США: родовое пятно миссионеров "рабовладельческой демократии"
Империя лицемерия
История США: как прошлое предопределяет будущее
Претендентов на мировое господство в истории было немало. Каждый из них, помимо общих для них претензий на гегемонию и особое предназначение, отличался и какими-то особыми чертами. Если задуматься, чем же в наибольшей степени присущим только ей запомнится нынешняя Американская империя, то, пожалуй, придется указать на непревзойденную степень лицемерия, пронизывающую всю внутреннюю жизнь и внешнюю политику Америки.
В самом этом явлении, разумеется, ничего нового нет, о нём писали и Макиавелли, и многие другие. Однако раньше, как правило, правители все же понимали, что прослыть абсолютными лицемерами невыгодно, и в какой-то момент могли остановиться. Особенность политического класса и лидеров США состоит в том, что они, похоже, и сами не сознают, до какой степени всё поведение Америки покоится на двойных стандартах, восходящих к принципу «что положено Юпитеру, не положено быку». У них спокойно уживаются слепая вера в то, что только они являются носителями истинной демократии, и абсолютно противоречащее принципам свободы поведение. Истоки такого несоответствия кроются в самой американской истории, под влиянием которой формировались мировоззренческие стереотипы правящих кругов Америки, укоренившиеся до глубин подсознания.
Главным родовым пятном, отметившим закрепление двойных стандартов в американском сознании, было то, что США с момента возникновения существовали как бы в параллельных мирах. С одной стороны, самый передовой для того времени общественный строй, этакий «Град на холме», с другой - система дичайшего рабства. С тех пор так и повелось: можно было считать себя передовым демократом, образцом для подражания всему миру, но при этом владеть людьми, как скотом.
Недавно археологи при раскопках поместья отца-основателя США Джорджа Вашингтона обнаружили подземную тюрьму для провинившихся чёрных рабов с оковами и орудиями пыток. Если уж Вашингтон пытал людей, то почему бы не пытать их и в Гуантанамо?
Примечательно, что, по опросам, 59% американцев поддерживают применение пыток, если они направлены против подозреваемых в терроризме. Весь вопрос в том, кто будет определять правомерность подобных подозрений. При создании «самой демократической в мире» американской конституции вопрос об отмене рабства даже не ставился. Его лишь лицемерно прикрыли иносказаниями. Так, устанавливая в разделе 2 статьи IV обязанность возврата рабов их хозяевам, авторы называют их «людьми, по долгу работы или службы привязанными к штату» или «другими людьми». Нерешенность проблемы разделения страны по черно-белому признаку отчетливо видна и сейчас в событиях в Фергюсоне и других американских городах.
Одним из самых известных и непревзойденных до сих пор трудов по истории общественного устройства и политической системы США считается вышедшая в 1835 году и многократно переизданная по всему миру книга Алексиса де Токвиля «Демократия в Америке», своего рода Святое Писание многих поколений либералов. Однако уже в отношении к этой книге можно увидеть один из ярких примеров того, каким образом формировалось раздвоенное сознание американцев. Ведь де Токвиль неоднократно писал, что, вообще-то, это парное исследование, издавать которое желательно вместе с сочинением его друга Гюстава де Бомона, посвященном другой - черной стороне жизни в США. Два молодых французских аристократа, придерживавшиеся умеренно либеральных взглядов, вместе путешествовали по Америке в 1831 году, заранее договорившись, что один будет писать о демократических институтах, а другой о рабстве. Только вот де Токвиль изучается и прославляется во всех американских университетах, а художественно-публицистическая книга де Бомона «Мэри, или рабство в Америке» была впервые переведена на английский язык, и вообще иностранный, и издана мизерным тиражом в США лишь в 1958 году во времена Мартина Лютера Кинга. Фактически из комплексного критического исследования национальному сознанию на протяжении почти двух веков предлагается только та его часть, которая ему более приятна. На русском языке работа де Бомона не издавалась никогда. А жаль: может быть, российская интеллигенция была бы несколько сдержанней в своих восторгах по поводу достоинств американской цивилизации.
Центральная мысль де Бомона сформулирована устами героя его произведения уже во введении. Он полагал, что предрассудок, позволяющий рассматривать людей как неполноценную расу, обреченную на рабство, будет иметь для американского общества роковые последствия. «С каждым днем он углубляет пропасть, которая разделяет две расы и преследует их во всех аспектах социальной и политической жизни; он определяет взаимоотношения белых и цветных, портя привычки первых, которых он приучает к доминированию и тирании, и управляет судьбой негров, которых он обрекает на преследования со стороны белых; он порождает между ними такие ненависть и насилие, продолжительные неурядицы и опасные столкновения, что можно с полным правом сказать, что он повлияет на все будущее Америки». (Each day it deepens the abyss which separates the two races and pursues them in every phase of social and political life; it governs the mutual relations of the whites and the colored men, corrupting the habits of the first, whom it accustoms to domination and tyranny, and ruling the fates of the Negroes, whom it dooms to the persecution of the whites; and it generates between them hatreds so violent, resentments so lasting, clashes so dangerous, that one may rightly say it will influence the whole future of American society).
При этом, описывая нечеловеческие, противоречащие Божьему замыслу и природным правам условия жизни негров, де Бомон вновь и вновь обращает внимание на то, как практика рабства в Америке развращает и свободных людей, приучая их к двоемыслию и лицемерию, а также таит значительные опасности и для них самих.
