Облики саммита АТЭС
Перед самым началом саммита АТЭС мне удалось найти денег, чтобы пригласить в Японию двух художников из России - писать виды Йокогамы для выставок перед таким же мероприятием, которое состоится во Владивостоке через два года.
Все прошло нормально: ребята были в восторге, набрались впечатлений, закрасили все привезенные холсты и вообще почти все плоское, что попадалось им под руки, вроде картонок и дощечек. Мелкие недоразумения не в счет - однажды ночью мне позвонил до крайности напуганный представитель компании, заказывавшей для художников гостиницу, и сообщил, что с ним связался гостиничный менеджер, срывающимся голосом поведавший, что постояльцы выставили на микроскопический балкончик своего номера нечто, издающее резкий и подозрительный запах. Из-за этого к отелю были стянуты чуть ли не войска химзащиты, увидевшие в творящемся попытку российских приверженцев секты «АУМ-синрикё» провести очередную зариновую атаку.
Я сам переполошился, принялся звонить, но вскоре выяснилось, что мои орлы, после особо творчески-плодотворного дня, написали по две картины маслом и поставили их на балкон сушиться. Все обошлось.
Настал день отлета; я привез их в аэропорт Нарита, мы дождались начала регистрации и присоединились к длиннющей очереди из наших соотечественников с обычными обмотанными скотчем сумками и перевязанными веревками коробками. Неспешно продвигаясь, мы заговорили о проходе через таможню, и тут выяснилось, что никто не представляет - можно ли вывозить из Японии картины, даже если ты их написал сам? Один из художников рассказал, что, когда он возвращался из подобной же командировки в Китай, то оказалось, что оттуда можно вывозить свободно только три холста на подрамнике, а остальные (если есть) - только в свернутом виде.
Опыта вывоза картин из Японии ни у кого из нас не было; а вдруг они скажут, что все, созданное на земле великой Ниппон является ее исконной собственностью? Набрался вдохновения - ну и будь счастлив, и увози его с собой в виртуальном виде, а то, что силой этого вдохновения создано, является неотъемлемой частью имущества японского государства…
Мы несколько ежились, когда принялись сдавать в багаж недавно написанные шедевры, но, на удивление, никаких проблем не возникло. Единственный вопрос был - что вот в этой коробочке? В ней были краски; ответ удовлетворил таможенницу, художники получили посадочные талоны, и мы тронулись ко входу на паспортный контроль.
Но мы не сделали и десяти шагов, как нас бегом догнала та самая таможенница и, дрожащим голосом и беспрестанно кланяясь, попросила проследовать в секцию «особого досмотра». На всякий случай, я оставил своих подопечных на месте, а сам прошел в помещение, где собралось человек пятнадцать - как в таможенной форме, так и в штатском. В углу в большом пластиковом футляре завывала чья-то несчастная собака, которую, похоже, также досматривали с пристрастием, но на нее никто внимания не обращал: все сгрудились у стола, на котором стояла та самая коробочка с красками, что мы сдали в багаж.
Толпа расступилась, и я подошел к столу. «Это - ваша вещь?» - спросил меня старший, человек с совершенно каменным лицом. «Да, моя, то есть - тех двух пассажиров, которых я провожаю», - ответил я. «Что внутри?» «Краски». «Можно взглянуть?» Ту у меня мелькнула мысль: не засунули ли мои художнички туда чего-нибудь запрещенного, и я позвал хозяина: «Женя, подойдите, пожалуйста». Жена совершенно не возражал против того, чтобы коробку открыли.
Старший долго возился с пленкой, которой была обмотана коробка; наконец, та поддалась, крышка открылась, и в нос всем ударил мощный запах не то ацетона, не то скипидара. В коробке лежали мятые тюбики с красками и флакон с какой-то жидкостью. «Что там?» - спросил старший. Женя объяснил, что это - специальный жидкий лак для добавления в краски. Тот с большим сомнением, брезгливо - держа двумя пальцами - осмотрел флакон со всех сторон и заявил, что «эта жидкость не может перевозиться на самолете». «Но почему?» «Может воспламениться». Тут запротестовал Женя: «Она совершенно не горючая, там просто масло и скипидар». Старший молчал, но явно не верил ни одному слову. Вступил я: «Это - совершенно нейтральная жидкость». Тот: «Извините, никак нельзя».
