Совершенно разрозненные воспоминания о маме
Мама любила вспоминать слова Авиценны, говорившего своим больным: «Нас трое: ты, я и болезнь. Если мы с тобой объединимся против болезни, мы вдвоём её одолеем. А если ты будешь заодно с болезнью, я с вами двумя не справлюсь».
Мама говаривала: «Ну ладно, я понимаю, можно быть плохим историком или плохим филологом. Но как можно быть плохим врачом?!»
Мама вспоминала слова академика Александра Ивановича Евдокимова: «Им образование дали, а культуры-то - нет!..» Помню интонацию.
Ещё - вспоминала шутку Александра Ивановича: «Когда ешь арбуз - одно плохо: (пауза) уши пачкаются».
Мама очень долго занималась художественной гимнастикой в кружке Людмилы Николаевны Алексеевой в Доме учёных. (Аккомпанировал всегда муж Людмилы Николаевны - Андрей Родионов.) Сохранились хорошие снимки. Некоторое время занимались в актовом зале на пятом этаже нашей - тогда 30-ой - английской школы (возле ливанского посольства). Даже достигнув пенсионного возраста, мама продолжала ходить на занятия и делала те движения, какие могла. Маленьким я поднимал рёв оттого, что мама уходила вечером на гимнастику, а она строго говорила: «Ты хочешь, чтобы мама жила долго? Значит, надо, чтобы мама занималась гимнастикой!» О своих подругах по кружку мама говорила: «Мы вместе прыгаем». А ещё: «Я пойду попрыгаю».
Мамины успехи в кружке Л.Н.Алексеевой были настолько впечатляющими, что художественный руководитель всемирно известного ансамбля народного танца Игорь Моисеев звал маму балериной в свой коллектив. Мы с мамой очень любили этот ансамбль. И трудно сказать, что перевесило бы - физиотерапия или танец, если бы мамин папа - мой дедушка Алексей Фёдорович Нежельский (5 (17)/II.1889 - 10/VI.1961) не сказал строго: «Никаких балетов!» Кстати, об этом ансамбле мама вспоминала слова Людмилы Николаевны Алексеевой: «Они стоят на высшей ступени низшего искусства, а мы стоим на низшей ступени высшего искусства». Произносилось с расстановкой.
Одной из самых любимых подруг - и по гимнастике, и вообще - у мамы была Галина Константиновна Горошко, в девичестве Войнич-Нарушевич или Нарушевич-Войнич (1918 - 2003). Её супруг Владимир Денисович был членом Дома Учёных, а жили они на улице Вавилова, на углу с улицей Дмитрия Ульянова (или наоборот), на первом этаже. С Галиной Константиновной и маме, и мне всегда было хорошо. Иногда мама и Галина Константиновна просто долго сидели рядом, взявшись за руки, и молчали - и им было больше ничего не нужно. Я у неё чувствовал себя благостно даже тогда, когда мы с мамой приехали навестить уже не встававшую, тяжело больную «Галочку», или «Горошинку», как её называла мама.
Отец Галины Константиновны был царским, а затем советским, офицером, он был репрессирован во второй половине 30-х годов.
Во время войны родственник Владимира Денисовича оказался в Югославии и обзавёлся там семьёй. В Югославию Галину Константиновну и Владимира Денисовича выпускали раз в два года, а в другие годы их родственники приезжали к ним в Москву. Я с детства слушал рассказы о Югославии. И ещё каждый раз Галина Константиновна что-нибудь нам оттуда привозила, в том числе непременно - элегантную одежду, это был дефицит.
В дни моего детства - когда я ещё ходил в детский сад - была в моде женская причёска «Бабетта» - в виде башни. Бабеттой звали главную героиню французского фильма «Бабетта идёт на войну» (я его не смотрел) - вроде бы, у неё там была такая шевелюра. Десятки лет спустя наступила краткая мода на волосы, тщательно уложенные в виде как бы растрёпанных в разные стороны. Мама назвала эту причёску «Бабетта идёт с войны».
Мама три раза была в Узбекистане. Первый раз - с дедушкой, Бабусей Клавусей и Любой в 20-е годы. Дедушка работал там в подчинении Файзуллы Ходжаева, чья судьба сложилась трагично. Мама вспоминала, что честность была нормой. Когда узбеку (или таджику? - в Самаркáнде это было, там таджиков много), торгующему на рынке, надо было отойти, он вешал верёвочку поперёк, над прилавком, и спокойно уходил. Никто не покушался ни на товар, ни на деньги.