Очевидно ведь, что, когда условия содержания рабов и их статус рано или поздно изменятся, они начнут мстить за свои прежние унижения.
Вопреки насажденному мифу о том, что позорное явление рабства характеризует только американский Юг, в то время как Север якобы последовательно боролся за освобождение негров и их права, де Бомон пишет о том, что рабство на Севере было запрещено, главным образом, по прагматическим соображениям. В силу иного характера труда процент цветного населения на Севере изначально был крайне низким, и там не желали его повышения, к чему неизбежно бы привело узаконивание рабства на этих территориях. В то же время в реальности «антипатия, разделяющая расы друг с другом, в большинстве просвещенных северных штатов была точно такой же, и, что стоит отметить, некоторые из них закрепили неполноценность чёрных специальными законами». (in the most enlightened Northern states, the antipathy separating one race from the other remains the same, and, what is worthy of note, several of these states have decreed in their laws the inferiority of the blacks). Даже освобожденные негры нигде в США не имели тех прав, которые имели белые. Список того, что им было запрещено и недоступно, более чем внушителен. Де Бомон описывает многочисленные кровавые погромы, направленные против негров только за то, что они хотели реализовать какие-то самые элементарные права в таких «свободных» городах, как Нью-Йорк и Филадельфия. В результате цветные из этих городов бежали огромными массами (a great quantity), опасаясь за свои жизни и стремясь найти убежище где угодно. «Таким образом, освобожденные Севером негры тиранически вытеснялись в Южные штаты и находили убежище только в царстве рабства». (Thus, the Negroes, freed by the North, are forced by tyranny into the Southern states, and find refuge only in the midst of slavery)
Привычка смотреть на себе подобных, как на бездушный сельскохозяйственный инструмент, приводила к наиболее «холодной и расчетливой тирании, которая когда-либо в истории осуществлялась хозяином над его рабом». (it is the coldest and most intelligent tyranny ever exercised by the master over the slave.) Но, как считал де Бомон, такое вечно продолжаться не может, «шторм собирается на глазах, уже можно слышать его отдаленные раскаты, и никто не может сказать, по кому ударит молния». (The storm is visibly gathering, one can hear its distant rumblings; but none can say whom the lighting will strike)
Кстати, де Токвиль, книга которого воспринимается едва ли не как панегирик американской системе, разделял точку зрения своего товарища де Бомона в отношении рабства в Америке. Просто его книга была о другом. Тем не менее и он посчитал нужным заметить, что «тот, кто хочет понять, до какой крайней жестокости могут дойти люди, вступившие на путь пренебрежения законами природы и человечности, должен прочитать книгу господина де Бомона». А от себя он писал: «Существует одно общественное зло, которое проникает в общество незаметно. Поначалу его с трудом можно отличить от обычного злоупотребления властью; имя того, кто положил ему начало, не сохраняется в истории. Попав в почву, словно росток некоего проклятого Богом растения, это зло начинает питаться своими собственными соками, быстро растет и развивается самым естественным образом вместе с обществом, в которое оно проникло. Имя этого зла - рабство».
Заглядывая в грядущее, де Токвиль отмечал: «После отмены рабства современному человеку остается еще покончить с тремя неуловимыми и значительно более прочными, чем само рабство, предрассудками. Речь идет о превосходстве хозяина над рабом, белого человека над всеми другими людьми, а также о других расовых предрассудках…Но ведь такое неравенство абсолютно искусственно! Нет ничего более противоречащего инстинктивным ощущениям человека, чем постоянные, установленные законом различия между совершенно одинаковыми людьми. Однако эти различия существовали в течение веков и поныне существуют во многих местах. Они всюду оставили в сознании людей следы, которые плохо поддаются воздействию времени… Разве в той части Союза, где негры стали свободными людьми, они сблизились с белыми? Нет сомнения, что любой человек, побывавший в Соединенных Штатах, заметил нечто противоположное. У меня сложилось впечатление, что расовые предрассудки сильнее проявляются в тех местах, где рабство отменено, чем в тех, где оно еще существует».
Проницательные французы писали, конечно, о том, как исковерканное рабством раздвоенное сознание населения США влияет на внутреннюю эволюцию американского общества.
Однако доморощенное лицемерие политиков этой державы довольно быстро перетекло и во внешнюю сферу. Отсюда и хозяйские замашки по отношению к другим народам (за ними так и слышатся удары бича рабовладельца), и американская практика двойных стандартов.
История последних столетий вплоть до сегодняшнего дня полна подобными примерами. Рабство - вот главный источник постепенного превращения Соединённых Штатов Америки в не имеющую исторических аналогов тотальную Империю лицемерия.
Фундаментальный миф американской истории о войне Севера и Юга за освобождение рабов
Нет другого события в истории США, которое было бы так прочно положено в основу национальной самоидентификации и политической мифологии, как Гражданская война 1861-1865 гг., 150-летняя годовщина окончания которой, по-видимому, с большой помпой будет отпразднована в наступившем году. Она преподносится как символ искупления и очищения первородного греха рабства, сопутствовавшего американской государственности от самого зарождения, триумфа сил добра и справедливости над силами зла. Однако трактовка этого события как войны за освобождение рабов не имеет ничего общего с исторической реальностью и является еще одним убедительным примером того, насколько глубоко национальная идеология Соединенных Штатов пронизана лицемерием. Более того, столь бесцеремонное обращение с собственной историей ради повышения самооценки и государственного престижа объясняет и достаточно вольное обращение американских исследователей с историческим наследием других стран. Если можно приукрасить себя, то почему бы не поступить противоположным образом с теми, кого Америка по тем или иным причинам считает своими соперниками, понижая тем самым их самооценку и волю к отстаиванию собственных позиций.
