Постриг
Как-то раз владыка совершал монашеский постриг. Всё прошло торжественно, просто, по-домашнему, и на следующее утро мы должны были покинуть монастырь и двигаться в сторону Брюсселя, но родные новопостриженной настоятельно просили архиерея посетить их дом и отпраздновать вместе это знаменательное событие. Владыка выглядел усталым, да и подбаливал немного, но понятно было, что отказаться не мог. Мне тоже хотелось отъехать и поскорее попасть домой, но, посмотрев на владыку и лишний раз убедившись в том, что и так знал, вздохнул и поплелся за ним к автомобилю. Ехать было недалеко, до соседней деревни. День тихий, солнечный, деревенька чистенькая, ладненькая, зеленые лужайки перед одноэтажными домиками с фонтанчиками, садовыми гномиками и прочей милой ерундой - всё это как-то постепенно развеяло усталость, и жизнь заиграла радостными красками, тем более - в предвкушении застолья. Впереди нас ждал праздничный "архиерейский стол" и неспешная дружеская беседа.
Приглашенных не было, только сама монахиня, её дочь и зять, который иподиаконствовал при монастыре, человек серьёзный и уже в летах, герой, прошедший Афганистан по полной программе. Разбрелись по комнатам. Я рассеянно рассматривал иконы, расположившиеся в бесчисленном количестве по всем стенам, предметы церковного рукоделия - результаты трудов монахини и её дочери. Женщины хлопотали по хозяйству, расставляя на стол приготовленные заранее яства, владыка вёл неспешную беседу с иподиаконом. Почувствовав свою ненужность, бросив взгляд на великолепие и разнообразие еды, сглотнул слюну и, открыв огромную стеклянную дверь, вышел в маленький садик с обратной стороны дома. Честно говоря, поступил я неправильно. Хоть и дружеский дом, и нужды во мне непосредственно не предвиделось, но быть "вне доступа" для архиерея было не дело. Немного посомневавшись и задавив в себе робкие всхлипы совести, приземлился в уютное садовое кресло, огляделся. Садик был совсем малёхонький, типа японского, если правильно понимаю, что это такое. Множество карликовых деревьев в кадках, кусты неясного происхождения, пальмы небольшой высоты. Посредине этого зеленого буйства - традиционный фонтан с бассейном, в котором плавали гигантские золотые рыбки. А по периметру - довольно высокий глухой каменный забор. Тишина. Подумалось, что для монашеской жизни, наверное, это идеальное место. Я как-то забылся, мысли понеслись вообще уже в какую-то фантастическую сторону. Полные рассеянность и покой.
Стеклянная стена шумно двинулась и открылась. На пороге сада появился владыка: «Зовут к столу», - резко произнес он, и дверь захлопнулась. «Нет, - опять пронеслось в голове, - не очень идеальное место для монаха». Вздохнув и укорив себя в нерадении, обреченно поплелся за архиерейский стол, уже совсем ничего не желая, кроме того, чтобы побыстрее оказаться дома.
Помолившись, все расселись по своим местам. Владыка, как и положено, - во главе стола, остальные тоже согласно чину. Предвидя, что будет дальше, я напрягся. Дело в том, что владыка за столом употребляет пищу очень умеренно. По своей природной конституции, по состоянию здоровья, по монашеской привычке ел мало и далеко не всё. Это, по идее, должно быть всем понятно. Но - опять же по понятной - причине прихожане, устраивающие застолье, желали накормить владыку, выделив ему самые лакомые и большие куски, тем самым проявляя заботу и любовь к правящему архиерею. Раз от разу такая история повторялась, несмотря на мои инструктажи: перед епископом появлялась огромная тарелка и очередная "авторитетная" прихожанка, которая с умильным видом ухаживая за владыкой вываливала в посудину всё, до чего могла дотянуться и что ей казалось самым вкусненьким - огромные куски шкворчащего пылающего жаром мяса, горы жареной картошки, туда же ложились кучи разнообразной зелени, различных салатов и прочей снеди из деликатесной группы - красной рыбы, икры, улиток, устриц и прочее, и прочее, и прочее. На всё это жалко было смотреть. Жалко было и владыку, который попадал в патовую ситуацию. Отвергнуть проявления такой яркой народной любви было невозможно, а съесть всё это великолепие было немыслимо даже для меня, человека немонашеского устроения и далеко не субтильной конституции.
И действительно, все яства уже были на столе и томились в различных кокотницах с подставными тарелками, порционных сковородках, блюдах, икорницах, соусницах, в салатницах, вазах и ещё в куче всяких тарелок, тарелочек, блюдечек, о предназначении и содержимом которых можно было только догадываться. Вино рядом с владыкой было поставлено красное. Должно быть белым. Я опять, в который уже раз, обречённо вздохнул, предвидя продолжение. Хозяйка открыла крышку супницы и зачерпнула половником огромный кусок мяса. Я случайно смахнул со стола какую-то вазочку полную соуса. Осколки с грохотом разлетелись по полу, а содержимое забрызгало белоснежную скатерть.
