Взгляд на буддизм
Состояния типа «нирваны» и т.п. в буддизме являются стимулированным ощущением воспоминания человека о своём внутриутробном периоде, по типу “дежа вю”, только ощущения длительного, устойчиво поддерживаемого, весьма детального и реалистического. Стимулирующим это состояние средством являются медитативные практики, призванные пробуждать те или иные чувственные ощущения этого периода (нехарактерные для жизни вне материнского лона) и, тем самым, ассоциативным образом, пробуждать это воспоминания в возможной целостности и полноте.
В этом ряду например, практика состредоточения внимания, напоминающая такую же способность у плода и, отчасти, новорожденного. Упражнения с воображаемой своей пуповиной симулируют потоки, существующие между матерью и плодом, потоки, удовлетворяющие все потребности плода по его малейшему желанию. Таким образом, «пуповинная» практика даёт симуляцию режима «нераздельности и неслиянности» с остальным мирозданием. Конфигурация дыхательных практик призвана дать специфические ощущения дыхания плода. И т.п. Вполне естественно, что данное учение избегает словесных определений этого состояния, поскольку слова, усвоенные человеком позже, неизбежно должны привнести какие-то отвлекающие моменты в соответствующие ассоциативные ряды: вспомниться должно именно то, что было в личном опыте человека, а не то, что подсказывают извне такие определения.
По идее, правдоподобное симулирование, в ходе «практик», различных отдельных ощущений, призвано вызвать «нахлынувшее» целостное воспоминание и безусловного блага пребывания в этом эдеме, и различных остальных аспектов этого бытия, недоступных или почти недоступных в обыденной (термин условный) жизни. Среди таких «всплывших» аспектов можно перечислить, скажем, особое ощущение времени и пространства в материнской утробе, воспоминание о способности видеть мир (рассматриваемый большой фрагмент мира) во всей целостности и одновременно в мельчайших деталях, о способности мысленного взора непосредственно, без словесных объяснений видеть связи и причины, о способности высочайшей концентрации внимания, мысли и ментальной дисциплины, о способности «раскусывать», видеть «сердцевину» людей сразу и непосредственно, о способности чувствовать других живых существ, и проч., и проч.
Тем не менее, в этих мероприятиях оказывается обойдённым воспоминание о Завете с Отцом истинным, о первом совершённом лично, первом в жизни грехе ( первородном грехе), о жгучем чувстве вины перед Богом... Поскольку, этот грех, как правило, не исповедан надлежащим образом и не прощён (до времени, во всяком случае), то сама мучительность воспоминания отравляет жизнь младенца весьма надолго (как правило, на три-три с половиной года), и только величайшим сосредоточением младенец приучает себя мгновенно переключаться с этого воспоминания на что-то другое. А, поскольку всё в младенчестве, и прежде всего личные способности, напоминает о внутриутробном периоде и этом Завете, то «само собой» получается, что воспоминания этого периода насильственно стираются из памяти (из «доступной» памяти). И человек начисто забывает всё, что было с ним до этого возраста. Фактически, человек вполне сознательно, по своему выбору призывает «агента несовершенства», то есть беса, который и обеспечивает отказ от блага совершенной, абсолютной (эйдетической) памяти, которая изначально дарована каждому человеку. (Подобным же образом «приобретается» человеком и «скачущее» внимание, и т.п.) В памяти (с этого момента «дырявой») на оставшуюся жизнь остаются только позднейшие, вновь приобретённые «навыки» (как вербальная речь, владение опорно-двигательным аппаратом, ходьба) и сведения, не ассоциирующиеся или почти не ассоциирующиеся с внутриутробным опытом. И, кстати, стираются нежные воспоминания о Том, кто с любовью вдохнул в человека жизнь... Получается как бы «естественный» атеист, как бы «не знающий» Бога истинного. (Тем не менее, это призванное несовершенство, лукавство, то и дело само себя обманывает, это не абсолютное забвение, на чём, собственно, и основаны «вспоминательные» практики.)