Начнем с того, что в разразившейся в 1861 году гражданской войне между северными и южными штатами США ни одна из сторон долгое время о рабстве вообще ничего не заявляла. Элиты Севера и Юга, безусловно, расходились во взглядах на этот вопрос, но в происходившей между ними кровавой трагедии на первых порах он не фигурировал ни в качестве причины, ни даже в качестве повода.
Победивший на выборах 1860 года голосами всего лишь 40 процентов от пришедших на избирательные участки «президент-освободитель» Авраам Линкольн не был поклонником рабства как «хозяйственного метода», но являлся ярко выраженным расистом и клятвенно обещал не ломать сложившийся порядок вещей.
Во время предвыборной кампании Линкольн заявлял: «Я не являюсь, и никогда не был сторонником достижения в какой-либо степени социального и политического равенства белой и черной рас… Более того, я скажу, что существует физическое различие между расами, которое, по моему мнению, навсегда делает невозможным совместное проживание двух рас на условиях социального и политического равенства».
А в своем первом инаугурационном обращении, прозвучавшем 04.03.1861, Линкольн однозначно заявил: «у меня нет намерения, прямо или косвенно, вмешиваться в работу института рабовладения в тех штатах, где он существует. Я считаю, что у меня нет законных прав на такие действия, как нет и желания… Те, кто выдвинули и избрали меня, прекрасно знали об этом и других моих похожих утверждениях, и знали, что я никогда не отрекался от них». Кроме того, он обязался свято следовать законам, обязывающим Север возвращать на Юг беглых рабов. По словам Линкольна, «все члены Конгресса клянутся в верности Конституции - этому ее пункту точно также, как и любому другому. Следуя данному утверждению, клятвы конгрессменов нерушимы, и потому они «обязаны вернуть» тех рабов, что попадают под действия этого пункта».
Это уже потом усилиями многих поколений историков вспыхнувшая после вступления в должность нового президента война приобрела благородный оттенок борьбы «за Свободу», а над головой Линкольна расцвел нимб освободителя, который он в реальности вряд ли заслуживал. Достигнутый в 1850 году компромисс в вопросе о рабстве, согласно которому каждая из сторон обязывалась сохранять статус-кво, вполне устраивал рабовладельческий Юг, его амбиции в основном были обращены в сторону Центральной и Южной Америки (полная аннексия Мексики, покупка Кубы и т.д.), чего не скажешь об установившемся в США в целом экономическом и политическом порядке. Южные элиты, в первую очередь, были недовольны тем, что в Вашингтоне была сосредоточена слишком большая власть, действовавшая, главным образом, в интересах северных элит.
Наиболее яростные споры велись о сугубо меркантильных вещах, а не о правах негров, положение которых на севере, по мнению южан, было даже хуже, чем у них.
Достаточно сказать, что командующий армией Конфедерации генерал Роберт Ли был последовательным противником системы рабовладения, в то время как противостоящий ему генерал Улисс Грант, в последствии ставший президентом США, являлся неприкрытым расистом и ксенофобом.
Наибольшую неприязнь южан вызывали тарифная политика и финансовая зависимость от банков Новой Англии. Только за счет хлопка Юг давал 60% экспорта всех США, но импортировал основные промышленные товары и требовал свободной торговли, Север же стремился оградить с помощью тарифов свою молодую промышленность от конкурентов. Почти все корабли, вывозившие хлопок из южных портов и возвращавшиеся обратно с промышленными товарами из-за рубежа, были построены и принадлежали северянам. Финансовые учреждения на юге в значительной степени также контролировались северянами. В систему рабовладения они и не вмешивались, поскольку в ее рамках формировались и их доходы. С каждого доллара прибыли, которую давал выращиваемый рабами Юга хлопок, 40 центов оставались в Нью-Йорке. Южане тяготились этой зависимостью. Один из них утверждал: «В финансовом отношении мы порабощены еще больше, чем наши негры». Губернатор Южной Каролины, которая и явилась первопроходцем выхода из США, Джеймс Хэммонд писал: «Я не вижу, как может устоять Союз против решительных и успешных попыток Севера обложить налогом Юг в своих интересах … Мирное отделение сейчас - моя единственная надежда… Отделение штатов в недалеком времени неизбежно. Сейчас это могло бы произойти мирно и пристойно. Через несколько лет случится с кровью или Юг станет порабощенным регионом». Победа стоявших в то время ближе к южанам демократов на выборах 1856 года позволила в 1857 году снизить тарифы до рекордных 17%. Но в том же году в стране разразились экономический кризис и финансовая паника, связанные во многом с последствиями Крымской войны 1853-1855 гг. (во время нее США заменили собой Россию на рынках Европы, а когда она на них вернулась, пережили спад). После победы Линкольна в целях выхода из кризиса тарифы были увеличены до 70% (Morrill Tariff). Расходились стороны и по другим вопросам: контролю над вновь присоединенными территориями на Западе, маршрутам строительства туда федеральных железных дорог (через Юг или Север), распределению государственных ресурсов и организации власти в целом. Но наиболее ощутимым и затрагивающим буквально всех все же был вопрос о тарифах, который и послужил для Юга основным спусковым крючком стремления к независимости.