- Андрей, ну как же так, что ж вы такой неловкий? - Голос владыки, хоть и нервный с оттенком досады, но вполне мирный.
- Ой, простите, владыка, простите, - начал я лепетать почти себе под нос, - сейчас всё уберу, сейчас.
И кинулся искать тряпку. Хозяйка, оставив свой половник в кастрюле, бросилась на помощь. Улучив момент, когда мы, распластавшись на полу, оказались нос к носу, успел шепнуть: «Не трогайте тарелку владыки, он сам положит, сколько и чего сочтёт нужным». Она вздрогнула и кивнула в ответ. Видимо, мой шёпот был больше похож на рык. Убрав последствия моей неловкости, все снова уселись за стол. Заменили владыке красное вино на белое и, наконец-то, приступили к трапезе.
Всё шло неспешно по обычному сценарию и не предвещало ничего неожиданного, тем более, что за столом были только "свои" - люди с понятиями о православии и образе поведения, которые приличествуют православному человеку в подобной ситуации. Усталость навалилась с новой силой. Закрыв глаза, видимо, задремал, краем уха, почти неосознанно, продолжал следить за разговором. Речь шла, насколько мог уловить в этаком состоянии, о чудесах, разных предсказаниях, да явлениях святых из горнего мира. Всё было как обычно, предсказуемо, не интересно. Зная обыкновение владыки по возможности "съезжать" с таких пустых тем, совсем успокоился и окончательно, даже в этом полусне, расслабился и опять провалился в какое-то странное небытие.
Живая картина неожиданно ярко вспыхнула перед глазами. Голос владыки оставался будто за кадром, сопровождая видение. Повествование было пересказом келейщика одного из известных, ныне живущих старцев. Насколько мог понять, речь шла об одном дне старца, когда он принимал паломников для бесед. Народу скопилось много, потому как затворник прервал приём несколько часов назад и к нему никого не допускали. Келейщик то находился при старце, то отлучался из келии по каким-то мелким, но неотложным хозяйственным вопросам. И вот, в очередной раз возвращаясь обратно, перед домиком, где жил старец, застал ожидающих в сильно возбужденным и даже в каком-то возмущенном состоянии. Встревожившись, задал вопрос о причине происходящего. На что ему все в один голос сообщили, что в дом вошла какая-то женщина в сопровождении двух мужчин. Женщина проходила через толпу величественной походкой, не торопясь и не обращая ни на кого внимания, в полном молчании; слева и справа и несколько позади - двое, сосредоточенные и так же молчаливые. Одежды у всех троих были чёрного цвета. Женщина в строгой плотно застёгнутой длинной телогрейке, такой же строгой длинной юбке, голову украшал наглухо запахнутый платок. Сопровождающие в хорошо скроенных строгих костюмах, чёрных рубашках. Лиц было не разглядеть, они как бы "тонули" в сосредоточенной стремительности видения. Дверь за посетителями захлопнулась, я вздрогнул и проснулся.
Голос владыки вдруг стал мучительно громким и врываясь в уши, уносил с собой остатки сна. Я растерянно оглянулся. Нет, вроде, никто моего "отсутствия" не заметил. Тем временем повествование подходило к завершению, а наши взгляды были прикованы к рассказчику. Он продолжал: «Келейщик вошел к старцу и огляделся. Посетители нигде визуально не обнаруживались. Находясь решительно в полном недоумении, так как единственный выход был расположен там же, где и вход, и сильно смущаясь, брат вопросил:
- Где же посетители и были ли они? - Иначе пришлось бы признать, что все паломники у дома в один голос говорили неправду.
Лицо старца озарила мимолётная улыбка:
- Так это Божия Матерь с двумя апостолами заглядывала. Отошли надысь другим путём.
Говорящий погрузился в молитву и как будто находился совсем не тут. Келейщик решил больше его не тревожить», - закончил владыка.
За столом образовалась бездонная тишина. Именно та тишина, которая нечасто, но посещает верующих людей, от которой невозможно оторваться, но невозможно и удержать в этом мире. Те непостижимые и заполняющие без остатка душу радость и восхищение, наполненные трепетом, которых так всегда мучительно ищешь и никак не найдёшь.
Вскоре мы распрощались с милыми хозяевами дома и поспешили в Брюссель. Управляя автомобилем, с чувством глубокой грусти наблюдал за своей душой, в которой по мере приближения к городу чудесно пережитое потихоньку испарялось - и на его место с шумом врывался окружающий мир.
Как всё-таки мы немощны… Помилуй нас, Господи!