Меня отчего-то разобрало; я повернулся к Жене и на всякий случай еще раз спросил: точно ли та не горит? Он подтвердил. Тогда я подошел к старшему и достал свою зажигалку «Зиппо». «Она негорюча, смотрите». Я крутнул колесико, зажглось пламя. Старший держал флакон на уровне глаз, довольно близко от своего лица. Поднося огонь к горлышку флакона, я вдруг подумал, что будет, если пары этого проклятого лака все-таки воспламенятся, но отступать было уже поздно. Поводил зажженной зажигалкой у горлышка - ничего не загоралось.
Надо отдать должное старшему: на его лице не дрогнул ни мускул, хотя черт меня возьми, если он не думал то же самое, что только что подумал я. Не отводя от себя флакон, он повторил: «Никак невозможно». Я снова повернулся к Жене: «Может, оставим им на память?» Тот не возражал, о чем я и передал старшему. По-моему, все: и мы, и таможенники со штатскими, вздохнули с большим облегчением, когда наша компания вышла из комнаты «особого досмотра»…
Что же до самого саммита, то в ходе него ничего такого, о чем не писалось бы в газетах и не показывалось по ТВ, не случилось.
Единственным, что привлекло мое внимание, была композиция, расположенная на задворках саммитовского комплекса рядом с местом для курения. Не могу не представить этот «статуй» вашему вниманию.
Из трех фигур четко идентифицировалась одна - собачья; две другие могли быть человеческими телами или чем угодно, а потому я сам для себя назвал композицию «Собака лает - ветер носит».
Она была бережно обнесена пластиковыми трубками и снабжена предостережением: «Осторожно! Не заходить!» Осторожно постучав пальцем по одному из компонентов, я услышал благородный чугунный отзвук и мысленно порадовался, что перед саммитом приезжали художники, а не скульпторы.
Все прошло нормально: ребята были в восторге, набрались впечатлений, закрасили все привезенные холсты и вообще почти все плоское, что попадалось им под руки, вроде картонок и дощечек. Мелкие недоразумения не в счет - однажды ночью мне позвонил до крайности напуганный представитель компании, заказывавшей для художников гостиницу, и сообщил, что с ним связался гостиничный менеджер, срывающимся голосом поведавший, что постояльцы выставили на микроскопический балкончик своего номера нечто, издающее резкий и подозрительный запах. Из-за этого к отелю были стянуты чуть ли не войска химзащиты, увидевшие в творящемся попытку российских приверженцев секты «АУМ-синрикё» провести очередную зариновую атаку.
Я сам переполошился, принялся звонить, но вскоре выяснилось, что мои орлы, после особо творчески-плодотворного дня, написали по две картины маслом и поставили их на балкон сушиться. Все обошлось.
Настал день отлета; я привез их в аэропорт Нарита, мы дождались начала регистрации и присоединились к длиннющей очереди из наших соотечественников с обычными обмотанными скотчем сумками и перевязанными веревками коробками. Неспешно продвигаясь, мы заговорили о проходе через таможню, и тут выяснилось, что никто не представляет - можно ли вывозить из Японии картины, даже если ты их написал сам? Один из художников рассказал, что, когда он возвращался из подобной же командировки в Китай, то оказалось, что оттуда можно вывозить свободно только три холста на подрамнике, а остальные (если есть) - только в свернутом виде.
Опыта вывоза картин из Японии ни у кого из нас не было; а вдруг они скажут, что все, созданное на земле великой Ниппон является ее исконной собственностью? Набрался вдохновения - ну и будь счастлив, и увози его с собой в виртуальном виде, а то, что силой этого вдохновения создано, является неотъемлемой частью имущества японского государства…
Мы несколько ежились, когда принялись сдавать в багаж недавно написанные шедевры, но, на удивление, никаких проблем не возникло. Единственный вопрос был - что вот в этой коробочке? В ней были краски; ответ удовлетворил таможенницу, художники получили посадочные талоны, и мы тронулись ко входу на паспортный контроль.
