Ясли
PRESEPIO
Младенец, Мария, Иосиф, цари,
скотина, верблюды, их поводыри,
в овчине до пят пастухи-исполины
- всё стало набором игрушек из глины.
В усыпанном блёстками ватном снегу
пылает костёр. И потрогать фольгу
звезды пальцем хочется; собственно, всеми
пятью - как Младенцу тогда в Вифлееме.
Тогда в Вифлееме всё было крупней.
Но глине приятно с фольгою над ней
и ватой, разбросанной тут как попало,
играть роль того, что из виду пропало.
Теперь Ты огромней, чем все они. Ты
теперь с недоступной для них высоты
- полночным прохожим в окошко конурки --
из космоса смотришь на эти фигурки.
Там жизнь продолжается, так как века
одних уменьшают в объёме, пока
другие растут - как случилось с Тобою.
Там бьются фигурки со снежной крупою,
и самая меньшая пробует грудь.
И тянет зажмуриться, либо - шагнуть
в другую галактику, в гулкой пустыне
которой светил - как песку в Палестине.
ИОСИФ Бродский, декабрь 1991
Младенец, Мария, Иосиф, цари,
скотина, верблюды, их поводыри,
в овчине до пят пастухи-исполины
- всё стало набором игрушек из глины.
В усыпанном блёстками ватном снегу
пылает костёр. И потрогать фольгу
звезды пальцем хочется; собственно, всеми
пятью - как Младенцу тогда в Вифлееме.
Тогда в Вифлееме всё было крупней.
Но глине приятно с фольгою над ней
и ватой, разбросанной тут как попало,
играть роль того, что из виду пропало.
Теперь Ты огромней, чем все они. Ты
теперь с недоступной для них высоты
- полночным прохожим в окошко конурки --
из космоса смотришь на эти фигурки.
Там жизнь продолжается, так как века
одних уменьшают в объёме, пока
другие растут - как случилось с Тобою.
Там бьются фигурки со снежной крупою,
и самая меньшая пробует грудь.
И тянет зажмуриться, либо - шагнуть
в другую галактику, в гулкой пустыне
которой светил - как песку в Палестине.
ИОСИФ Бродский, декабрь 1991