Официальное мероприятие
Недавно мне пришлось присутствовать на мероприятии в одном из почтенных токийских ВУЗов по случаю юбилея его основания, и церемония оставила в памяти такой глубокий след, что не могу не поделиться ощущениями.
Заведение (как довольно многие в Японии) - католическое, то есть основано католиками-миссионерами в виде церковной школы еще в эпоху Мэйдзи, а потому религиозный и дисциплинарный моменты оказались присутствующими в нем повсеместно.
Войдя на территорию учебного заведения, я увидел множество распорядителей с рациями в руках, которые напряженно вглядывались в каждого из проходивших мимо. Я сразу привлек внимание; ко мне подскочила девчушка аж с двумя рациями и с ходу потребовала назвать свое имя. Мне не совсем понравился подобный подход, и я спросил - могу ли пройти дальше, не представляясь, чем поверг ее в полную растерянность (похоже, до сих пор все послушно называли себя). Неуверенно кивнув, она посторонилась, давая мне дорогу, и я, пройдя еще метров 50, подошел к главному зданию, где уже выстроилась целая очередь приглашенных, ожидавших регистрации.
Из иностранцев я стоял один, поэтому уже через полминуты ко мне подошел, заранее почтительно извиваясь всем телом, распорядитель-мужчина (с неизбежной рацией) и на крайне труднопонимаемом английском языке попросил предъявить приглашение. Я вытащил карточку, которая была мгновенно изучена, после чего он явно перевел дух (я не был ни самозванцем, ни нарушителем порядка) и пригласил перейти из очереди к одинокому столику. За ним сидел парнишка, вскочивший при моем приближении и вытянувшийся во фрунт, - как оказалось, меня квалифицировали по разряду «почетных гостей».
Сперва мне на пиджак нацепили ярко-красный комиссарский бант с красной же ленточкой, затем вручили увесистый пакет с многочисленными брошюрами, отдельными и скрепленными листами с различными текстами и двумя дисками, после чего я в сопровождении двух распорядителей (один впереди, другой позади) был проведен в зал со служебного входа и усажен во второй ряд, причем на спинке переднего кресла уже была пришпилена карточка с моим именем.
Началось. На сцену вышли человек 20 японцев в фиолетово-зеленых мантиях и с академическими ермолками на головах и расселись плотной группой слева от трибуны. Затем появились самые важные лица - судя по всему, ВУЗовское начальство - среди которых был пожилой европеец (как оказалось - профессор Оксфорда), которые сели справа от трибуны. За спинами обеих групп высились правая и левая половинки органа.
Начались длинные речи; левая часть «президиума» разом закрыла глаза, погрузившись в привычный анабиоз; правая мужественно смотрела прямо перед собой. Каждая речь предварялась кратким напутствием пастора (японца), весьма разнообразившего торжественную тягомоть: он периодически предлагал все присутствующим подняться и пропеть тот или иной псалом (по-японски; текст с нотами находился в розданных пакетах) под аккомпанемент органа, что не давало заснуть аудитории.
Наконец, «торжественная часть» завершилась, и псаломщик (падре?) предложил всем «насладиться музыкой великого Сибелиуса из его произведения «Финляндия»». Великого Сибелиуса должна была исполнять субтильная девчушка-органистка, и я сразу заподозрил что-то неладное, но действительность превзошла все ожидания. Если раньше она просто потихонечку пиликала, стараясь не заглушать пения присутствующих, то теперь ударила по клавишам так, что орган заревел во всю свою японскую мощь. Я непроизвольно дернулся; оксфордец на сцене втянул голову в плечи (рев из труб за спиной шел прямо на него), но японцы даже ухом не повели, как будто на сцене не бушевала «Финляндия», а творилось тихое благорастворение воздухов.
Изо всех сил стараясь выглядеть таким же невозмутимым, я прикидывал, сколь долгую часть из великого Сибелиуса будет исполнять органистка, и надолго ли нас с англичанином хватит. Однако девчушка не стала искушать судьбу и играла не более пяти минут. Под конец у нее, казалось, выросло еще десятка два пальцев; были одновременно нажаты почти все клавиши, исполнительница мелко-мелко засучила ногами по многочисленным педалям и исторгла из органа такой вопль, который наверняка понравился бы великому Сибелиусу.
С трудом переведя дух, я решил, что испытание окончено, но не тут-то было. У микрофона снова появился падре (псаломщик?) и с характерными елейными интонациями сообщил, что напоследок гостей порадуют выступлением детского духового оркестра.
Отворились боковые двери, и в зал потянулась череда музыкантов. Первыми вошли и встали в ближний к слушателям ряд девушки с разноразмерными флейтами; второй ряд составили юноши с трубами; в третий же и четвертый проследовали совсем молодые музыканты, у которых, почему-то, были самые большие трубы (типа геликона). Наконец, в зал вкатили чудовищных размеров барабан на колесиках и стойку с тарелками-литаврами.
Я с ужасом ждал, что они продолжат исполнение бессмертной «Финляндии» (оксфордец на сцене, похоже, подумал то же самое и со злорадством посматривал на меня, мол - теперь ты помучайся), однако оркестр внезапно заиграл какое-то попурри из бравурных маршей и американских блюзов, нечто вроде смеси «Прощания славянки» и оркестра Глена Миллера. Малыши с геликонами из заднего ряда демонстрировали просто чудеса выдувания, а крохотная девочка изо всех сил лупила в возвышавшийся над ней барабан.
