к сокровищам небесным, и одна из вершин православной аскезы называется "стяжание Святого Духа". Таков белый цвет стяжательства.
Лень - порок, но бывает и белая лень, которая побуждает нас уклоняться от суеты, от излишних хлопот, от мелкой возни, недостойной высокого духа. Белая лень, или благоленность, может проявляться в бесцельном созерцании, которое открывает красоту мира, или в бескорыстном мышлении, которое восходит к бесконечному, вечносущему. Возникает вопрос: по-черному или по-белому был ленив Илья Ильич Обломов?
Страх, боязливость, трусость - несомненные пороки. Но есть и белая трусость, вызванная страхом Божьим, страхом смерти, загробных кар и адских мук. Страшно попасть в руки Бога живого. Этот белый страх уберегает верующих от многих грехов.
Бывает и белая ложь, иногда именуемая "ложью во спасение". В тех случаях, когда голая правда, например, о смертельной болезни или о гибели близкого, может убить человека, подорвать его веру в себя, волю к жизни, - ложь "белеет", поскольку к ней прибегают не ради собственной выгоды, а для пользы другого. О художнике - сплетателе красивых вымыслов - тоже можно сказать, что он белый лжец.
Бывает и белая гордость, когда человек гордится не собой, не за себя, а за других: за друзей, за родину, за человечество, за открытия науки и созидательную мощь искусства и техники - за то великое, к чему он стремится и чувствует свою причастность.
Можно предположить, чтобы бывает и белый, праведный гнев, который обрушивается на самое отвратительное и низкое в человеческой природе. Например, Иисус, взявший бич, чтобы изгнать торговцев из храма, вряд ли пребывал в кротком состоянии духа.
Вообще "белое" - это та светлая человеческая природа, которая чернеет, когда поддается совращению. Так любознательность Евы и покладистость Адама - свойства сами по себе вполне светлые - искусительством змея привели к грехопадению.
Есть, конечно, и такие пороки, которые трудно представить белыми. Жестокость, предательство... И вообще разговор о белых пороках опасен и соблазнителен, поскольку наша лукавая природа всегда склонна себя обелять. Кому не захочется выдать свой гнев за праведный, свою жадность - за духовную, свою трусость - за страх Божий?
И все-таки достоинства и пороки так тесно уживаются в одной душе, что вполне могут рассматриваться как продолжение друг друга. Трус, который боится встретиться с врагом в прямом бою, - он же может устрашиться и Божьего гнева и в скользкой ситуации не сделать подлость, спасти свою душу. И наоборот, белый завистник, честно стремящийся на благородном поприще превзойти соперника, может в конце концов отчаяться и подлить ему яду. Поэтому не так уж бессмыслен разговор о границах белого и черного - и о бесконечных оттенках серого между ними.
Может быть, лучший способ бороться со своими пороками - обратить их в достоинства: не обелить-оправдать, а выбелить изнутри. У каждого человека есть
свой акцент в характере. Кто-то от природы жаден, и ему трудно, почти невозможно перестроиться в щедрого. Ну и пусть остается жадным, только обратит свою жадность на нечто более существенное, чем деньги и акции. Пусть жадно вгрызается в мир знаний. Или ведет "жадный" дневник, в котором не упустит ни одной детали увиденного. Для жадности есть много благородных поприщ. Как и для зависти, и для гордости, и для трусости, и для лени. Лень, разумно выпестованная, может спасти от участия во множестве бесполезных или просто вредных и постыдных дел. Если бы Ленин и в самом деле был ленив, сколько блага он принес бы стране и миру!
А боязливость, малодушие - да ведь это душевное сокровище, особенно понятное тем, кто жил в эпоху воинствующего гуманизма, под лозунгом "в жизни всегда есть место подвигам". Вспоминается Веничка Ерофеев:
"О, если бы весь мир, если бы каждый в мире был бы, как я сейчас, тих и боязлив и был бы так же ни в чем не уверен: ни в себе, ни в серьезности своего места под небом - как хорошо бы! Никаких энтузиастов, никаких подвигов, никакой одержимости! - всеобщее малодушие. Я согласился бы жить на земле целую вечность, если бы прежде мне показали уголок, где не всегда есть место подвигу. "Всеобщее малодушие" - да ведь это спасение от всех бед, это панацея, это предикат величайшего совершенства!"