Доказательством ключевого значения именно этого комплекса причин для возникновения гражданской войны в США является хотя бы то, что впервые проблема освобождения негров была поставлена лишь почти через два года после ее начала, когда успех на поле боя стал склоняться в сторону южан.
Как это ни парадоксально, не победы Севера и У. Гранта, а победы Юга и Р. Ли привели к освобождению рабов. На пике побед северных войск весной 1862 г. А. Линкольн и не помышлял ни о чем подобном.
Армия стояла на пороге Ричмонда и готовилась вступить в столицу конфедератов. Еще 22 августа того же года «президент-освободитель» писал: «Моей главной задачей в этой борьбе является спасение Союза, а не спасение или уничтожение рабства. Если я смогу спасти Союз, не освободив ни одного раба, я сделаю это. Если я смогу спасти Союз, освободив всех рабов, я сделаю это». Необходимость в этом возникла, когда в течение лета и осени генерал Ли отбил все атаки северян и повел свои войска на Вашингтон. Среди жителей северных штатов усиливались антивоенные настроения и неповиновение призыву. По мнению министра иностранных дел Франции, к сентябрю 1862 года «ни один сколь-нибудь серьезный политик в Европе не верил, что Север способен одержать победу».
И только лишь в этих критических условиях Линкольн 1 января 1863 года подписал Окончательную декларацию освобождения, но только тех рабов, которые находились на территории, подконтрольной Конфедерации. Рабство не отменялось до самого конца войны ни на вражеских территориях, занятых северянами, ни в пограничных рабовладельческих штатах, выступивших на стороне Севера (Миссури, Кентукки, Мэриленд и Делавэр). Надо быть очень сильно погруженным в «двоемысленное» восприятие действительности, чтобы назвать подобный ход событий «войной за ликвидацию рабства». Отменять его все же пришлось по той простой причине, что к 1865 году в армии северян под ружьем находились уже около 200 тысяч чернокожих солдат. Благодаря им, в первую очередь, была достигнута победа и именно они в полном смысле этого слова сами себя освободили.
В 1863 года наметился перелом в пользу Севера. 23 августа этого года генерал Грант писал Линкольну: «Вооружив негров, мы получили могучего союзника… наряду с освобождением рабов эта мера является самым тяжелым ударом из всех, нанесенных Конфедерации… Они станут хорошими солдатами, а то, что мы их взяли у врага, ослабляет южан и усиливает нас».
18 декабря 1865 года Тринадцатая поправка, отменяющая рабство, стала частью конституции США. Но и этот вынужденный шаг не принес чернокожему населению Соединенных Штатов реального освобождения, что проявляется и по сегодняшний день. По словам историка Уильяма Жиллета, в этот период «большинство белых американцев были на сто процентов убеждены в превосходстве собственной расы». При подобном отношении любая попытка обеспечить гарантированные права чернокожих была обречена на провал. Белые рассматривали негров как представителей низшего порядка, которые в лучшем случае пока не готовы, а в худшем - и вовсе неспособны принимать полноценное участие в жизни страны. Минувшая война никак не связывалась в глазах белых северян с борьбой за освобождение чернокожих рабов, посему все попытки даровать неграм равные права наталкивались на непонимание и раздражение.
Тема противостояния Севера с Югом весьма своеобразно интерпретируется в Америке и применительно к нынешним событиям на Украине. Расчет, видимо, делается на устойчивость внедренных в массовое сознание образов противостояния «сил добра и свободы» с «силами зла и порабощения».
В известном интернетовском издании Huffington post давно работающий в западных аналитических структурах выходец из Украины Александр Мотыль возмущается, например, тем, что некоторые его коллеги «вместе с кремлевской пропагандой» представляют Киев как «белую Америку» угнетателей, а Донбасс как «черную Америку» угнетаемых. Опровергает эту идею Мотыль в полном соответствии с усвоенными им в США приемами двойных стандартов. По его словам, это русское население «пренебрегало» в автономном Крыму даже после 1991 года правами украинского и крымско-татарского меньшинства. Луганская и Донецкая области, как утверждает автор, также «де-факто были автономными» и являлись бастионами «Украинской Сталинистской коммунистической партии» (трудно придумать что-то еще более крамольное). Поэтому, «неудивительно, что в этих регионах русские язык и культура обладали полной гегемонией». (Unsurprisingly, both the Crimea and the Donbas witnessed the absolute hegemony of Russian language and culture.) То есть, уже сам русский язык провозглашается «угнетательским» и «сталинистским». На деле, согласно конструкциям Мотыля, это русские на Украине были «белыми», а украинцы «черными». Более того, русские и русскоязычные «оказались наиболее реакционной, нетолерантной и антилиберальной частью населения Украины». (They have also proven to be the most reactionary, intolerant and illiberal population within Ukraine). Не удивительно, что при таком подходе он сравнивает сторонников ДНР и ЛНР с Ку-Клукс-Кланом и расистами с «глубокого американского юга», а «мирных манифестантов» майдана с Мартином Лютером Кингом. Олег Тягнибок у него, например, ассоциируется с известным лидером негритянского движения Малкольмом Иксом (Malcolm X). Впрочем, борец за чистоту крови Тягнибок едва ли обрадуется такому сравнению.
Как видим, идеология «империи лицемерия» не ограничивается только рубежами Соединенных Штатов, а находит своих клонов и на близких к нам широтах. Тем она несправедливей и разрушительней по последствиям.