В общем, праздник удался, - думал я, вытирая пот со лба и быстрым шагом удаляясь с территории учебного заведения. Перед этим я вежливо отказался от участия в банкете, несмотря на убеждения распорядителя, что «там будет очень интересно - выступит струнный оркестр»…
Заведение (как довольно многие в Японии) - католическое, то есть основано католиками-миссионерами в виде церковной школы еще в эпоху Мэйдзи, а потому религиозный и дисциплинарный моменты оказались присутствующими в нем повсеместно.
Войдя на территорию учебного заведения, я увидел множество распорядителей с рациями в руках, которые напряженно вглядывались в каждого из проходивших мимо. Я сразу привлек внимание; ко мне подскочила девчушка аж с двумя рациями и с ходу потребовала назвать свое имя. Мне не совсем понравился подобный подход, и я спросил - могу ли пройти дальше, не представляясь, чем поверг ее в полную растерянность (похоже, до сих пор все послушно называли себя). Неуверенно кивнув, она посторонилась, давая мне дорогу, и я, пройдя еще метров 50, подошел к главному зданию, где уже выстроилась целая очередь приглашенных, ожидавших регистрации.
Из иностранцев я стоял один, поэтому уже через полминуты ко мне подошел, заранее почтительно извиваясь всем телом, распорядитель-мужчина (с неизбежной рацией) и на крайне труднопонимаемом английском языке попросил предъявить приглашение. Я вытащил карточку, которая была мгновенно изучена, после чего он явно перевел дух (я не был ни самозванцем, ни нарушителем порядка) и пригласил перейти из очереди к одинокому столику. За ним сидел парнишка, вскочивший при моем приближении и вытянувшийся во фрунт, - как оказалось, меня квалифицировали по разряду «почетных гостей».
Сперва мне на пиджак нацепили ярко-красный комиссарский бант с красной же ленточкой, затем вручили увесистый пакет с многочисленными брошюрами, отдельными и скрепленными листами с различными текстами и двумя дисками, после чего я в сопровождении двух распорядителей (один впереди, другой позади) был проведен в зал со служебного входа и усажен во второй ряд, причем на спинке переднего кресла уже была пришпилена карточка с моим именем.
Началось. На сцену вышли человек 20 японцев в фиолетово-зеленых мантиях и с академическими ермолками на головах и расселись плотной группой слева от трибуны. Затем появились самые важные лица - судя по всему, ВУЗовское начальство - среди которых был пожилой европеец (как оказалось - профессор Оксфорда), которые сели справа от трибуны. За спинами обеих групп высились правая и левая половинки органа.
Начались длинные речи; левая часть «президиума» разом закрыла глаза, погрузившись в привычный анабиоз; правая мужественно смотрела прямо перед собой. Каждая речь предварялась кратким напутствием пастора (японца), весьма разнообразившего торжественную тягомоть: он периодически предлагал все присутствующим подняться и пропеть тот или иной псалом (по-японски; текст с нотами находился в розданных пакетах) под аккомпанемент органа, что не давало заснуть аудитории.
Наконец, «торжественная часть» завершилась, и псаломщик (падре?) предложил всем «насладиться музыкой великого Сибелиуса из его произведения «Финляндия»». Великого Сибелиуса должна была исполнять субтильная девчушка-органистка, и я сразу заподозрил что-то неладное, но действительность превзошла все ожидания. Если раньше она просто потихонечку пиликала, стараясь не заглушать пения присутствующих, то теперь ударила по клавишам так, что орган заревел во всю свою японскую мощь. Я непроизвольно дернулся; оксфордец на сцене втянул голову в плечи (рев из труб за спиной шел прямо на него), но японцы даже ухом не повели, как будто на сцене не бушевала «Финляндия», а творилось тихое благорастворение воздухов.
Изо всех сил стараясь выглядеть таким же невозмутимым, я прикидывал, сколь долгую часть из великого Сибелиуса будет исполнять органистка, и надолго ли нас с англичанином хватит. Однако девчушка не стала искушать судьбу и играла не более пяти минут. Под конец у нее, казалось, выросло еще десятка два пальцев; были одновременно нажаты почти все клавиши, исполнительница мелко-мелко засучила ногами по многочисленным педалям и исторгла из органа такой вопль, который наверняка понравился бы великому Сибелиусу.
С трудом переведя дух, я решил, что испытание окончено, но не тут-то было. У микрофона снова появился падре (псаломщик?) и с характерными елейными интонациями сообщил, что напоследок гостей порадуют выступлением детского духового оркестра.
Отворились боковые двери, и в зал потянулась череда музыкантов. Первыми вошли и встали в ближний к слушателям ряд девушки с разноразмерными флейтами; второй ряд составили юноши с трубами; в третий же и четвертый проследовали совсем молодые музыканты, у которых, почему-то, были самые большие трубы (типа геликона). Наконец, в зал вкатили чудовищных размеров барабан на колесиках и стойку с тарелками-литаврами.
Я с ужасом ждал, что они продолжат исполнение бессмертной «Финляндии» (оксфордец на сцене, похоже, подумал то же самое и со злорадством посматривал на меня, мол - теперь ты помучайся), однако оркестр внезапно заиграл какое-то попурри из бравурных маршей и американских блюзов, нечто вроде смеси «Прощания славянки» и оркестра Глена Миллера. Малыши с геликонами из заднего ряда демонстрировали просто чудеса выдувания, а крохотная девочка изо всех сил лупила в возвышавшийся над ней барабан.
В общем, праздник удался, - думал я, вытирая пот со лба и быстрым шагом удаляясь с территории учебного заведения. Перед этим я вежливо отказался от участия в банкете, несмотря на убеждения распорядителя, что «там будет очень интересно - выступит струнный оркестр»…