очень, очень старое
Семнадцатилетние стихотворения, светящиеся мутным отраженным светом. Что меня самого особенно удивляет сейчас -- отсутствие привязок к местности и времени. Тексты написаны как будто в вакууме, хотя пришлись на живые и очень непростые годы. Наверное первым, а чаще всего и единственным читателем был П.Е., с которым сутками обсуждалась всякая метафизическая хрень. Пару раз мы переступали в эротику, он страшно переживал из-за этого. Счастливые времена: библейский и душеспасительный дискурс ещё не стал быдломейнстримом.
Переставил несколько слов, заменил большинство глубокомысленных тире и двоеточий на запятые, но не переписывал.
***
На фундаменте желтого дома, на камнях, где живут пауки,
где завалы костлявого лома и рисунок трехпалой руки,
где из жадно раскрытых расщелин выступает кристаллами соль,
где снесли указатели цели и оставили ветер и боль,
где мечтают о вечном покое и находят смятение, гам,
я, на время оставив земное, вознесу ослепительный храм.
РОНДЕЛЬ
А у меня вчера повесился сосед.
Мы с ним здоровались на лестничной площадке.
Записка, мятый лист из клетчатой тетрадки,
последний и вполне документальный след.
Толстеет кожа и от радостей, и бед.
Случится что-то -- но не больно, просто гадко.
А у меня вчера повесился сосед.
Мы с ним здоровались на лестничной площадке.
Без шума приобрел в один конец билет --
и не осталось ни интриги, ни загадки.
Сквозняк, табачный дым. Да чувствуешь украдкой,
что кто-то просто был, был человек и нет.
А у меня вчера повесился сосед.
СОНЕТ
Она живёт по линии метро,
над пыльной лентой одного проспекта,
который словно некий властный вектор
укажет, куда двинется народ.
В час пик, когда так пусто и мертво,
хотя и людно, в час когда протектор
дымит, она включает свой детектор
и ищет в толщине земли добро.
Внизу во тьме грохочут, пролетая,
вагоны полные прекрасных лиц.
Добро уже наполнило ядро.
Добро почти доходит до границ
системы солнечной и город, зная
об этом, каждым корнем пьёт добро.
***
Смешная роль. Гортанный крик: "Там вечно темнота и смрад..."
Необязательный двойник -- мой старший брат, далекий брат.
Вокруг железо и бетон, а у тебя в кармане луч,
и дождь, автограф ("Эхнатон...") Над головой матрасы туч.
Под слоем мятого сукна, бумажных, дама пики, стен
тобой еще живет Она, моя презрительная тень.
(Когда небесная вода, попав на лампу, гасит свет,
ты говоришь: «Возможно, да, а впрочем, нет, конечно, нет»)
Оранжерея в облаках. Бесценный кактус-некрофил.
Младенец дремлет на руках. Не спит архангел Гавриил.
И если что-то изменить не в силах даже сам Господь,
моя спасительная нить -- твоя растительная плоть.
Подсобка. Может, просто склад. Коробки. Клети. Образа.
Какой-то инфернальный гад. Фосфорецируют глаза.
Пока молчишь -- ты просто ноль, но каждой фразой -- шаг назад.
Смени, пока не поздно роль, не надо, брат, не стоит, брат.
***
Лучше, чем где-либо, там.
Ты же останешься здесь,
твой день -- безысходностей смесь.
Выбор давно за другим,
жалким и слабым словам
не слиться в целебный бальзам.
Выбери свет или мрак,
с кем-нибудь или одним.
Твой путь для меня нерушим.
Если отнять идеал,
каждый останется наг.
Награда дерзнувшему -- страх.
А ты ведь ужасно устал.
ПОСЛЕ ПЯТИКНИЖИЯ
Лет пятьдесят как отбыл к праотцам
наш вождь, и мы не знаем ничего
насчет его отсутствия. Вокруг
народное смятение. И желчь,
а не вода напитывает землю.
"Земля ж была безвидна и пуста,
и тьма была над бездною..." Кто б мог
на миг предположить, что первый день
творения затянется так долго.
Как издревле положено, наш вождь
через преграды за собою нас
водил к земле обетованной. Мы
питались тем, что посылал Господь.
Но видно, оскудели небеса
на манну. Чаще попадало нам
дерьмо. "Сыны, вот хлеб, который дал
Господь вам в пищу", -- говорил наш вождь,
любя ссылаться на авторитеты.
Так всякий вождь пророчит своему
народу наступление времён
безбедных и ведёт его к земле,
где молоко и мёд, в то время как
не завершён и первый день. И свет
не отделён по-прежнему от тьмы.
А это значит, что добро и зло
познает наш народ ещё не скоро.
ДАНИИЛ АНДРЕЕВ
Я насаживаю на крючок
белесое тело
невиновного ни в чем червя.
Природа затихла
в ожидании метаморфоз.
И в это же время
за добычей отправляется
ловец человеков.
***
Дни куда-то бегут, мы стремимся им вслед.
После смерти есть суд, пополудни -- обед,
после боя привал, после слуха молва,
после бури причал, после ливня листва.
Притом пустота: не видно земли,
ни дня без креста, страницы в пыли.
Вселенский кошмар длиной в один звук.
Нет дыма, но гарь, нет мыслей -- лес рук.
Пылкий альянс, тело, душа.
Слезный романс: жизнь -- хороша!
Кто-то из нас это поймет,
душу -- продаст, тело убьет.
***
Трагедия собственного убожества
помноженая на комедию окружающего.
Непонимание тождества
Уходящего и наступающего.
Примерные последователи Каина
почти никогда не раскаиваются,
В итоге на городской окраине
кто-то безвременно успокаивается.
И все вокруг разлагается
на простые химические соединения,
а жизнь, как шла, продолжается
результатом случайного совпадения.
Когда-нибудь будущие археологи,
непредвиденная пока что генерация,
посхватываются в испуге за головы:
Да ведь здесь была цивилизация!
РОЖДЕНИЕ АФОРИЗМА
«Блаженны лишь нищие духом,
Убогие только блаженны...»
Любите, любите убогих.
Плодите, плодите блаженных.
МИНИСТЕРСТВУ ПУТЕЙ СООБЩЕНИЯ
ПОСВЯЩАЕТСЯ
Поезд, гигантская гусеница,
откроет зловонное чрево
жизнерадостным гражданам.
А вы, равнодушные зрители,
задумывались, что дорога --
зона высокой опасности?
Я исследовал все механизмы
и знаю, откуда берутся
железнодорожные бабочки.
1993-95