История США: как прошлое предопределяет будущее
Претендентов на мировое господство в истории было немало. Каждый из них, помимо общих для них претензий на гегемонию и особое предназначение, отличался и какими-то особыми чертами. Если задуматься, чем же в наибольшей степени присущим только ей запомнится нынешняя Американская империя, то, пожалуй, придется указать на непревзойденную степень лицемерия, пронизывающую всю внутреннюю жизнь и внешнюю политику Америки.
В самом этом явлении, разумеется, ничего нового нет, о нём писали и Макиавелли, и многие другие. Однако раньше, как правило, правители все же понимали, что прослыть абсолютными лицемерами невыгодно, и в какой-то момент могли остановиться. Особенность политического класса и лидеров США состоит в том, что они, похоже, и сами не сознают, до какой степени всё поведение Америки покоится на двойных стандартах, восходящих к принципу «что положено Юпитеру, не положено быку». У них спокойно уживаются слепая вера в то, что только они являются носителями истинной демократии, и абсолютно противоречащее принципам свободы поведение. Истоки такого несоответствия кроются в самой американской истории, под влиянием которой формировались мировоззренческие стереотипы правящих кругов Америки, укоренившиеся до глубин подсознания.
Главным родовым пятном, отметившим закрепление двойных стандартов в американском сознании, было то, что США с момента возникновения существовали как бы в параллельных мирах. С одной стороны, самый передовой для того времени общественный строй, этакий «Град на холме», с другой - система дичайшего рабства. С тех пор так и повелось: можно было считать себя передовым демократом, образцом для подражания всему миру, но при этом владеть людьми, как скотом.
Недавно археологи при раскопках поместья отца-основателя США Джорджа Вашингтона обнаружили подземную тюрьму для провинившихся чёрных рабов с оковами и орудиями пыток. Если уж Вашингтон пытал людей, то почему бы не пытать их и в Гуантанамо?
Примечательно, что, по опросам, 59% американцев поддерживают применение пыток, если они направлены против подозреваемых в терроризме. Весь вопрос в том, кто будет определять правомерность подобных подозрений. При создании «самой демократической в мире» американской конституции вопрос об отмене рабства даже не ставился. Его лишь лицемерно прикрыли иносказаниями. Так, устанавливая в разделе 2 статьи IV обязанность возврата рабов их хозяевам, авторы называют их «людьми, по долгу работы или службы привязанными к штату» или «другими людьми». Нерешенность проблемы разделения страны по черно-белому признаку отчетливо видна и сейчас в событиях в Фергюсоне и других американских городах.
Одним из самых известных и непревзойденных до сих пор трудов по истории общественного устройства и политической системы США считается вышедшая в 1835 году и многократно переизданная по всему миру книга Алексиса де Токвиля «Демократия в Америке», своего рода Святое Писание многих поколений либералов. Однако уже в отношении к этой книге можно увидеть один из ярких примеров того, каким образом формировалось раздвоенное сознание американцев. Ведь де Токвиль неоднократно писал, что, вообще-то, это парное исследование, издавать которое желательно вместе с сочинением его друга Гюстава де Бомона, посвященном другой - черной стороне жизни в США. Два молодых французских аристократа, придерживавшиеся умеренно либеральных взглядов, вместе путешествовали по Америке в 1831 году, заранее договорившись, что один будет писать о демократических институтах, а другой о рабстве. Только вот де Токвиль изучается и прославляется во всех американских университетах, а художественно-публицистическая книга де Бомона «Мэри, или рабство в Америке» была впервые переведена на английский язык, и вообще иностранный, и издана мизерным тиражом в США лишь в 1958 году во времена Мартина Лютера Кинга. Фактически из комплексного критического исследования национальному сознанию на протяжении почти двух веков предлагается только та его часть, которая ему более приятна. На русском языке работа де Бомона не издавалась никогда. А жаль: может быть, российская интеллигенция была бы несколько сдержанней в своих восторгах по поводу достоинств американской цивилизации.
Центральная мысль де Бомона сформулирована устами героя его произведения уже во введении. Он полагал, что предрассудок, позволяющий рассматривать людей как неполноценную расу, обреченную на рабство, будет иметь для американского общества роковые последствия. «С каждым днем он углубляет пропасть, которая разделяет две расы и преследует их во всех аспектах социальной и политической жизни; он определяет взаимоотношения белых и цветных, портя привычки первых, которых он приучает к доминированию и тирании, и управляет судьбой негров, которых он обрекает на преследования со стороны белых; он порождает между ними такие ненависть и насилие, продолжительные неурядицы и опасные столкновения, что можно с полным правом сказать, что он повлияет на все будущее Америки». (Each day it deepens the abyss which separates the two races and pursues them in every phase of social and political life; it governs the mutual relations of the whites and the colored men, corrupting the habits of the first, whom it accustoms to domination and tyranny, and ruling the fates of the Negroes, whom it dooms to the persecution of the whites; and it generates between them hatreds so violent, resentments so lasting, clashes so dangerous, that one may rightly say it will influence the whole future of American society).
При этом, описывая нечеловеческие, противоречащие Божьему замыслу и природным правам условия жизни негров, де Бомон вновь и вновь обращает внимание на то, как практика рабства в Америке развращает и свободных людей, приучая их к двоемыслию и лицемерию, а также таит значительные опасности и для них самих.