Но мы не сделали и десяти шагов, как нас бегом догнала та самая таможенница и, дрожащим голосом и беспрестанно кланяясь, попросила проследовать в секцию «особого досмотра». На всякий случай, я оставил своих подопечных на месте, а сам прошел в помещение, где собралось человек пятнадцать - как в таможенной форме, так и в штатском. В углу в большом пластиковом футляре завывала чья-то несчастная собака, которую, похоже, также досматривали с пристрастием, но на нее никто внимания не обращал: все сгрудились у стола, на котором стояла та самая коробочка с красками, что мы сдали в багаж.
Толпа расступилась, и я подошел к столу. «Это - ваша вещь?» - спросил меня старший, человек с совершенно каменным лицом. «Да, моя, то есть - тех двух пассажиров, которых я провожаю», - ответил я. «Что внутри?» «Краски». «Можно взглянуть?» Ту у меня мелькнула мысль: не засунули ли мои художнички туда чего-нибудь запрещенного, и я позвал хозяина: «Женя, подойдите, пожалуйста». Жена совершенно не возражал против того, чтобы коробку открыли.
Старший долго возился с пленкой, которой была обмотана коробка; наконец, та поддалась, крышка открылась, и в нос всем ударил мощный запах не то ацетона, не то скипидара. В коробке лежали мятые тюбики с красками и флакон с какой-то жидкостью. «Что там?» - спросил старший. Женя объяснил, что это - специальный жидкий лак для добавления в краски. Тот с большим сомнением, брезгливо - держа двумя пальцами - осмотрел флакон со всех сторон и заявил, что «эта жидкость не может перевозиться на самолете». «Но почему?» «Может воспламениться». Тут запротестовал Женя: «Она совершенно не горючая, там просто масло и скипидар». Старший молчал, но явно не верил ни одному слову. Вступил я: «Это - совершенно нейтральная жидкость». Тот: «Извините, никак нельзя».
Меня отчего-то разобрало; я повернулся к Жене и на всякий случай еще раз спросил: точно ли та не горит? Он подтвердил. Тогда я подошел к старшему и достал свою зажигалку «Зиппо». «Она негорюча, смотрите». Я крутнул колесико, зажглось пламя. Старший держал флакон на уровне глаз, довольно близко от своего лица. Поднося огонь к горлышку флакона, я вдруг подумал, что будет, если пары этого проклятого лака все-таки воспламенятся, но отступать было уже поздно. Поводил зажженной зажигалкой у горлышка - ничего не загоралось.
Надо отдать должное старшему: на его лице не дрогнул ни мускул, хотя черт меня возьми, если он не думал то же самое, что только что подумал я. Не отводя от себя флакон, он повторил: «Никак невозможно». Я снова повернулся к Жене: «Может, оставим им на память?» Тот не возражал, о чем я и передал старшему. По-моему, все: и мы, и таможенники со штатскими, вздохнули с большим облегчением, когда наша компания вышла из комнаты «особого досмотра»…
Что же до самого саммита, то в ходе него ничего такого, о чем не писалось бы в газетах и не показывалось по ТВ, не случилось.
Единственным, что привлекло мое внимание, была композиция, расположенная на задворках саммитовского комплекса рядом с местом для курения. Не могу не представить этот «статуй» вашему вниманию.
Из трех фигур четко идентифицировалась одна - собачья; две другие могли быть человеческими телами или чем угодно, а потому я сам для себя назвал композицию «Собака лает - ветер носит».
Она была бережно обнесена пластиковыми трубками и снабжена предостережением: «Осторожно! Не заходить!» Осторожно постучав пальцем по одному из компонентов, я услышал благородный чугунный отзвук и мысленно порадовался, что перед саммитом приезжали художники, а не скульпторы.