Если бы каждый из малодушия боялся лезть в чужие дела, а занимался бы только собственными; дрожал за своих близких и не желал рисковать ими ради "счастья грядущих поколений", - не было бы многих ужасов 20 века. Причем истинно малодушный боится не только за себя и своих, но и за все на свете. Душа у него уходит в пятки, когда он касается хрупкой вазы или встречается с тонким, умным человеком - как бы чего не напороть, не задеть, не напортачить. Малодушный деликатен, потому что больше всего боится кого-нибудь обидеть. Такое малодушие - признак большой души.
У динамики духа есть разные модули. Есть модуль духовного переворота, "метанойи", когда скупец раздает все свое имение или сладострастник идет в монастырь. Или, напротив, постник и аскет вдруг пускается во все тяжкие, будто в нем сломался какой-то клапан. Такая динамика духовных переворотов, катастроф со знаком минус или плюс (последние правильнее назвать "анастрофами") достаточно известна и прослежена. Но есть и менее заметная, менее эффектная динамика переносов, дислокаций, когда определенное свойство, оставаясь самой собой, перемещается в другой духовный регистр, например, когда скупец теряет интерес к деньгам и начинает столь же скупо, кропотливо собирать старые книги или изречения великих людей.
Человеку трудно усвоить добродетель, противоположную его натуре. Легче взращивать добродетель из зернышек порока, если он этой натуре свойствен. Бунин где-то рассказывает о том, как Гоголь отличал хорошую художественную фантазию от плохой. Если на яблоне вдруг вырастают груши, это надуманно, это подрывает доверие к правде образе. Но на яблоне вполне могут вырасти золотые яблоки - такая фантазия в природе самой реальности. Так и природу человека трудно переиначить, но можно облагородить, "озолотить".
Г. К. Честертон писал "Современный мир полон старых христианских добродетелей, сошедших с ума". Это можно сказать почти о каждом пороке: добродетель, сошедшая с ума.
Например, зависть - тяжкий порок, поскольку она желает отнять у других то, чем они нас превосходят. Но у этой разрушительной зависти есть светлый двойник, "белая зависть": желание не отнять у другого, а прибавить себе, и не за счет другого, а благодаря внутренним усилиям. В основе такой зависти лежит добродетель: стремление стать лучше, умнее, сильнее, пытаясь дотянуться до других.
В таком же смысле можно говорить и про "белую жадность". Черная жадность - это желание присвоить себе как можно больше, отнять, нажиться за чужой счет. Белая жадность - это жадность к новым людям, местам, впечатлениям, поездкам, книгам, общению, к жизни как таковой, т.е. стремление приобрести не материальные блага, а духовные, творческие. Есть люди, жадные не до денег, а до знаний, до работы, до приключений. Им всего мало, они ненасытно поглощают новый опыт и информацию, они живут жадно, и предмет их жадности - сама жизнь, а не жировые ее отложения в виде собственности. В этом смысле жаден и тот, кто стремится к сокровищам небесным, и одна из вершин православной аскезы называется "стяжание Святого Духа". Таков белый цвет стяжательства.
Лень - порок, но бывает и белая лень, которая побуждает нас уклоняться от суеты, от излишних хлопот, от мелкой возни, недостойной высокого духа. Белая лень, или благоленность, может проявляться в бесцельном созерцании, которое открывает красоту мира, или в бескорыстном мышлении, которое восходит к бесконечному, вечносущему. Возникает вопрос: по-черному или по-белому был ленив Илья Ильич Обломов?
Страх, боязливость, трусость - несомненные пороки. Но есть и белая трусость, вызванная страхом Божьим, страхом смерти, загробных кар и адских мук. Страшно попасть в руки Бога живого. Этот белый страх уберегает верующих от многих грехов.
Бывает и белая ложь, иногда именуемая "ложью во спасение". В тех случаях, когда голая правда, например, о смертельной болезни или о гибели близкого, может убить человека, подорвать его веру в себя, волю к жизни, - ложь "белеет", поскольку к ней прибегают не ради собственной выгоды, а для пользы другого. О художнике - сплетателе красивых вымыслов - тоже можно сказать, что он белый лжец.
Бывает и белая гордость, когда человек гордится не собой, не за себя, а за других: за друзей, за родину, за человечество, за открытия науки и созидательную мощь искусства и техники - за то великое, к чему он стремится и чувствует свою причастность.
Можно предположить, чтобы бывает и белый, праведный гнев, который обрушивается на самое отвратительное и низкое в человеческой природе. Например, Иисус, взявший бич, чтобы изгнать торговцев из храма, вряд ли пребывал в кротком состоянии духа.