Очевидно ведь, что, когда условия содержания рабов и их статус рано или поздно изменятся, они начнут мстить за свои прежние унижения.
Вопреки насажденному мифу о том, что позорное явление рабства характеризует только американский Юг, в то время как Север якобы последовательно боролся за освобождение негров и их права, де Бомон пишет о том, что рабство на Севере было запрещено, главным образом, по прагматическим соображениям. В силу иного характера труда процент цветного населения на Севере изначально был крайне низким, и там не желали его повышения, к чему неизбежно бы привело узаконивание рабства на этих территориях. В то же время в реальности «антипатия, разделяющая расы друг с другом, в большинстве просвещенных северных штатов была точно такой же, и, что стоит отметить, некоторые из них закрепили неполноценность чёрных специальными законами». (in the most enlightened Northern states, the antipathy separating one race from the other remains the same, and, what is worthy of note, several of these states have decreed in their laws the inferiority of the blacks). Даже освобожденные негры нигде в США не имели тех прав, которые имели белые. Список того, что им было запрещено и недоступно, более чем внушителен. Де Бомон описывает многочисленные кровавые погромы, направленные против негров только за то, что они хотели реализовать какие-то самые элементарные права в таких «свободных» городах, как Нью-Йорк и Филадельфия. В результате цветные из этих городов бежали огромными массами (a great quantity), опасаясь за свои жизни и стремясь найти убежище где угодно. «Таким образом, освобожденные Севером негры тиранически вытеснялись в Южные штаты и находили убежище только в царстве рабства». (Thus, the Negroes, freed by the North, are forced by tyranny into the Southern states, and find refuge only in the midst of slavery)
Привычка смотреть на себе подобных, как на бездушный сельскохозяйственный инструмент, приводила к наиболее «холодной и расчетливой тирании, которая когда-либо в истории осуществлялась хозяином над его рабом». (it is the coldest and most intelligent tyranny ever exercised by the master over the slave.) Но, как считал де Бомон, такое вечно продолжаться не может, «шторм собирается на глазах, уже можно слышать его отдаленные раскаты, и никто не может сказать, по кому ударит молния». (The storm is visibly gathering, one can hear its distant rumblings; but none can say whom the lighting will strike)
Кстати, де Токвиль, книга которого воспринимается едва ли не как панегирик американской системе, разделял точку зрения своего товарища де Бомона в отношении рабства в Америке. Просто его книга была о другом. Тем не менее и он посчитал нужным заметить, что «тот, кто хочет понять, до какой крайней жестокости могут дойти люди, вступившие на путь пренебрежения законами природы и человечности, должен прочитать книгу господина де Бомона». А от себя он писал: «Существует одно общественное зло, которое проникает в общество незаметно. Поначалу его с трудом можно отличить от обычного злоупотребления властью; имя того, кто положил ему начало, не сохраняется в истории. Попав в почву, словно росток некоего проклятого Богом растения, это зло начинает питаться своими собственными соками, быстро растет и развивается самым естественным образом вместе с обществом, в которое оно проникло. Имя этого зла - рабство».
Заглядывая в грядущее, де Токвиль отмечал: «После отмены рабства современному человеку остается еще покончить с тремя неуловимыми и значительно более прочными, чем само рабство, предрассудками. Речь идет о превосходстве хозяина над рабом, белого человека над всеми другими людьми, а также о других расовых предрассудках…Но ведь такое неравенство абсолютно искусственно! Нет ничего более противоречащего инстинктивным ощущениям человека, чем постоянные, установленные законом различия между совершенно одинаковыми людьми. Однако эти различия существовали в течение веков и поныне существуют во многих местах. Они всюду оставили в сознании людей следы, которые плохо поддаются воздействию времени… Разве в той части Союза, где негры стали свободными людьми, они сблизились с белыми? Нет сомнения, что любой человек, побывавший в Соединенных Штатах, заметил нечто противоположное. У меня сложилось впечатление, что расовые предрассудки сильнее проявляются в тех местах, где рабство отменено, чем в тех, где оно еще существует».
Проницательные французы писали, конечно, о том, как исковерканное рабством раздвоенное сознание населения США влияет на внутреннюю эволюцию американского общества.
Однако доморощенное лицемерие политиков этой державы довольно быстро перетекло и во внешнюю сферу. Отсюда и хозяйские замашки по отношению к другим народам (за ними так и слышатся удары бича рабовладельца), и американская практика двойных стандартов.
История последних столетий вплоть до сегодняшнего дня полна подобными примерами. Рабство - вот главный источник постепенного превращения Соединённых Штатов Америки в не имеющую исторических аналогов тотальную Империю лицемерия.
Фундаментальный миф американской истории о войне Севера и Юга за освобождение рабов
Нет другого события в истории США, которое было бы так прочно положено в основу национальной самоидентификации и политической мифологии, как Гражданская война 1861-1865 гг., 150-летняя годовщина окончания которой, по-видимому, с большой помпой будет отпразднована в наступившем году. Она преподносится как символ искупления и очищения первородного греха рабства, сопутствовавшего американской государственности от самого зарождения, триумфа сил добра и справедливости над силами зла. Однако трактовка этого события как войны за освобождение рабов не имеет ничего общего с исторической реальностью и является еще одним убедительным примером того, насколько глубоко национальная идеология Соединенных Штатов пронизана лицемерием. Более того, столь бесцеремонное обращение с собственной историей ради повышения самооценки и государственного престижа объясняет и достаточно вольное обращение американских исследователей с историческим наследием других стран. Если можно приукрасить себя, то почему бы не поступить противоположным образом с теми, кого Америка по тем или иным причинам считает своими соперниками, понижая тем самым их самооценку и волю к отстаиванию собственных позиций.