Здесь уместно отметить, что длительность полного «сеанса» таких практик определяется, обыкновенно, как раз в три с половиной года - то есть это срок, потребный, чтобы «развернуть» в обратной последовательности то, что было «забыто» в первые три с половиной же года жизни. Неудивительно, что достигаемое состояние настолько пленительно, что многие испытавшие эти ощущения заявляют о желании вернуться в него и никогда не покидать.
Но, поскольку из этих «вспоминательных» практик, как можно понять из предварительных сведений об этом учении, исключены этические моменты, связанные с какими бы то ни было взаимоотношениями с Богом, то существеннейший, самый существенный момент оказывается обойдённым. Ни сам Завет, ни грех нарушения Завета не вспоминаются. И, соответственно, в этой системе не разработаны понятия о жертве за грех, не говоря о других аспектах жертвы, и уж конечно в учении нет Жертвы, искупляющей Ценой Величайшей все и всяческие грехи.
Дело просто в том, что человек без помощи Божьей, Отцовой не в состоянии выбраться из этого плена - такой силы власть призванного беса над человеком. Соответственно, христианское видение проблемы «возвращение в Эдем» - это проблема выбора отказа от беса, Искупления и проблема рождения в жизнь новую, в стяжание Духа Святого. И человеку, которому Дух дарован в мыслимой (точнее: веруемой) полноте, возвращаются не просто способности, которые он имел во чреве материнском - эти последние способности оказываются лишь бледным прообразом состояния и способностей, получаемых человеком при даровании Духа.
Причина изгнания в буддизме остаётся сокрытой, никакие личные усилия и «практики» не вскрывают её, и уж тем более, не устраняют, и, таким образом, это возвращение в эдем оказывается пленительной, прельстительной иллюзией. Херувим у входа в эдем и меч обращающийся - преодолены быть не могут. И уж тем более, состояния типа «нирваны» (бледные воспоминания о былом, но утерянном благе материнского эдема) оказываются, подавно, бледнейшим, слабейшим, обманным подобием состояния человека, на коем Дух.
Если говорить о состоянии бесстрастного умиротворения у практикующих буддизм, то в христианстве ему отвечает наименование Св. Духа - «Утешитель». Понятно, что Божественный Утешитель даёт настолько совершенное утешение и умиротворение, насколько позволяет несовершенная природа человека, исправившего свои грехи раскаянием и принятием Жертвы, чего и в помине нет в буддизме. Не говорю даже о загробном спасении и безусловном блаженстве в жизни вечной, которые даже не рассматриваются в буддистской концепции, ввиду неподъёмности темы (взамен предлагается реинкарнационная модель с фактически случайным началом). Мотив этого отказа прост: универсальный страх оказаться на Суде с неотпущенными грехами, и именно отсюда следует заманчивость предложения буддизма оказаться в реинкарнации хоть камнем, хоть козявкой - «а вдруг в новой попытке повезёт пройти жизнь не оступившись ни разу, не совершив грехов?»
Будда Гаутама, принц Шакьямуни был, как можно понять из его жизнеописания, далеко не худшим, а, напротив, весьма достойным человеком, добродетельным почти невероятно для выходца из среды людей, не знавших Бога истинного. После изгнания из эдема материнского лона (то есть рождения) он был помещён в райские, тепличные дворцовые условия и жил так вплоть до момента, когда покинул его территорию, уже в весьма зрелые годы. В первый же день он столкнулся с леденящей действительностью, увидел смерть людей, болезнь, страдания, нищету... Это, с одной стороны, шокировало его, с другой же, у него не могла не возникнуть параллель между этим выходом из дворцового земного рая и ощущениями новорожденного - тоже шоком. Отсюда и возник этот императив: «прекратить рождение», то есть «вернуться в свой внутренний рай, всегда нести свой рай в себе и с собой». Установка буддизма на «прекращение рождения» - это противопоставление христианскому «рождению в жизнь новую», новому рождению с отпущением грехов. То есть попросту попытка обходным путём «зацепиться» хотя бы за краешек своего эдема. Деятельность будды Гаутамы, проводимая из самых благих пожеланий, и его последователей - завела лишь в тупик, и иначе произойти, увы, и не могло.