Русских местные боготворили. Если в какой-нибудь дом русский приходил в гости, этим гордились, это значительно повышало авторитет хозяев в глазах окружающих.
Во второй раз мама была в Узбекистане - снова в Самарканде - во время войны, в эвакуации. Она была уже студенткой второго курса ММСИ (Московского государственного стоматологического института) имени Семашко, ныне МГМСУ (Московский государственный медицинский стоматологический университет) имени Александра Ивановича Евдокимова, о котором я писал выше. Они учились там на втором курсе какого-то местного медицинского вуза, или им просто преподавали местные «кадры», но потом мама по своей инициативе повторила второй курс в Москве, и в итоге училась шесть лет, а не пять. Вскоре срок обучения в медвузах увеличили до шести лет, и никого уже не удивляли цифры в мамином дипломе.
Помню, как мама смеялась и возмущалась по поводу низкого качества преподавания. Она повторяла фразу преподавателя одной из общественно-политических дисциплин, смешно передразнивая акцент: «Буржуазия пхаткхармиливает и пхаткхупхывает рабочий кхиласс».
Студентки-медики, естественно, работали медсёстрами в эвакогоспитале. Мама называла его номер и примерный адрес. В 1981 году я попал в Самарканд, нашёл это место, но на мемориальной доске, напоминающей об эвакогоспитале, его номер был другой. То ли в Самарканде перепутали, то ли перепутала мама. Она не любила числа и плохо их помнила.
Как-то раз вечером - уже стемнело - во дворе эвакогоспиталя показывали фильм. Вдруг плёнка порвалась. Включили свет, и один из раненых тревожно крикнул маме: «Сестра! Сестра!», - показывая на пóлу маминого халата. По поле халата полз скорпион. Мама вспоминала об этом обрыве плёнки как о большом везении.
Студенток, кроме того, использовали для работы на хлопковых плантациях. Условия были ужасные, воду не подвозили, и студентки, чтобы не потерять сознание от жажды, пили из луж через платочки. Лужи, как вспоминает мама, кишели разными членистоногими.
В третий раз мама была в Узбекистане в девяностые годы на свадьбе Нелюфар - дочери её любимого ученика, главного детского стоматолога Узбекистана, доктора медицинских наук, профессора Ташпулата Хамдамовича Сафарова. И, кажется, это были последние в маминой жизни перелёты.
А в мае - июне 1990 года у мамы было большое - трёхнедельное - путешествие во Вьетнам. Из Москвы с несколькими посадками в Хошимин (Сайгон), а обратно - тоже с несколькими посадками - из Ханоя.
В годы моего детства (я родился 20 октября 1959 года) у людей было гораздо больше свободного времени, чем сейчас. Было нормой каждый день ходить гулять всей семьёй. Я любил прогулки с папой и с мамой. Они держали меня каждый за руку, а когда попадалась лужа, я подпрыгивал, и папа с мамой меня через неё переносили - это было весело и интересно.
У Паустовского мама больше всего любила рассказ «Снег». Я тоже.
Как-то раз по телевизору показывали оперу Вагнера «Лоэнгрин». Ей, как обычно, был предпослан рассказ музыковеда - кажется, это была Светлана Виноградова. Помню мамин комментарий: «Ничего себе! “Выходи за меня замуж, но не спрашивай, кто я такой”.»
Маме нравился роман «Тихий Дон», но Шолохова она презирала, как и папа. Помню её слова: «Я никогда не поверю (эти первые несколько слов произносились с расстановкой), что Шолохов написал “Тихий Дон”». Мама настаивала на этом даже тогда, когда опубликовали сообщение о находке рукописи и о совпадении почерка.
Маму привела в восторг услышанная от меня краткая характеристика, которую Зинаида Гиппиус дала Максиму Горькому: «человек не просто некультурный, а не способный к культуре внутренно».
Как и у меня, у мамы вызывали протест попытки ставить в один ряд и сопоставлять как равных великого поэта Анну Ахматову и Марину Цветаеву (которая, не спорю, конечно, может быть чьим-то любимым поэтом). «Их даже сравнивать нельзя!» - восклицала мама.
Характеристику, которой мама однажды припечатала Екатерину II, я назвал бы самой резкой из пристойных.
Когда звучал романс «Гори, гори, моя звезда!», мама вспоминала (это было много раз), что её первый муж, Сашин папа, трагически погибший Григорий Иванович Пачкаев, слыша его, говорил ей, что если бы у него был голос, он бы пел ей этот романс.
О Лене Чудиновой мама в последние годы жизни - когда Лена уже стала знаменитой - говорила: «Я всегда считала своим долгом тебя от неё защитить».