Начнем с того, что в разразившейся в 1861 году гражданской войне между северными и южными штатами США ни одна из сторон долгое время о рабстве вообще ничего не заявляла. Элиты Севера и Юга, безусловно, расходились во взглядах на этот вопрос, но в происходившей между ними кровавой трагедии на первых порах он не фигурировал ни в качестве причины, ни даже в качестве повода.
Победивший на выборах 1860 года голосами всего лишь 40 процентов от пришедших на избирательные участки «президент-освободитель» Авраам Линкольн не был поклонником рабства как «хозяйственного метода», но являлся ярко выраженным расистом и клятвенно обещал не ломать сложившийся порядок вещей.
Во время предвыборной кампании Линкольн заявлял: «Я не являюсь, и никогда не был сторонником достижения в какой-либо степени социального и политического равенства белой и черной рас… Более того, я скажу, что существует физическое различие между расами, которое, по моему мнению, навсегда делает невозможным совместное проживание двух рас на условиях социального и политического равенства».
А в своем первом инаугурационном обращении, прозвучавшем 04.03.1861, Линкольн однозначно заявил: «у меня нет намерения, прямо или косвенно, вмешиваться в работу института рабовладения в тех штатах, где он существует. Я считаю, что у меня нет законных прав на такие действия, как нет и желания… Те, кто выдвинули и избрали меня, прекрасно знали об этом и других моих похожих утверждениях, и знали, что я никогда не отрекался от них». Кроме того, он обязался свято следовать законам, обязывающим Север возвращать на Юг беглых рабов. По словам Линкольна, «все члены Конгресса клянутся в верности Конституции - этому ее пункту точно также, как и любому другому. Следуя данному утверждению, клятвы конгрессменов нерушимы, и потому они «обязаны вернуть» тех рабов, что попадают под действия этого пункта».
Это уже потом усилиями многих поколений историков вспыхнувшая после вступления в должность нового президента война приобрела благородный оттенок борьбы «за Свободу», а над головой Линкольна расцвел нимб освободителя, который он в реальности вряд ли заслуживал. Достигнутый в 1850 году компромисс в вопросе о рабстве, согласно которому каждая из сторон обязывалась сохранять статус-кво, вполне устраивал рабовладельческий Юг, его амбиции в основном были обращены в сторону Центральной и Южной Америки (полная аннексия Мексики, покупка Кубы и т.д.), чего не скажешь об установившемся в США в целом экономическом и политическом порядке. Южные элиты, в первую очередь, были недовольны тем, что в Вашингтоне была сосредоточена слишком большая власть, действовавшая, главным образом, в интересах северных элит.
Наиболее яростные споры велись о сугубо меркантильных вещах, а не о правах негров, положение которых на севере, по мнению южан, было даже хуже, чем у них.
Достаточно сказать, что командующий армией Конфедерации генерал Роберт Ли был последовательным противником системы рабовладения, в то время как противостоящий ему генерал Улисс Грант, в последствии ставший президентом США, являлся неприкрытым расистом и ксенофобом.
Наибольшую неприязнь южан вызывали тарифная политика и финансовая зависимость от банков Новой Англии. Только за счет хлопка Юг давал 60% экспорта всех США, но импортировал основные промышленные товары и требовал свободной торговли, Север же стремился оградить с помощью тарифов свою молодую промышленность от конкурентов. Почти все корабли, вывозившие хлопок из южных портов и возвращавшиеся обратно с промышленными товарами из-за рубежа, были построены и принадлежали северянам. Финансовые учреждения на юге в значительной степени также контролировались северянами. В систему рабовладения они и не вмешивались, поскольку в ее рамках формировались и их доходы. С каждого доллара прибыли, которую давал выращиваемый рабами Юга хлопок, 40 центов оставались в Нью-Йорке. Южане тяготились этой зависимостью. Один из них утверждал: «В финансовом отношении мы порабощены еще больше, чем наши негры». Губернатор Южной Каролины, которая и явилась первопроходцем выхода из США, Джеймс Хэммонд писал: «Я не вижу, как может устоять Союз против решительных и успешных попыток Севера обложить налогом Юг в своих интересах … Мирное отделение сейчас - моя единственная надежда… Отделение штатов в недалеком времени неизбежно. Сейчас это могло бы произойти мирно и пристойно. Через несколько лет случится с кровью или Юг станет порабощенным регионом». Победа стоявших в то время ближе к южанам демократов на выборах 1856 года позволила в 1857 году снизить тарифы до рекордных 17%. Но в том же году в стране разразились экономический кризис и финансовая паника, связанные во многом с последствиями Крымской войны 1853-1855 гг. (во время нее США заменили собой Россию на рынках Европы, а когда она на них вернулась, пережили спад). После победы Линкольна в целях выхода из кризиса тарифы были увеличены до 70% (Morrill Tariff). Расходились стороны и по другим вопросам: контролю над вновь присоединенными территориями на Западе, маршрутам строительства туда федеральных железных дорог (через Юг или Север), распределению государственных ресурсов и организации власти в целом. Но наиболее ощутимым и затрагивающим буквально всех все же был вопрос о тарифах, который и послужил для Юга основным спусковым крючком стремления к независимости.