Вообще "белое" - это та светлая человеческая природа, которая чернеет, когда поддается совращению. Так любознательность Евы и покладистость Адама - свойства сами по себе вполне светлые - искусительством змея привели к грехопадению.
Есть, конечно, и такие пороки, которые трудно представить белыми. Жестокость, предательство... И вообще разговор о белых пороках опасен и соблазнителен, поскольку наша лукавая природа всегда склонна себя обелять. Кому не захочется выдать свой гнев за праведный, свою жадность - за духовную, свою трусость - за страх Божий?
И все-таки достоинства и пороки так тесно уживаются в одной душе, что вполне могут рассматриваться как продолжение друг друга. Трус, который боится встретиться с врагом в прямом бою, - он же может устрашиться и Божьего гнева и в скользкой ситуации не сделать подлость, спасти свою душу. И наоборот, белый завистник, честно стремящийся на благородном поприще превзойти соперника, может в конце концов отчаяться и подлить ему яду. Поэтому не так уж бессмыслен разговор о границах белого и черного - и о бесконечных оттенках серого между ними.
Может быть, лучший способ бороться со своими пороками - обратить их в достоинства: не обелить-оправдать, а выбелить изнутри. У каждого человека есть
свой акцент в характере. Кто-то от природы жаден, и ему трудно, почти невозможно перестроиться в щедрого. Ну и пусть остается жадным, только обратит свою жадность на нечто более существенное, чем деньги и акции. Пусть жадно вгрызается в мир знаний. Или ведет "жадный" дневник, в котором не упустит ни одной детали увиденного. Для жадности есть много благородных поприщ. Как и для зависти, и для гордости, и для трусости, и для лени. Лень, разумно выпестованная, может спасти от участия во множестве бесполезных или просто вредных и постыдных дел. Если бы Ленин и в самом деле был ленив, сколько блага он принес бы стране и миру!
А боязливость, малодушие - да ведь это душевное сокровище, особенно понятное тем, кто жил в эпоху воинствующего гуманизма, под лозунгом "в жизни всегда есть место подвигам". Вспоминается Веничка Ерофеев:
"О, если бы весь мир, если бы каждый в мире был бы, как я сейчас, тих и боязлив и был бы так же ни в чем не уверен: ни в себе, ни в серьезности своего места под небом - как хорошо бы! Никаких энтузиастов, никаких подвигов, никакой одержимости! - всеобщее малодушие. Я согласился бы жить на земле целую вечность, если бы прежде мне показали уголок, где не всегда есть место подвигу. "Всеобщее малодушие" - да ведь это спасение от всех бед, это панацея, это предикат величайшего совершенства!"
Если бы каждый из малодушия боялся лезть в чужие дела, а занимался бы только собственными; дрожал за своих близких и не желал рисковать ими ради "счастья грядущих поколений", - не было бы многих ужасов 20 века. Причем истинно малодушный боится не только за себя и своих, но и за все на свете. Душа у него уходит в пятки, когда он касается хрупкой вазы или встречается с тонким, умным человеком - как бы чего не напороть, не задеть, не напортачить. Малодушный деликатен, потому что больше всего боится кого-нибудь обидеть. Такое малодушие - признак большой души.
У динамики духа есть разные модули. Есть модуль духовного переворота, "метанойи", когда скупец раздает все свое имение или сладострастник идет в монастырь. Или, напротив, постник и аскет вдруг пускается во все тяжкие, будто в нем сломался какой-то клапан. Такая динамика духовных переворотов, катастроф со знаком минус или плюс (последние правильнее назвать "анастрофами") достаточно известна и прослежена. Но есть и менее заметная, менее эффектная динамика переносов, дислокаций, когда определенное свойство, оставаясь самой собой, перемещается в другой духовный регистр, например, когда скупец теряет интерес к деньгам и начинает столь же скупо, кропотливо собирать старые книги или изречения великих людей.
Человеку трудно усвоить добродетель, противоположную его натуре. Легче взращивать добродетель из зернышек порока, если он этой натуре свойствен. Бунин где-то рассказывает о том, как Гоголь отличал хорошую художественную фантазию от плохой. Если на яблоне вдруг вырастают груши, это надуманно, это подрывает доверие к правде образе. Но на яблоне вполне могут вырасти золотые яблоки - такая фантазия в природе самой реальности. Так и природу человека трудно переиначить, но можно облагородить, "озолотить".