Доказательством ключевого значения именно этого комплекса причин для возникновения гражданской войны в США является хотя бы то, что впервые проблема освобождения негров была поставлена лишь почти через два года после ее начала, когда успех на поле боя стал склоняться в сторону южан.
Как это ни парадоксально, не победы Севера и У. Гранта, а победы Юга и Р. Ли привели к освобождению рабов. На пике побед северных войск весной 1862 г. А. Линкольн и не помышлял ни о чем подобном.
Армия стояла на пороге Ричмонда и готовилась вступить в столицу конфедератов. Еще 22 августа того же года «президент-освободитель» писал: «Моей главной задачей в этой борьбе является спасение Союза, а не спасение или уничтожение рабства. Если я смогу спасти Союз, не освободив ни одного раба, я сделаю это. Если я смогу спасти Союз, освободив всех рабов, я сделаю это». Необходимость в этом возникла, когда в течение лета и осени генерал Ли отбил все атаки северян и повел свои войска на Вашингтон. Среди жителей северных штатов усиливались антивоенные настроения и неповиновение призыву. По мнению министра иностранных дел Франции, к сентябрю 1862 года «ни один сколь-нибудь серьезный политик в Европе не верил, что Север способен одержать победу».
И только лишь в этих критических условиях Линкольн 1 января 1863 года подписал Окончательную декларацию освобождения, но только тех рабов, которые находились на территории, подконтрольной Конфедерации. Рабство не отменялось до самого конца войны ни на вражеских территориях, занятых северянами, ни в пограничных рабовладельческих штатах, выступивших на стороне Севера (Миссури, Кентукки, Мэриленд и Делавэр). Надо быть очень сильно погруженным в «двоемысленное» восприятие действительности, чтобы назвать подобный ход событий «войной за ликвидацию рабства». Отменять его все же пришлось по той простой причине, что к 1865 году в армии северян под ружьем находились уже около 200 тысяч чернокожих солдат. Благодаря им, в первую очередь, была достигнута победа и именно они в полном смысле этого слова сами себя освободили.
В 1863 года наметился перелом в пользу Севера. 23 августа этого года генерал Грант писал Линкольну: «Вооружив негров, мы получили могучего союзника… наряду с освобождением рабов эта мера является самым тяжелым ударом из всех, нанесенных Конфедерации… Они станут хорошими солдатами, а то, что мы их взяли у врага, ослабляет южан и усиливает нас».
18 декабря 1865 года Тринадцатая поправка, отменяющая рабство, стала частью конституции США. Но и этот вынужденный шаг не принес чернокожему населению Соединенных Штатов реального освобождения, что проявляется и по сегодняшний день. По словам историка Уильяма Жиллета, в этот период «большинство белых американцев были на сто процентов убеждены в превосходстве собственной расы». При подобном отношении любая попытка обеспечить гарантированные права чернокожих была обречена на провал. Белые рассматривали негров как представителей низшего порядка, которые в лучшем случае пока не готовы, а в худшем - и вовсе неспособны принимать полноценное участие в жизни страны. Минувшая война никак не связывалась в глазах белых северян с борьбой за освобождение чернокожих рабов, посему все попытки даровать неграм равные права наталкивались на непонимание и раздражение.
Тема противостояния Севера с Югом весьма своеобразно интерпретируется в Америке и применительно к нынешним событиям на Украине. Расчет, видимо, делается на устойчивость внедренных в массовое сознание образов противостояния «сил добра и свободы» с «силами зла и порабощения».
В известном интернетовском издании Huffington post давно работающий в западных аналитических структурах выходец из Украины Александр Мотыль возмущается, например, тем, что некоторые его коллеги «вместе с кремлевской пропагандой» представляют Киев как «белую Америку» угнетателей, а Донбасс как «черную Америку» угнетаемых. Опровергает эту идею Мотыль в полном соответствии с усвоенными им в США приемами двойных стандартов. По его словам, это русское население «пренебрегало» в автономном Крыму даже после 1991 года правами украинского и крымско-татарского меньшинства. Луганская и Донецкая области, как утверждает автор, также «де-факто были автономными» и являлись бастионами «Украинской Сталинистской коммунистической партии» (трудно придумать что-то еще более крамольное). Поэтому, «неудивительно, что в этих регионах русские язык и культура обладали полной гегемонией». (Unsurprisingly, both the Crimea and the Donbas witnessed the absolute hegemony of Russian language and culture.) То есть, уже сам русский язык провозглашается «угнетательским» и «сталинистским». На деле, согласно конструкциям Мотыля, это русские на Украине были «белыми», а украинцы «черными». Более того, русские и русскоязычные «оказались наиболее реакционной, нетолерантной и антилиберальной частью населения Украины». (They have also proven to be the most reactionary, intolerant and illiberal population within Ukraine). Не удивительно, что при таком подходе он сравнивает сторонников ДНР и ЛНР с Ку-Клукс-Кланом и расистами с «глубокого американского юга», а «мирных манифестантов» майдана с Мартином Лютером Кингом. Олег Тягнибок у него, например, ассоциируется с известным лидером негритянского движения Малкольмом Иксом (Malcolm X). Впрочем, борец за чистоту крови Тягнибок едва ли обрадуется такому сравнению.
Как видим, идеология «империи лицемерия» не ограничивается только рубежами Соединенных Штатов, а находит своих клонов и на близких к нам широтах. Тем она несправедливей и разрушительней по последствиям.